Разглашению не подлежит

Но и Козлов в эти минуты меньше всего думал о еде. Как ни голоден был он, есть не хотелось. Он только делал вид, что еда для него сейчас все. Это помогало скрывать мысли. Что же все-таки они затевают? Кто этот офицер?

- Может быть, желаете еще? - спросил обер-лейтенант, почувствовав, что оба котелка уже пусты.

- Нет.

Тогда он обернулся.

- Еще сигарету?

Услужливо поднося портсигар и зажигалку, не спускал глаз с Козлова. Присел напротив и тоже закурил. Словно бы между прочим спросил:

- Господин Козлов, как бы вы реагировали, если бы я забрал вас с женой в свою часть? Ваша жена медик, и она работала бы у нас по специальности. Вам тоже найдем работу по душе. А здесь,- он кивнул в сторону лагеря,- страшно. Очень страшно, - повторил обер-лейтенант.- Из чисто гуманных побуждений я хочу вырвать вас отсюда. Я мог бы забрать вас и сегодня, но у меня нет свободного места в машине. Если согласны, я приеду за вами завтра. В одиннадцать ноль-ноль.

Козлов молчал.

- Понимаю, вам надо подумать, посоветоваться. Что ж, завтра я организую вам встречу с женой, слово офицера. А до утра побудете один. Я скажу, чтобы вас поселили отдельно, чтобы с вами хорошо обращались. Оставляю вам на ночь пачку сигарет и спички.- Немец достал все это из кармана и положил на стол перед Козловым.

Затем он вызвал солдата.

Козлова отвели в такую же коробку без потолка и крыши. Окна нижних этажей наглухо заложены кирпичом. У двери ка посту - полицай с автоматом. И больше ни души.

Высоко над головой бледное, словно выгоревшее за день небо. Краешек стены с облупившейся штукатуркой позолочен неяркими лучами заходящего солнца. Высветленная полоска сужается на глазах, она поднимается все выше, выше. Козлов смотрит, как от него уходит солнце. Еще несколько минут, и этот каменный колодец до краев наполнят сумерки. Нет, не только колодец! Они наполнят всю его жизнь. Разве обещания удивительно вежливого гитлеровца - это луч надежды? Как бы не так! Это начало игры - подлой, нечестной, построенной на хитрости и коварстве. Лишь одно ему непонятно - с какой целью? Ради чего ему, пленному советскому командиру, фашист уделил столько внимания? Даже о Гале позаботился. Ради чего?

А уготованное на всю ночь одиночество? Что означает оно? Там, где он провел предыдущую ночь, людей - битком, яблоку негде упасть, а здесь такой простор. Полная изоляция? Никто не должен узнать о том, что ему сказали сегодня? О эти вопросы, им нет конца!

Вот уже и сползла со стены золотистая полоска, высоко в небе робко замигали первые звезды. Козлов прошелся из угла в угол, наполнив свое просторное жилище звуками шагов. Кто-то вот так же вышагивал здесь совсем недавно - на крашеном деревянном полу следы чьих-то ботинок. Они тянутся цепочкой до самой стены и вдруг… Козлов видит большое бурое пятно. Кровь! Кровь того, кто шагал здесь из угла в угол? Он, тот человек, убит? Значит, это камера смертников. Ему ночевать в камере смертников!

Козлов прошелся вдоль стены и снова, в другом месте, увидел бурое пятно. Там, где встретил свою смерть обреченный, на забрызганной кровью штукатурке неоконченная надпись: «Прощайте, меня скоро рас…» Последняя буква недописана, кусок красного кирпича, заменявший узнику карандаш, лежит тут же.

Стемнело, и Козлов зажег спичку. Он только теперь заметил, что исписана вся стена. «Ночь провел в одиночке. Уже рассвет, а я еще не сомкнул глаз. Что со мной будет? Сергей Иванов, младший лейтенант. 7 мая 1942 г.». Русские, украинские, белорусские имена… Дни и месяцы сорок второго года…

Козлов жег спички одну за другой, обшаривая воспаленными глазами стены. Ему сделалось страшно, и он смял, швырнул в темный угол коробок с оставшимися спичками. Видеть все это он был уже не в силах.

Позаботились и о нем, ничего не скажешь. Слова-то какие у гитлеровца: «Из чисто гуманных побуждений»! Скорее всего, ты решил показать, чем может кончиться жизнь в лагере. Если хочешь сохранить себе жизнь, не раздумывай, соглашайся, поезжай в «часть» обер-лейтенанта. Там и тебе, и твоей жене найдут работу. Помогай гадам бить своих же, русских, топтать кованым сапогом родную землю, засевать ее повсюду смертью. Помогай, и они сохранят тебе шкуру. И тебе, и твоей жене.

