Страница 51 из 87
— Это лечится?
— Нет. Можно только приостановить, замедлить процесс.
— Это случилось сегодня ночью?
— Да.
— И он вызвал вас на помощь?
-Да.
— Сколько ему осталось?
— Не знаю. Год, возможно, больше. Это всё?
— Ещё один вопрос. Вы знаете, что в этом письме?
— Предположительно. Директор не знакомил меня с текстом. А теперь позвольте мне заняться своими делами, Эйлин.
— Хорошо, господин профессор.
Алька отправилась к себе. Снейп чувствовал, что ему необходимо побыть одному. Он воспринял всё, случившееся в кабинете Дамблдора, как отмену смертного приговора. Отчаяние и невыносимая, дикая тоска, сдавившие его, как удавкой, вдруг отпустили свою мёртвую хватку, и он поначалу не смог поверить в то, что его бессвязная мольба была услышана. Альбус всё понял и решил не позволять ему довести себя до полного болевого изнеможения. Он своим волевым решением отменил казнь, которую назначил себе Снейп. И теперь напряжение, в котором тот находился последние несколько часов, постепенно отпускало. Снейпа трясло всё сильнее. Он чувствовал, что вот-вот разрыдается от облегчения. Последние его силы ушли на то, чтобы не показать Эйлин своего состояния. Снейп закрылся у себя в комнате, повалился ничком на кровать и позволил этому нечеловеческому напряжению выйти из него с тяжёлыми глухими рыданиями.
Он не плакал уже целую вечность. Последний раз — у себя дома, после того, как Дамблдор сообщил ему о гибели Лили. То, что происходило с ним до этого в директорском кабинете, трудно было назвать плачем. Это был жуткий вой смертельно раненого зверя, слёз не было. Снейп не помнил тогда, как он вернулся домой. Он помнил лишь, как упал на кровать лицом вниз, как сотрясалось от рыданий его тело, как он исходил болью, отчаянием и слезами….А потом… А потом будто что-то замёрзло у него внутри. Заледенело так, что ни одно чувство не могло уже вырваться на волю. Как часто боль скручивала его в тугой узел, когда каждая мысль приносила невыносимые страдания. Как хотелось ему тогда избавится от этой боли, выплакать её, облегчить эту адскую муку! Но слёз не было. Не было их и тогда, когда он тайком в ночь Хэллоуина пробирался на её могилу, точно вор, пытаясь отнять у любимой несколько минут от её вечного покоя. Он думал, что навсегда разучился плакать. И вот теперь…
Теперь он рыдал, как мальчишка, не от боли, а от облегчения, от того, что кто-то сильный отменил решение, принятое им под влиянием ненависти и презрения к самому себе. И теперь его участь не зависела от него, хотя бы в этом вопросе. Ответственность всегда была его тяжким бременем. Он привык отвечать не только за себя, но и за тех, чьи жизни зависели непосредственно от него. А сейчас вдруг Дамблдор своим волевым решением снял с него эту ответственность. Хотя бы в вопросе его реабилитации в глазах Эйлин. Значит, так тому и быть. Снейп постепенно успокоился и забылся глубоким сном, так необходимым ему после тревожной ночи. А Алька, спрятав письмо подальше в свой чемодан, вышла во двор с книгой в руке и уселась на лужайке недалеко от входа, чтобы не пропустить момент, когда Снейп покинет замок. Она честно попыталась читать, но так и не смогла сосредоточиться на содержании книги. Её мысли витали далеко. Что-то тревожное рассеялось в окружающем воздухе, наполняя его предчувствием беды. И, несмотря на ярко светившее солнце, на бездонное синее небо и щебет птиц, предчувствие это концентрировалось, сгущалось, давило на грудь и заставляло тревожно сжиматься Алькино сердце. Дамблдору, самому могущественному волшебнику современности, грозит смерть от древнего проклятия. А что же тогда говорить о Северусе, который теперь рискует каждый день, встречаясь с этим Волан-де-Мортом, которого все так боятся? И что будет с ними со всеми — с ней, с Гарри, с Герми и Роном? Алька снова и снова пыталась читать, но её мысли упрямо возвращались к Северусу. Господи, какое лицо у него было сегодня утром! Что пережил он за эту ночь? И ведь не спросишь… Кто она такая, чтобы задавать ему подобные вопросы? Он же не знает, что она готова всё отдать, наизнанку вывернуться, лишь бы ему было хорошо, лишь бы он не страдал… Или знает, но не принимает всерьёз? Может быть, ему вовсе не нужна эта Алькина любовь и преданность? Эх, Северус Тобиасович… Что же мне делать с вами? Как втолковать, что мы нужны друг другу? Снейп долго не выходил. Но Алька терпеливо ждала его, рассудив, что во дворе сидеть всё-таки удобнее, чем на лестнице в подземелье. Ну, не под кабинетом же у него торчать, верно? Наконец он показался в дверях замка. Алька вскочила и направилась к нему. Окинув Снейпа быстрым взглядом, она с удовлетворением отметила, что вид у него был более отдохнувший. Теперь его лицо покрывала обычная землистая бледность без этих сюрреалистических зелёных излишеств, и глаза пришли в норму, не вызывая больше ассоциаций с кроликом-альбиносом, страдающим бессонницей. «Поспал немного, наверное», — подумала Алька.
