Разглашению не подлежит

Вступила в свои права весна сорок четвертого. Зеленая щетина трав покрыла невспаханные поля. Выйдешь за околицу - безлюдье и тишина. Изредка ее нарушает раскатистый, исполненный какого-то особого величия майский гром. Ослепительно яркие вспышки вдоль и поперек полосуют небо. А когда гром натешится вдоволь и тучи осядут за горизонт, свежую, сочную, пахнущую дождем землю затопят ласковые лучи еще не накалившегося в полную силу солнца.

Далеким-далеким кажется время, когда вот в такую весеннюю степь человек выходил пахарем и сеятелем. Теперь ее пашут бомбы, снаряды, мины и засевают не крупными отборными зернами с сильными, рвущими их ростками, а убийственно острыми осколками разорванного металла. Здесь, по этим прибалтийским полям, война прошла только в одну сторону - на восток. Она еще не вернулась, а должна скоро вернуться. Что-то похожее на гром нет-нет да и прокатится по восточному горизонту. К этим необычным звукам прислушиваются и русские и немцы, только реагирует на них каждый по-своему.

Вольф уже с утра появляется в своем кабинете предельно взвинченный. Сначала, когда нервничал, у него дрожали руки, теперь он дрожит весь. Всех торопит, на всех кричит, всеми недоволен. От Козлова то и дело требует форсировать учебный процесс. Ему не хватает времени, он задыхается.

- Капитан Меншиков, урежьте еще программу,- приказывает начальник школы.- Мы же имеем дело с офицерами. Там, в полку, их чему-нибудь да учили. Ну хотя бы топографии… Переключитесь целиком на разведку. Побольше практических занятий. Гоните их в поле, создавайте реальную обстановку, учите проходить советские контрольно-пропускные пункты, ориентироваться на местности, особенно в ночное время…

И с самого утра Козлову надо топать в поле. На одной из проселочных дорог поставили шлагбаум: контрольно-пропускной пункт. Выставили часового в красноармейской форме. Пустили по дороге машины. На обочине указатель: «Тула». Сброшенный с самолета агент должен пробраться в Тулу.

Занятие - занятием, а изучать агентов надо. Последнее важнее всего. Обстановка, можно сказать, благоприятствует. Вольф отсиживается в кабинете, его зондерфюреры не любители дальних прогулок, тем более после проливного дождя. А без них и лучше, меньше глаз.

Козлов поручает вести строй одному из фельдфебелей, а сам отправляется в поле пораньше подыскать для занятий место и подготовить «базу». Берет себе в помощь Николая Шитаренко. Тот ниже Козлова ростом, чуточку шире в плечах. Вышагивает бойко, не устает.

- Да вы спортсмен, что ли? - спрашивает Козлов.- С вами даже я не сойду.

- Угадали, товарищ капитан,- отвечает Шитаренко.- До войны физруком полка был.

- А на войне?

Разговор налаживается.

- На войне… Эх, да что там вы про войну!

- Как же не говорить про нее, Шитаренко? Она же не кончилась.

- Сам вижу… Тянется…

Небольшая заминка. Шитаренко выжидает, чем еще поинтересуется капитан.

- Вы так и не ответили, кем были на войне,- напоминает ему Козлов.

- Командиром, кем же… Ротой командовал.

- Ну и как ваша рота?

- А так: остались от нее рожки да ножки. А Шитаренко очутился западнее линии фронта.

- В окружение попали?

- Черт его знает, что там было… Лупили нас немцы и в хвост и в гриву.

Опять передышка. Словно не о чем больше говорить, Шитаренко оглядывает степь. От яркой зелени рябит в глазах.

- Потом лагерь? - подсказывает Козлов.

- А вы откуда знаете? - настораживается тот.

- Чего ж тут знать! Сам побывал…

- А-а,-тянет Шитаренко,- конечно, лагерь. В том проклятом лагере чуть богу душу не отдал. Фактически, доходить стал. Кормили-то нас чем? Одной бурдой! Жидкость, ее и от воды не отличишь. А ложкой все же помешивал… Так, для успокоения нервов. Оно, пожалуй, лучше, когда эта система взвинчена. Живешь! А начнет сдавать - безразличие появляется, и тогда дело совсем табак. Страшно, ежели апатия ко всему… На самую что ни на есть раскрасавицу глядеть не хочется.

