Страница 26 из 48
Британские производители хлопка решительно перешли также к важнейшему экспортному рынку. К 1780-м годам они начали продавать свои товары на рынках, которые британские торговцы раньше обслуживали продажей индийских тканей. Тонкие муслины, гордость Бенгалии, «с которыми ничто не могло сравниться в течение нескольких тысяч лет», отныне делались в Соединенном Королевстве. Это обстоятельство было явно решающим, так как британский рынок с его 8,66 млн человек был весьма небольшим, а располагаемый доход на душу населения рос скромными темпами. В течение XVIII века экспорт хлопка из Британии вырос в двести раз – при этом 94 % от этого роста пришлись на два десятилетия после 1780 года, когда экспорт вырос более чем в шестнадцать раз по сравнению со своим объемом в 1780 году 355 060 фунтов стерл. до 5 854 057 в 1800 году.
К последним годам XVIII века 61,3 % всей хлопковой ткани, производимой на Британских островах, экспортировалось. После 1815 года, благодаря этому экспорту, Англия по сути «уничтожила всех соперников не-европейского мира» в мировой торговле хлопковой пряжей и тканью[159].
Таким образом, настоящий бум британской хлопковой отрасли был экспортным бумом. К 1800 году хлопковые ткани британского производства стали важным элементом мировых рынков – и в то же время тысячи прядильщиков и ткачей на недавно выстроенных фабриках по всей английской сельской местности, не говоря уже о сотнях фабрикантов, торговцев и моряков, стали зависеть от этих зарубежных рынков. Как с изумлением заметил в 1835 году Эдвард Бейнс, экспорт хлопка «на сегодняшний день… в три раза превышает экспорт шерсти, за столь краткое время опередив и оставив далеко позади производство, процветавшее в Англии веками и которое тогда все писавшие о торговле авторы справедливо считали великим источником коммерческого богатства для страны». Действительно, эта рекордная торговля хлопком повлияла на всю британскую экономику: 56 % всего дополнительного экспорта Британии с 1784–1786 по 1804–1806 годы составлял хлопок[160].
Британский хлопок теперь быстро вытеснил на мировых рынках хлопок индийский. В финансовом 1800–1801 году ткани в кусках на сумму 1,4 млн фунтов стерл. все еще ввозились в Британию из Бенгалии, а уже к 1809–1810 году, лишь десять лет спустя, экспорт ткани из Бенгалии сократился, составив чуть больше 330 000 фунтов стерл. – и продолжал быстро падать. В результате индийские ткачи, веками занимавшие главенствующее положение на мировом рынке хлопковых тканей, оказались в свободном падении.
В 1800 году торговый резидент Джон Тейлор написал подробную историю текстильной отрасли бенгальского города Дакки и в ней сообщил, что стоимость экспорта ткани с 1747 по 1797 год там упала на 50 %. Особенно пострадали от британской конкуренции прядильщики, и в результате огромное количество людей, сказал он, «умерло от голода». Население когда-то процветавшего производственного города «сократилось и обнищало», дома этих людей «разрушились и опустели», а его торговая история стала «печальным воспоминанием». «Древняя слава» и «великое богатство» Дакки исчезли. К 1806 году в торговом докладе о Бенгалии делался вывод о том, что «государственный экспорт тканей в отрезах также существенно снизился… последствиями этого стало то, что многие ткачи, не находя дела для своих станков, были вынуждены покидать свои дома и искать работу в других местах; большинство идут пахать землю, некоторые остаются в своих районах, а другие мигрируют в отдаленные части страны». Один из критиков Ост-Индской компании, замечая, что целью британской политики было, по всей видимости, сделать из Индии импортера хлопковой ткани и экспортера хлопка-сырца, увидел в «этой политике сходство с политикой Испании в отношении несчастных аборигенов Америки»[161].
Британский хлопок захватил многосторонние экспортные рынки, на которых прежде главенствовали индийские прядильщики и ткачи, а фабриканты поначалу сосредоточились на продажах в те регионы, которые были подвержены воздействию военного капитализма. На протяжении последних десятилетий XVIII века, в расцвет промышленной революции, в эти районы поступало более двух третей британского экспорта хлопка. На деле экспорт шел по тем же каналам атлантической экономики, на строительство которых Британия потратила двести лет и неисчислимые богатства. Рабы на плантациях в Америке, в отличие от сельскохозяйственных производителей продукции где-нибудь еще, не делали для себя одежду и составляли уникально богатый рынок, несмотря на простоту хозяйского обеспечения. В африканской торговле (в основном рабами) спрос был столь же велик, и даже увеличивался как следствие бума разведения хлопка в Америке, так как африканские торговцы начали принимать сделанные в Британии ткани в качестве эквивалента индийским по качеству и цене. После 1806 года британский хлопок стал решительно побеждать и преобладать на этом рынке, который долго ускользал от него[162].
Способность торговцев и производителей проникать на эти рынки указывает на важность специфических и новаторских форм государства – государства, которое станет важнейшим ингредиентом в промышленном капитализме и в конечном итоге самыми причудливыми путями будет распространяться по всему миру. Все-таки экспорт хлопка расширялся благодаря прочности британских торговых сетей и институтов, в которые они были встроены – от сильного военного флота, создававшего и охранявшего доступ к рынкам, от коносаментов, делающих возможным перемещение капитала на большие расстояния. Государство было способно укреплять и охранять глобальные рынки, поддерживать порядок на его границах, регулировать производство, создавать и затем укреплять права частной собственности на землю, обеспечивать исполнение договоров на больших географических расстояниях, разрабатывать фискальные инструменты для налогоплательщиков и строить общественную, экономическую и правовую среду, которая делает возможной мобилизацию труда с помощью платы за наемный труд.