— Вы домой, господин профессор?
— Да. А что?
— Ничего. Можно, я провожу вас до ворот?
— Если хотите.
Они медленно направились к воротам. Снейп изо всех сил старался скрыть радость, которую невольно испытывал всякий раз, глядя на Альку. Он чувствовал себя ребёнком, который долго плакал, потеряв любимую игрушку, а, смирившись с потерей, вдруг обнаружил эту игрушку у себя под подушкой.
— Господин профессор, — позвала Алька.
— Что?
— Что теперь будет?
— Что вы имеете в виду?
— Мне кажется, должно случиться что-то нехорошее. Предчувствие какое-то странное, что ли…
Снейп остановился и взглянул на Альку.
— Я не хочу пугать вас, Эйлин. Но вы уже достаточно много знаете, и у вас достаточно ума, чтобы сделать правильные выводы из увиденного. Вполне возможно, что нас ожидает война. А может быть и нет. В любом случае, я надеюсь на ваше здравомыслие, которое не позволит вам делать глупости и понапрасну рисковать собой.
— То же самое я могу сказать и вам, господин профессор. Не рискуйте собой. Берегите себя. Очень вас прошу.
— С чего вы взяли, что я собираюсь рисковать собой? — Снейп призвал на помощь весь свой сарказм.
— А разве вы не рискуете? — Алька взглянула ему прямо в глаза. — Вам теперь часто приходится встречаться с Волан-де-Мортом и его сторонниками. Они ведь считают вас своим человеком? И вам надо постоянно закрывать от них сознание и быть в вечном напряжении. А это очень тяжело, — Алька вздохнула. Снейп смотрел на неё, не скрывая изумления:
— Да с чего вы взяли, что мне приходится всё это делать?
— А разве нет? — Алька смотрела на него без всякого подвоха, как будто говорила о чём-то само собой разумеющемся, например, о рисовом пудинге на ужин.
— Ваше воображение, мисс Эйлин, не знает границ, — проворчал Снейп. Её догадливость повергла его в некоторое смятение. Фактически, она сейчас спокойно констатировала, что он двойной агент, и говорила об этом, как о чём-то само собой разумеющемся.
Алька, не отрываясь, смотрела на него и думала: «Шифруешься, Штирлиц хренов?» А вслух произнесла:
— Я же вас ни о чём не спрашиваю. Просто прошу — берегите себя.
— Я постараюсь.
Снейп попытался улыбнуться, но в его улыбке, помимо воли, мелькнула горечь. Больше всего на свете Альке сейчас хотелось обнять его, прижаться к нему всем телом, спрятать лицо у него на груди, сказать ему всё-всё-всё о том, как он ей дорог, как она тоскует по нему и боится потерять. Но она стояла перед ним, низко опустив голову и кусая губы, пока, наконец, не решилась произнести:
— Постарайтесь, господин профессор. Мой боггарт с третьего курса не изменился.
— Не бойтесь, и ваш страх не сбудется, — повторил он те же слова, что сказал ей тогда, на третьем курсе. А после шагнул за ворота и трансгрессировал.
Алька медленно поплелась к замку на ватных ногах, повторяя, как заклинание: «Не бойся, и твой страх не сбудется… Не бойся, и твой страх не сбудется… А ты береги себя. Пожалуйста, береги себя…»