Страница 80 из 101
Когда я впервые услышал, что именно побудило людей покинуть Килдерри, то смеялся так же, как и мой друг, поскольку страхи их были дикими, смутными и совершенно абсурдными. Они были связаны со старинной легендой о топи и беспощадном духе-хранителе, якобы обитавшем в странных старых развалинах, которые я увидел в лучах заката. Тут были истории об огнях, пляшущих в безлунные ночи, и о холодных вихрях в теплую погоду; о белых видениях, парящих над водами; и о призрачном каменном городе, прячущемся глубоко под поверхностью болота. Но самая причудливая фантазия, причем единственная, относительно которой имелось почти полное единодушие, говорила о проклятии, неминуемо ожидавшем того, кто осмелится осушить обширную красноватую трясину или даже просто прикоснуться к ней. Тут были такие тайны, которые, как утверждали крестьяне, нельзя было раскрывать; тайны, хранившиеся с тех незапамятных доисторических времен, когда чумной мор напал на детей Партолака. В «Книге Вторжения» было сказано, что эти сыны греков захоронены в Таллате, однако старики из Килдерри уверяли, что один из городов был спасен благодаря покровительству лунной богини; а потому он был погребен под лесистыми холмами лишь много позднее, когда войско Немеда уничтожило его, приплыв из Сицилии на тридцати кораблях.
Вот такие нелепые сказки побудили жителей Килдерри покинуть родные места, и, услышав их, я перестал удивляться тому, что Берри отказался обращать на них внимание. Однако он испытывал большой интерес к древней истории и предложил тщательно исследовать топь после ее осушения. Ему часто доводилось посещать белые руины на островке, но, хотя их древний возраст был очевидным, а очертания мало походили на большинство развалин в Ирландии, они были слишком обветшалыми, чтобы судить об их облике в дни расцвета. Теперь все было готово для начала дренажных работ, работ-ники с Севера вскоре должны были начать очистку запретной топи от зеленого лишайника и вересковых зарослей, засыпку мелких ручейков, выстланных ракушками, и тихих голубых водоемов, окаймленных камышом.
После того, как Берри сообщил мне все это, я почувствовал сильную дремоту: видимо, сказалась усталость от долгой дороги, да и рассказ моего хозяина затянулся далеко за полночь. Слуга проводил меня в отведенную мне комнату, располагавшуюся в отдаленной башне, которая возвышалась над деревней и равниной на краю топи; так что в лунном свете я мог из своих окон видеть мирные кровли, оставленные местными жителями и давшие теперь приют работникам с Севера, а также приютскую церковь со старинным шпилем, да еще вдали — маленький островок на глади молчаливой топи, на котором призрачной белизной светились древние развалины. Стоило мне погрузиться в сон, как мне почудилось, что издалека доносятся слабые звуки; они были неистовыми и в то же время почти музыкальными и породили странное возбуждение, окрасившее мои сны. Наутро я решил, что все это мне приснилось, поскольку видения, возникавшие перед моими глазами, были куда причудливее звуков неистовых ночных флейт. Под влиянием легенд, о которых поведал мне Берри, разум мой во сне блуждал по городу, лежавшему в зеленой долине, где были мраморные улицы и памятники, особняки и храмы с искусной резьбой и надписями, а все жители торжественно изъяснялись по-гречески. Я рассказал этот сон Берри, и мы оба посмеялись, хотя мой смех был явно громче, поскольку он был озадачен странным поведением работников с Севера. Вот уже шесть раз подряд они проспали, поднимаясь с большим трудом и крайней медлительностью, как будто совершенно не отдохнули, хотя накануне, спать ложились довольно рано.
Утром и в течение дня я бродил в одиночестве по залитой солнцем деревне, время от времени беседуя с невыспавшимися рабочими, так как Берри был занят последними приготовлениями к началу дренажных работ. Рабочие выглядели не особенно счастливыми, поскольку, как выяснилось, многие из них были обеспокоены неприятными сновидениями, которые безуспешно пытались припомнить. Я рассказал им свой сон, но их заинтересовали только те странные звуки, которые мне почудились. Тут все они как-то странно посмотрели на меня и сообщили, что испытали нечто очень похожее.