Как отметил один проницательный французский наблюдатель в начале XIX века, «Англия достигла высшей точки процветания благодаря тому, что веками следовала системе протекции и запретов»[163]. Действительно, революционные изменения в мире происходили не столько благодаря новым машинам, сколь бы впечатляющи и важны они ни были. Поистине эпическими изобретениями были экономические, общественные и политические институты, в которые эти машины были включены. Эти институты продолжали и дальше определять промышленный капитализм и все больше отдаляли его от его родителя, капитализма военного[164].
Создание такого государства, лежащего в основе промышленного капитализма, происходило в сложном танце, где устанавливался баланс между различными интересами. Восходящая группа фабрикантов добивалась признания своих интересов, а политики и чиновники поняли, что их высокое положение в мире опиралось на быстрорастущие производственные возможности Великобритании. Фабриканты боролись против конкурировавших интересов, например, Ост-Индской компании, и конкурировавших элит, таких как аристократические землевладельцы. И поскольку торговцы и фабриканты аккумулировали значительные ресурсы, от которых стало зависеть государство, эти капиталисты смогли преобразовать свою растущую важность в экономике страны в политическое влияние[165]. Владельцы хлопковых фабрик становились все более политически активными, кульминацией чего стала избирательная реформа 1832 года, расширившая для них право голоса и позволившая многим текстильным предпринимателям становиться членами палаты общин, где они усиленно лоббировали (глобальные) интересы своей отрасли, от Хлебных законов до британской колониальной экспансии[166]. Требование производителей о проведении политики, способствующей их интересам, было прямолинейным и ошеломляюще новым, как показывает эта поданная в Казначейство петиция 1789 года, составленная сто тремя производителями хлопковых товаров из окрестностей Глазго:
159
Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain, 335; R. C. Allen and J. L. Weisdorf, “Was There an ‘Industrious Revolution’ Before the Industrial Revolution? An Empirical Exercise for England, c. 1300–1830,” Economic History Review 64, no. 3 (2011): 715–29; P. K. O’Brien and S. L. Engerman, “Exports and the Growth of the British Economy from the Glorious Revolution to the Peace of Amiens,” in Barbara Solow, ed., Slavery and the Rise of the Atlantic System (New York: Cambridge University Press, 1991), 184, 188, 200; Broadberry and Gupta, “Cotton Textiles and the Great Divergence,” 5; Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain, 349–50; Общий обзор см.: Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 436, 450; Hobsbawm, The Age of Revolution, 49; Хобсбаум, Век революций, 76.
160
O’Brien and Engerman, “Exports and the Growth of the British Economy,” 185; Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain, 349.
161
Debendra Bijoy Mitra, The Cotton Weavers of Bengal, 1757–1833 (Calcutta: Firm KLM Private Ltd., 1978), 25; John Taylor, Account of the District ofDacca by the Commercial Resident Mr. John Taylor in a Letter to the Board of Trade at Calcutta dated 30th November 1800 with P.S. 2 November 1801 and Inclosures, In Reply to a Letter from the Board dated 6th February 1798 transmitting Copy of the 115th Paragraph ofthe General Letter from the Court of Directors dated 9th May 1797 Inviting the Collection ofMaterialsfor the use of the Company’s Historiographer, Oriental and Indian Office Collection, Home Miscellaneous Series, 456, Box F, pp. 111–12, British Library, London; The Principal Heads of the History and Statistics of the Dacca Division (Calcutta: E. M. Lewis, 1868), 129; Shantha Harihara, Cotton Textiles and Corporate Buyers in Cottonopolis: A Study ofPurchases and Prices in Gujarat, 1600–1800 (Delhi: Manak, 2002), 75; “Extracts from the Reports of the Reporter of External Commerce in Bengal; from the year 1795 to the latest Period for which the same can be made up,” in House of Commons Papers, vol. 8 (1812–13), 23. См. также: Konrad Specker, “Madras Handlooms in the Nineteenth Century,” in Roy, ed., Cloth and Commerce, 179; G. A. Prinsep, Remarks on the External Commerce and Exchanges of Bengal (London: Kingsbury, Parbury, and Allen, 1823), 28; “The East-India and China Trade,” Asiatic Journal and Monthly Registerfor British India and Its Dependencies 28, no. 164 (August 1829): 150.
162
O’Brien and Engerman, “Exports and the Growth of the British Economy,” 177–209; Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 445, 447–48; Ke
163
О королевском военном флоте см.: O’Brien and Engerman, “Exports and the Growth of the British Economy,” 189–90. Я согласен здесь с более новой литературой о «великом расхождении», которая акцентирует исключительную важность институтов. Это самым убедительным образом изложено в Daron Acemoglu and James A. Robinson, Why Nations Fail: The Origins ofPower, Prosperity, and Poverty (New York: Crown Business, 2012); Дарон Аджемоглу и Джеймс А. Робинсон, Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты (Москва: АСТ, 2016); однако, по мнению Аджемоглу и Робинсона, эти институты оставались несколько аморфными, и их собственные истории (с их корнями в военном капитализме) остаются неопределенными. На важности институтов также настаивает Niall Ferguson, Civilization: The West and the Rest (London: Penguin, 2012) Ниал Фергюсон, Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира (Москва: АСТ, 2014).
164
См. также увлекательное рассуждение Acemoglu et al., “The Rise of Europe.”
165
Howe, The Cotton Masters, 90, 94.
166
Petition of manufacturers of calicoes, muslins and other cotton goods in Glasgow asking for extension of exemption for Auction Duty Act, July 1, 1789 (received), Treasury Department, record group T 1, 676/30, Public Records Office, London.