Страница 14 из 27
Противоречия и невнятность, несомненно, изобилуют после 1905 г. Новые «Основные законы», принятые в мае 1906 г., наделяли Государственную думу законодательными и бюджетными правами, но в то же время во многих отношениях ограничивали ее полномочия: так, у парламентариев отсутствовал контроль над назначениями в Совет министров и за его действиями, а также над значительной частью бюджета. Помимо этого, непропорциональная избирательная система ставила в привилегированное положение те социальные классы и группы, которые считались консервативными. Профсоюзы и забастовки были разрешены, но полиция сохраняла обширные полномочия по надзору за профсоюзной деятельностью и была вправе запрещать профсоюзы при малейших признаках их политической деятельности. Государство дало гарантии более широкой свободы прессы. Но печатные издания, переступавшие пределы разрешенной свободы слова, подвергались штрафам и закрытию. Противоречия лишь углубились после того, как новый председатель Совета министров Петр Столыпин летом 1907 г. в надежде получить более послушный законодательный орган (непокорные Первая и Вторая думы были распущены царем прежде, чем истек срок их полномочий) пересмотрел избирательный закон, снизив представительство крестьян, рабочих и лиц неправославного вероисповедания и увеличив представительство дворянства, владеющего землей (в итоге голос одного помещика в Третьей думе был равнозначен голосам 260 крестьян). В краткосрочном плане столыпинский «переворот», как его окрестили критики, вполне удался. Третья и Четвертая думы, в которых преобладали консервативные и умеренные политические партии, оказались более послушными. Кроме того, Столыпин эффективно «умиротворил» политические и социальные волнения, закрывая сотни неугодных изданий и при помощи военно-полевых судов отправив множество людей, обвиненных в «подстрекательстве», в тюрьмы, ссылку или на виселицу. Многочисленные казни дали современникам повод с мрачным юмором говорить о «столыпинских галстуках», под которыми подразумевалась виселичная петля. Следуя устоявшейся политической традиции, Столыпин сочетал репрессии с реформами – в первую очередь с аграрной реформой, призванной разрушить традиционную крестьянскую общину и положить начало новому классу крепких независимых крестьян-фермеров[86].
Едва ли не в каждой работе, посвященной этому времени, цитируется интервью, которое Столыпин в 1909 г. дал провинциальной газете. В этом интервью он отвергал «пессимизм», получивший широкое распространение в обществе, и призывал набраться терпения: «Дайте государству двадцать лет внешнего и внутреннего спокойствия и вы не узнаете нынешней России»[87]. Однако до начала войны оставалось всего пять лет внешнего спокойствия. Эти годы, как и надеялся Столыпин, стали периодом относительного социального спокойствия. Тем не менее признаки угрозы были заметны даже еще до войны. Они включали кампанию террористических покушений на царских чиновников. Сам Столыпин был убит в 1911 г. Его застрелили в киевском театре в присутствии царя. В 1910 г. оживилось забастовочное движение, принявшее особенно широкий размах после того, как в 1912 г. войсками были убиты более сотни бастующих рабочих на Ленских золотых приисках в Сибири. Внешнее спокойствие тоже было непрочным, как показали дипломатические и военные конфликты на Балканах в 1912 и 1913 гг., столкнувшие друг с другом Россию и Австрию, боровшихся за влияние в этом регионе.
В этих условиях процветали оппозиционные группировки и идеологии, занимавшие весь диапазон от умеренных либералов до радикальных социалистов. Основными политическими партиями являлись в целом проправительственная партия умеренных либералов, известных как «октябристы» (формально они носили название «Союз 17 октября», так как не желали других перемен, кроме принятого в тот день манифеста); леволиберальная Конституционно-демократическая партия («кадеты»), расценивавшая реформы 1905–1906 гг. как удачное начало; неонародническая Партия социалистов-революционеров («эсеры»), считавшая себя представительницей интересов крестьян и рабочих, и формально единая Российская социал-демократическая рабочая партия, которая еще с 1903 г. разделилась на две главные марксистские партии – радикальных и дисциплинированных большевиков во главе с Лениным и демократически настроенных меньшевиков, выступавших за постепенные изменения. Большинство оппозиционных группировок разделяло одни и те же основополагающие идеалы: правление закона вместо царского, бюрократического и полицейского произвола. Приверженность элементарным гражданским правам (свобода совести, вероисповедания, слова и собраний); выборной законодательной власти; социальным реформам, включая расширение системы государственного образования; увеличению крестьянских земельных владений посредством земельной реформы; принятию трудового законодательства, защищающего рабочих. Для социалистов это были краткосрочные цели на пути к обществу, сочетающему демократию с социальным равенством и коммунальной солидарностью. Либералы считали эти цели окончательными. Эти программные идеи вдохновлялись ключевым постулатом, разделявшимся почти всеми представителями оппозиции: постулатом о естественном достоинстве и правах человека. Предполагалось, что их насаждение и является главной задачей политических и социальных перемен[88].