За ужином Берри объявил, что решил начать дренаж через два дня. Я обрадовался этому сообщению, потому что, хоть меня и не очень привлекала перспектива исчезновения вереска, мха, маленьких ручейков и водоемов, но я испытывал растущее желание узнать, какие же секреты таит заросший камышом торфяник. Этой ночью мои сновидения пришли к неожиданному и пугающему концу: на город в долине обрушилась чума, а затем ужасная движущаяся масса лесистых холмов покрыла мертвые тела на улицах, оставив непогребенным лишь расположенный на вершине высокого холма храм Артемиды, где лежала лунная жрица Клеис, холодная и безмолвная, с короной из слоновой кости на серебряном челе.
Я упомянул, что проснулся внезапно, в сильной тревоге. Некоторое время я не мог понять — сплю или бодрствую; ибо пронзительные звуки флейт все еще звучали в ушах; но когда я увидел на полу ледяные лунные лучи и очертания решетчатого готического окна, то понял, что не сплю и нахожусь в замке Килдерри. Потом я услышал, как где-то внизу часы пробили один или два раза, и окончательно убедился, что проснулся. И все же издали доносились монотонные звуки свирели; неистовые пугающие мелодии, которые заставили меня вспомнить пляски фавнов в далеком Меналусе. Все это не позволяло заснуть, так что я в нетерпении начал расхаживать по комнате. Подойдя к северному окну, я взглянул на тихую деревню и равнину у края топи. У меня не было желания всматриваться, ибо я все еще хотел спать; но звук свирелей терзал душу и что-то нужно было с этим делать. Как мог я предполагать, что именно суждено было мне узреть!
Там, в лунном свете, заливавшем широкую равнину, разворачивалось зрелище, увидев которое, всякий смертный запомнил бы его на всю жизнь. Под звуки тростниковых флейт, оглашавшие пространство топи, над ним тихо и жутко плавала толпа колеблющихся фигур, кружившихся в праздничном танце, подобно сицилийцам, которые в стародавние времена плясали при полной луне и возносили свои хвалы богине плодородия Деметре. Широкая равнина, золотой свет луны, движущиеся тени и, в особенности, резкие звуки свирелей почти парализовали меня; однако же я смог заметить, что половину этих неутомимых механических танцоров составляли рабочие, которые в это время должны были спать; остальными были легкие, воздушные создания, белые, неопределенной природы, как бледные задумчивые наяды, вышедшие из потаенных источников, скрытых в глубине топи. Не могу сказать, сколько времени наблюдал я эту завораживающую сцену из одинокого окошка-бойницы, пока неожиданно не упал в обморок, из которого меня вернул к сознанию яркий солнечный свет.
Первым мои импульсом после пробуждения было броситься к Денису Берри, чтобы рассказать об увиденном, однако при солнечном свете, заливавшем комнату через восточное окно, все происшедшее представилось абсолютно нереальным. Я оказался жертвой странного наваждения и вместе с тем чувствовал в себе достаточно сил, чтобы не поверить в него; поэтому я ограничился опросом рабочих, которые в этот день опять проспали допоздна и ничего не могли вспомнить, кроме пронзительных звуков, услышанных во сне. Эти призрачные звуки свирелей очень меня беспокоили; я даже предположил, что осенние сверчки появились прежде своего времени, будоража покой ночи и порождая призраков. В тот же день я увидел, как Берри работал в библиотеке над планами своего большого предприятия, которое должно было начаться завтра. Признаюсь, что в этот момент я впервые ощутил тот самый страх, который, видимо, согнал с насиженных мест местных крестьян. Меня, по неясным причинам, ужаснула мысль о том, что древняя топь с ее тайнами будет потревожена; воображение рисовало страшные образы этих тайн, скрывавшихся в бездонных болотных глубинах. Все более крепла моя уверенность в неблагоразумии предания этих тайн солнечному свету, поэтому я стал подыскивать благовидный предлог для того, чтобы быстрее покинуть замок и деревню. Однако попробовав как бы небрежно коснуться этой темы в разговоре с Берри, я натолкнулся на его громкий смех, а потому не стал продолжать. Так что я молча встретил блистательный закат солнца за дальними холмами; Килдерри переливался перед моими глазами красным и золотым пламенем, и это казалось каким-то знамением.