А если… если поехать и не помогать? Отсюда все равно не уйти, не вырваться. Поехать и там, среди лютых врагов своих, оставаться самим собой? Работать, но не на них… Только где же эта часть, чем она занимается? Ближе к фронту - лучше. Разузнать бы все и оттуда к своим! Вот, мол, самые свежие данные. Разведчиков посылать не надо, берите и верьте…

Он размечтался, как мальчишка. Неуместной и странной показалась ему самому неожиданно взыгравшая фантазия. Ведь, наверное, все кончится на рассвете, у одной из этих четырех стен. Так кончалось у очень многих, попавших сюда задолго и незадолго до него. Свое положение они понимали лучше, потому и успели оставить о себе память.

И Козлов опять стал ходить из угла в угол, медленно, наощупь. Он уже ничего не видел, а только чувствовал под ногами пол и считал свои шаги: десять туда, десять обратно.

Было, наверное, уже за полночь. Ноги, вначале легкие и послушные, отяжелели, в коленях покалывало. Он прислонился к стене, нащупал подоконник и облокотился, расслабив мышцы. Клонило в сон, но он невидяще и упрямо глядел в темноту кирпичного колодца. Так он еще некоторое время мог бороться с одолевавшей его дремотой. Ему казалось, что едва он уснет, сюда непременно придут. Придут за ним. Скорее дождаться бы рассвета, а там будь что будет…

Проснулся Козлов на пыльном полу. Тупая, ноющая тяжесть под ложечкой напомнила, что вчера он не ужинал. А как же заверения обер-лейтенанта? Забыли? Или так надо - пообещать и не накормить? Все с той же целью… В лагере, если не убьют, с голоду подохнешь.

За дверью, где стоял часовой,, слышались приглушенные голоса, суетливо постукивали каблуки. В лагере начинался новый день. Видно, давно уже взошло солнце. Над прямоугольником стен бездонно голубело посвежевшее за ночь небо..

В двери щелкнул замок, и на пороге появился тот самый солдат, который вчера привел сюда Козлова.

- Шнель, шнель! - голос у него был резкий, дребезжащий.- Комендатур!

У входа в комендатуру кого-то дожидался роскошный «оппель-адмирал», покрытый черным лаком. Новенький лимузин производил впечатление. Такие машины Козлов видел в Дорогобуже, правда, те были далеко не первой свежести: облезлые, с изрядно помятыми боками. Одним словом, фронтовые. Этот же «оппель», судя по его виду, пороху не нюхал. Типичный тыловик.

Не то настроение было сейчас у Александра Ивановича, чтобы пялить глаза на легковые машины. После ночи в камере смертников он мог бы решиться на все: убить своего конвоира, убить любого попавшегося под руку немца и погибнуть самому. Мог бы… Но понимал, что это не выход. Трезвый рассудок подсказывал: погибнуть всегда успеешь, у них за этим дело не станет. Шлепнут в камере, шлепнут при попытке к побегу, шлепнут где угодно и как угодно. Что стоят им девять - всего девять! - граммов свинца?

Рано или поздно это может случиться. Он теперь в их руках. Они сумели взять его в плен. И ни по-доброму, ни по-плохому не отпустят. Из жизни уйти куда проще, чем от них. Только зачем же уходить так рано? Зачем ставить точку, сделав для Родины еще так мало? Если есть хоть ничтожная возможность продолжения жизни, значит, должна продолжаться и твоя борьба. Борьба не в открытую, как до сих нор, а в темную. Борьба ума и сердца. Не мускулов, а нервов.

Козлов вспомнил о вчерашнем обещании обер-лейтенанта - приехать за ним в одиннадцать утра. Сейчас примерно одиннадцать, солнце уже высоко. Значит, «оппель-адмирал» пришел за ним. Откуда же прикатил этот дорогой лимузин, помеченный зачем-то двумя красными треугольниками на переднем и заднем изгибе крыла. В треугольниках на их красном фоне белеет буква «А». Наверное, эта буква говорит о многом, но только тому, кто знает ее тайный смысл.

Опять тот же кабинет и тот же офицер. Его отношение к Козлову не изменилось. Обер-лейтенант поздоровался слегка наклонив голову, спросил: