Страница 27 из 48
Принимая во внимание, что ваши просители давно приступили к изготовлению британских муслинов и в последние годы добились больших успехов в расширении и совершенствовании этой ценной ветви торговли, а также и других продуктов, обозначенных как коленкоры и прочие товары; принимая во внимание, что мощь машин в этом производстве, присовокупленная к новым фабрикам, и которую вашим просителям позволила начать употреблять более широкая практика, служит причиной для излишка товаров, который не может исчерпать внутреннее потребление, становится исключительно необходимой продажа товаров за границу в намного большем количестве в целях загрузки машин[167].
Промышленный капитализм, построенный недавно упрочившими свои позиции фабрикантами и государством со значительно возросшими возможностями, ответил на вопрос о том, как мобилизовать труд, капитал и рынки, совсем не так, как отвечал его родитель, военный капитализм. Труд, в отличие от того, как это происходило в Америке, мог быть мобилизован потому, что в результате изменений в сельской местности, в том числе изменений правового характера, уже образовалась большая группа безземельных пролетариев, вынужденных продавать свой труд ради выживания и делавших это без физического принуждения. Более того, в отличие от американской плантационной экономики территориальные нужды хлопкового производства были ограниченными и сосредоточивались в основном на доступе к энергии воды. Так как рынки земли появились много веков назад, а права собственности на землю были относительно прочными и охранялись государством, столь типичный для военного капитализма захват земли не появился и не мог появиться в самой Британии. В то же время интервенционистское государство могло поддержать землепользование, считающееся полезным для общего экономического развития, например, разрешая экспроприацию ради строительства платных дорог и каналов. Более того, высокоцентрализованное и бюрократическое государство регулировало и облагало налогами отечественную промышленность[168].
Последним и, возможно, решающим для этого раннего момента в появлении промышленного капитализма было то, что механизмы военного капитализма могли быть экстернализированы благодаря имперской экспансии государства и в результате уменьшали для капиталистов необходимость перестройки отечественной общественной структуры и их зависимость от отечественных ресурсов – от труда и пищи до сырья для промышленного производства. Некоторые проблемы в базовом процессе мобилизации труда, сырья, территорий и рынков были разрешены военным капитализмом в Америке, Африке и Азии. И опять основной причиной такой способности к некоторой экстернализации мобилизации труда, земли и ресурсов было сильное государство (государство, укрепленное институциональными и финансовыми накоплениями военного капитализма). Это государство действительно могло реализовать разные виды институтов в разных частях мира, например, рабство и наемный труд. Таким образом, краеугольным камнем промышленного капитализма было новое государство.
Промышленники, торговцы и политики создавали новую форму капитализма – тот капитализм, который будет преобладать в большей части мира к концу XIX века.
Такое новое государство, какое начало возникать в Британии в конце XVIII века, иногда было менее «явным», чем автократическое монархическое правление, и потому казалось «слабее», поскольку его сила все больше встраивалась в безличные правила, законы и бюрократические механизмы. Парадоксальным образом промышленный капитализм сделал государственную власть менее заметной, усилив ее. Отныне рынок регулировался не личной властью короля, лорда, мастера или вековой традицией, а явно прописанными правилами, неумолимо приводимыми в исполнение договорами, законами и положениями. Более слабые государства продолжали опираться на клиентские сети, делегирование власти и произвольные правила – особенности, которые не обеспечили бы питательной почвы для промышленного капитализма. И по мере того как европейский колониализм все дальше протягивал свои щупальца, охватывая все больше территорий в мире, он все больше укреплял потенциал государства колонизаторов, в то же время подрывая политическую власть и потенциал государства у колонизируемых. Именно тогда, когда возможности государства становились все важнее, их распределение по земному шару становилось все более неравномерным.
Характерно, что, хотя Эдвард Бейнс в 1835 году говорил, что «эта [хлопковая] торговля не является детищем государственной протекции», он затем в хронологическом порядке составил список всех «законодательных препятствий», относившихся к хлопковой отрасли, от запретов до пошлин – список, который заполнил семь страниц, поразительное напоминание о важности государства для обеспечения «свободного» рынка хлопка[169]. В Великобритании, а в конечном итоге и в нескольких других странах, эта зависимость капиталистов от государства тесно связывала их друг с другом, что приводило к своего рода территориализации и национализации производственного капитала. Парадоксальным образом эта связь между капиталистами и государством усилила также и рабочих, которые смогли воспользоваться зависимостью государства от воли своих подданных в целях коллективной борьбы за повышение оплаты труда и улучшение его условий.
Характерные для военного капитализма пути мобилизации земли, труда и рынков были в значительной мере неприменимы в самой Европе также благодаря повергающему в трепет потенциалу современных государств (который Гегель назвал бы «духом истории»). Это удивительно во многих отношениях. Ведь крупномасштабные и капиталоемкие предприятия, мобилизация огромного количества рабочих и пристальное наблюдение со стороны руководства за этими рабочими – все это было опробовано на плантациях в Америке и, казалось, открывало путь к реорганизации производства. Однако в самой Британии военный капитализм служил лишь основой капитализма, но не определял его природу. Господство в производстве достигалось без порабощения рабочих и без истребления народов, поскольку капиталисты не делали того, что они могли делать за пределами досягаемости государства на границах империи. В нашем мире, где институциональные основы промышленного капитализма стали общим местом, трудно оценить их революционную природу.
И такая связь между расширением производства и усилением государства способствовала их взаимному укреплению. Точно так же, как британское государство поддерживало динамику экономического развития хлопковой отрасли, так и многие плоды деятельности отрасли становились как никогда важными для британского государства. По мнению Эдварда Бейнса, в войнах конца XVIII – начала XIX века, результатом которых стало установление британской гегемонии в зоне Атлантического океана, Британия в значительной мере опиралась на свою коммерцию, и самой важной частью этой коммерции был хлопок: «Без средств, предоставляемых ее процветавшими производителями и торговлей, страна не могла бы вынести столь длительных и изнурительных конфликтов». По оценке Бейнса, с 1773 по 1815 год экспорт хлопковых товаров составил 150 млн фунтов стерлингов, наполнив деньгами сундуки производителей, торговцев – и государства. Именно этот объем и баланс торговли в первую очередь обеспечил государству доход, необходимый для инвестирования, например, в расширение военно-морских сил. За период с конца XVII по начало XIX века, на протяжении которого Британия в сумме воевала в течение пятидесяти шести лет, ее государственные доходы увеличились в шестнадцать раз. И треть налогового дохода в 1800 году поступила от таможни. Как в 1835 году отметило издание Edinburgh Review, «уровень нашего процветания и мощи сильно зависит от продолжения их [фабрикантов] усовершенствования и расширения». Государственные чиновники и правители понимали, что производство было способом создания дохода для государства, и государство само теперь опиралось на промышленный мир, который оно помогло создавать[170].
167
См.: Allen, The British Industrial Revolution, 5; Аллен, Британская промышленная революция, 17.
168
Дополню: институты, как отметили многие наблюдатели, от Джеймса Робинсона до Найла Фергюсона, имеют большое значение. Однако проблема состоит в определении этих институтов и источников их появления в конкретном историческом процессе. Институты не являются вопросом «воли» или исторических деятелей; напротив, они возникают в результате взаимного влияния ряда факторов и, самое важное, определенного баланса общественных сил. Как мы увидим в последующих главах, общественная и политическая конфигурация многих частей мира не приводила к такому принятию промышленного капитализма или институтов, которые обычно сопутствуют ему. Отчет французской комиссии цитируется по Henry Brooke Parnell, On Financial Reform, 3rd ed. (London: John Murray, 1832), 84; William J. Ashworth, “The Ghost of Rostow: Science, Culture and the British Industrial Revolution,” History of Science 156 (2008): 261.
169
Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain, 321–29.
170
Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain, 503–4; William J. Ashworth, Customs and Excise Trade, Production, and Consumption in England, 1640–1845 (Oxford: Oxford University Press, 2003), 4, 8; O’Brien and Engerman, “Exports and the Growth of the British Economy,” 206; Edinburgh Review, or Critical Journal 61 (July 1835): 455.