Как это нередко бывает в истории, зародившиеся и не оправдавшиеся ожидания могут стать более мощным толчком к революции, чем лишения и страдания, которые обычно ведут лишь к фатализму и пассивности. Это со всей очевидностью проявилось по всей России после 1905 г. Крестьяне приветствовали «свободу», но понимали ее как возможность распоряжаться всей обрабатываемой ими землей и всей выращенной ими продукцией – в то время как такое отношение было неприемлемо для помещиков и для государства. Нерусские народы (в первую очередь поляки, украинцы, финны, прибалты, грузины, армяне, евреи и мусульмане) получили более широкие возможности по созданию и развитию этнических, национальных и религиозных организаций: библиотек, благотворительных учреждений, кредитных союзов, национальных объединений, политических союзов и партий, печатных изданий на местных языках. Но на практике им постоянно приходилось сталкиваться с тем, что расширение «прав» и «свобод» после 1905 г. не отменяло дискриминации и тем более не означало права на самоопределение. Рабочим была выгодна легализация забастовок и профсоюзов, которая, как надеялось правительство (и как опасались радикалы, подобные Ленину), должна была уменьшить привлекательность радикальной политики, обеспечив рабочих эффективным каналом для удовлетворения их претензий. Но это благое начинание подрывалось постоянным надзором за профсоюзами и притеснениями со стороны полиции (разгонявшей собрания, арестовывавшей вожаков и закрывавшей издания за малейший намек на критику в адрес правительства). Горожанки после 1905 г. получили больше возможностей для самоорганизации и защиты своих интересов, особенно в тех случаях, когда речь шла о таких женских проблемах, как проституция. Но женщинам было отказано в избирательном праве и равенстве перед законом.
Историки подчеркивают усиление и историческое значение российского «гражданского общества» в конце XIX в. Революция 1905 г. и последующая реформа правопорядка привели к невиданному доселе росту гражданской активности, о чем свидетельствует обилие неправительственных организаций, содействовавших распространению грамотности, трезвости, спорта, науки, благотворительности и прочих общественных благ; профессиональных организаций, представлявших предпринимателей, лиц свободных профессий, служащих и промышленных рабочих; динамичных и разнообразных периодических изданий; а также таких общественных пространств, как театры, мюзик-холлы, увеселительные парки, ночные клубы и кинотеатры[89]. Однако, как свидетельствует история рабочего движения в России, жизнеспособность гражданской организации может как способствовать развитию чувства сопричастности, так и наделить силой движения за более радикальные изменения, особенно среди слоев, чувствующих себя разочарованными и раздосадованными сохранением множества пределов, ограничивающих свободу. Первыми признаками грядущих потрясений явились возрождение политических требований рабочих после 1910 г. и возрастание интереса рабочих к большевикам с их бескомпромиссной позицией[90]. По крайней мере, это понятно сейчас, при обращении к прошлому.
86
Abraham Ascher, P. A. Stolypin: The Search for Stability in Late Imperial Russia (Stanford, CA, 2001); Victoria Bo
87
Ascher, Stolypin, 294.
88
О либералах особ, см.: Shmuel Galai, The Liberation Movement in Russia, 1900-igo5 (Cambridge, 1973); William Rosenberg, Liberals in the Russian Revolution: The Constitutional Democratic Party, 1917–1921 (Princeton, 1974), part 1; Richard Pipes, Struve, 2 vols. (Cambridge, MA, 1970 и 1980). О социалистах особ, см.: Leopold Н. Haimson, The Russian Marxists and the Origins of Bolshevism (Cambridge, MA, 1955); Oliver Radkey, The Agrarian Foes of Bolshevism (New York, 1958); Abraham Ascher, Pavel Axelrod and the Development of Menshevism (Cambridge, MA, 1972); Manfred Hildermeier, The Russian Socialist Revolutionary Party Before the First World War (New York, 2000).
89
О гражданском обществе особ, см.: Edith Clowes, Samuel Kassow, and James West, eds., Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia (Princeton, 1991); Joseph Bradley, Voluntary Associations in Tsarist Russia: Science, Patriotism, and Civil Society (Cambridge, MA, 2009). О печати см.: McReynolds, The News under Russia’s Old Regime.
90
Haimson, “Problem of Social Stability”; Bo