Он почему-то убавил шаг, не от усталости конечно, нервным движением обеих рук расправил под парусиновым ремнем гимнастерку. Голос его сбился до шепота:

- Не знал я… До той поры не знал, как человеку жить хочется. Особенно если ты молодой, такой, каким я был. А оно, может быть, и зря. Дошел бы тихонечко до своего окончательного рубежа и ничего бы этого впоследствии не испытывал.

- Что же дальше было?

- Явился в тот лагерь вербовщик, вот как и вы в Летцен… Опять же, соблазняет каждого. Кто духом посильнее, ноль внимания. А мне, наверное, батько недодал чего-то, пожалел при рождении… Ну, я не устоял. Привезли меня в какой-то Дабендорф - человек я грамотный, а раньше и не слыхал такого,- определили в офицерскую школу. А оттуда - в полк. Теперь вот к вам подался. Чем все это кончится?

- Я постараюсь, чтобы вас тут не обижали,- сказал Козлов.- Если согласны, устрою по специальности. Физруком,

- А можно?

- Попробую.

- Мне все равно…

Для начала достаточно и этого. Физрук школе нужен, и в тот же день Александр Иванович доложил о своем разговоре капитану Вольфу. Тот не отказался познакомиться с Шитаренко.

- Пришлите его ко мне,- сказал немец.

И стал Шитаренко физруком. Что бы ни делал, как бы ни делал, его работой Козлов всегда был доволен. Часто хвалил при начальнике школы, набивал цену. А сам присматривался все пристальнее. Задумывается парень, угнетает его что-то.

Подвернулся еще случай, спросил:

- Шитаренко, о чем вы все думаете?

- Так, ни о чем…- ответил уклончиво.

- А все же?

- О природе.- И улыбнулся.

- Ну как здешняя природа? Нравится?

Промолчал.

Шли пустынной полевой дорогой к лесу, шли только вдвоем.

- Николай,- начал Козлов тихо, но твердо,- я хочу с вами очень серьезно поговорить. Речь идет о вашей жизни и смерти.

- Что? - испугался тот.

- Вы дали немцам согласие^ быть их шпионом.

Шитаренко в недоумении поглядел на Козлова, ничего не ответив.

- И вы должны знать, что почти все, кто берется за эту опасную работу, погибают. Только немногим улыбается счастье… Я хочу спасти вас, Шитаренко. Я хочу указать вам дорогу, которая ведет к жизни… Николай, слушайте - я советский контрразведчик!

Шитаренко остолбенел. Если бы на его глазах человек превратился в верблюда, он удивился бы меньше, чем сейчас, услышав эти слова.

- Удивляться нечему,- спокойно продолжал Александр Иванович,- я давно наблюдал за вами. Я почему-то убежден, что человек вы советский. Вас захватил этот страшный ураган, вы потеряли ориентировку, сбились с пути. Вот и цепляетесь за всяких вербовщиков в надежде увидеть где-нибудь просвет.

Шитаренко не сразу обрел дар речи.

- Но как вы докажете,- наконец спросил он,- что действительно являетесь тем, за кого себя выдаете?

- Я русский, и это мое первое доказательство.

- Да, но…

- Вы хотите сказать, что некоторые русские служат немцам, как псы?

- Да.

- Но разве эти люди - русские? Это - отбросы русских… Николай, вы ничего плохого мне не сделали. Наверное, заметили, что и я всегда хорошо относился к вам. Я не хочу вас предать, повторяю - я хочу спасти.

- Меня спасти? Как?

- Скоро немцы забросят вас в тыл. Вы не должны выполнять их задание. С первого же дня… Надо немедленно доложить о нем органам государственной безопасности.

- Явиться в энкаведе? Чтоб там меня выслушали и… в расход?

- Я дам вам пароль. Он будет вашей справкой на жизнь.

Шитаренко разволновался. Глаза его то вспыхивали надеждой, то мгновенно гасли.

- Ничего не понимаю,- сокрушенно покачал он головой.- С вами возятся гитлеровцы, вас предста!вили офицерам запасного полка РОА как лучшего разведчика… У вас вся грудь в фашистских орденах и медалях. Ничего не понимаю. Все так запутано, так запутано…

- Николай, все гораздо проще, чем вам кажется. Я работаю не на немцев, а на свою Советскую Родину, на свой народ. Вы тоже могли бы помочь Родине.