Страница 3 из 14
На фоне отсутствия или размытости базовых понятий и категорий не вполне понятными и часто методологически безосновательными выглядят попытки некоторых учёных выявить некие универсалии, основополагающие законы перевода. В упомянутой выше работе Е.Л. Лысенкова называет и поясняет следующие, якобы объективно существующие, законы теории перевода: перевод всегда существует в форме текста, любой текст может быть переведён много раз, всякий текст может быть переведён на другой язык и т.д. [Лысенкова 2006: 113]; см. также: [Гарусова 2007; Леонтьева 2013; Chesterman 2004; Nida, Taber 1982: 4–6; Toury 2004]. Нетрудно заметить, что подобные «законы» замыкаются на самих себе и не дают ничего переводоведению: из них невозможно далее вывести положений, реально помогающих лучше понять процесс перевода.
Нередки случаи, когда у одного автора в рамках одной и той же работы могут встретиться различные, иногда противоположные, трактовки некоторых понятий, с которыми автор соглашается. Например, Е.В. Медведева, цитируя О.С. Ахманову, говорит о переводе как о передаче информации, «…содержащейся в данном произведении речи, средствами другого языка…» [Медведева 2003: 39]. Затрагивая эквивалентность и адекватность (отметив, что адекватность – основной критерий эквивалентности), автор приводит слова В.Н. Комиссарова [Там же]. Относительно единицы перевода она, ссылаясь на А.В. Фёдорова, приходит к выводу, что выбор таковой зависит от типов (?) и жанров переводимых текстов, а также от целей и намерений переводчика [Там же]. Однако далее Е.В. Медведева заключает, что единицей перевода может быть любая единица языка – от морфемы до целого текста, но со ссылкой уже на Л.С. Бархударова [Там же]. Каким образом всё это соотносится с концепциями В.Н. Комисарова и А.В. Фёдорова, надо сказать, далеко не полностью совпадающими, Е.В. Медведева не уточняет. При всём различии взглядов цитируемых авторов на перевод эти суждения соседствуют друг с другом на одной странице текста. Подобные ситуации, скорее всего, имеют место потому, что переводоведы либо приводят цитаты, не учитывая их контекста, не принимая во внимание целостности взглядов цитируемых авторов, игнорируя место понятий в категориальных системах соответствующих теорий, либо вообще не-утруждают себя вдумчивым прочтением первоисточников.
По всей видимости, именно непререкаемость ортодоксальных теорий и некритичность подходов молодых учёных создали условия для описанной выше ситуации. Определённую роль сыграло также и стремление переводоведов продемонстрировать и доказать независимость разрабатываемого ими направления, непременное наличие у теории перевода собственных объекта, предмета, понятий, методов и т.д., что привело к замкнутости теории перевода, к тому, что данные других наук, изучающих человека, в ней практически не используются, а если и используются, то фрагментарно и поверхностно.
Если на начальном этапе своего развития теория перевода оправданно стремилась отмежеваться от других областей науки, оказывавших на неё существенное влияние (главным образом, различных направлений и разделов лингвистики), то не пришло ли сейчас время «заглянуть за соседнюю дверь» [Gambier 2006: 32]? Возможно, именно теперь, в век всё нарастающей и усиливающейся специализации и профилизации не только науки, стоит разобраться, могут ли данные смежных наук о человеке быть применимы в науке о переводе? И если да, то какие и как? Тогда анализу следует подвергнуть и сами «классические» теории, модели и понятия, ведь создавались они как раз в процессе отмежевания переводоведения от других наук и могут не вполне подойти при интеграции данных различных научных направлений. Это будет означать не отсутствие автономии и неустойчивость терминологии переводоведения, а, наоборот, развитие, жизнеспособность понятийной системы и общих представлений о переводе.
Стремясь к интеграции различных научных направлений (а не просто констатации стремления), следует помнить, что, по справедливому замечанию Е.Е. Соколовой, «…интеграция, требующая действительной системности, строго говоря, невозможна на основе “методологического плюрализма” и эклектики (в данном случае это будет не “полилог”, о чём мечтают плюралисты, а коллективный монолог – каждый участник такого полилога будет говорить о своём)» [Соколова 2006: 110].
Следует подчеркнуть, что в переводоведении по-настоящему интегративного типа нельзя выделить и противопоставить разные его аспекты – чисто лингвистический, чисто психологический и т.п. Переводоведам следует приложить все усилия, чтобы переводоведение, во-первых, преодолело болезнь роста, при которой его понятийный и методологический аппарат складывается из отдельных разрозненных фрагментов, часто просто вырванных из других наук, но не переосмысленных, и, во-вторых, устранило прямую зависимость от взятых за основу концепций и теорий; одно без другого труднодостижимо, если вообще возможно. Это, в свою очередь, означает, что во всём широком круге вопросов, затрагиваемых переводоведением, ни один из них не должен решаться с использованием средств лишь одного какого-либо направления и не может быть отнесён к ведению только одной науки или исследовательского подхода.
По-видимому, выход из описанной ситуации терминологической и методологической неопределённости следует искать в создании такого подхода к изучению перевода, который был бы совершенно отличным от традиционных теорий (но не противопоставлен им!) и методология которого объясняла, снимала бы (в гегелевском смысле) противоречия традиционных теорий. То есть в частичном или полном переосмыслении онтологии перевода и, следовательно, в пересмотре основных положений теории (а не только терминов и их дефиниций) с идущим отсюда (именно в такой последовательности) следствием о переработке понятийного аппарата этой теории. Такой пересмотр не только желателен как свидетельство в пользу жизнеспособности теории перевода, против её ригидности и догматичности, но и необходим как основа сближения переводоведения с другими областями знания, в том числе новыми и динамично развивающимися, а не только эклектичного соединения некоторых их фрагментов. И для такого сближения традиционные (во многом односторонние) взгляды на перевод попросту неприемлемы.
Даже сегодня встречаются определения перевода, которые были введены на заре переводоведения. При так понимаемой онтологии перевод не может быть представлен как динамический процесс, как деятельность переводчика; перевод в данном случае проецируется только на одну плоскость: либо это плоскость систем языков, либо плоскость текстов. А теория перевода сводится к сопоставительному изучению (чаще всего анализу) систем языков или текстов.
Возможен и иной, более динамический подход, при котором перевод понимается как перекодирование сообщения. Однако и здесь нас подстерегает противоречие, состоящее в приравнивании пар «язык/речь» и «код/сообщение», в редукции перевода к этим парам. Такое приравнивание неправомерно, так как речь не является ни простой манифестацией языка, ни передачей сообщения, или информации получателю [Кацнельсон 2009: 97–98; Леонтьев А.А. 2006: 51– 52; 2007: 17]. А потому при рассмотрении перевода именно как вида речевой деятельности нам не могут быть полезны данные узко семиотических подходов к переводу, представляющих его именно как прямой переход от одной системы знаков к другой. Во избежание одностороннего взгляда на перевод следует рассматривать его с точки зрения речевой деятельности в целом, что крайне затруднительно без привлечения данных других наук, в частности психолингвистики и психологии.
Разумеется, если понимать перевод только как соотнесённое функционирование языков или как замену сообщения на одном языке сообщением на другом, то вопрос о деятельностной (или лучше сказать: деятельной) сущности перевода и не возникает. Толкование перевода как деятельности не ново для науки, деятельностью (в том числе речевой) перевод называли многие учёные – как «классики», так и более современные [Ширяев 1979; Валеева 2010; Whyatt 2010: 82]. Даже при декларировании психолингвистического подхода к переводу нередко анализируемые явления рассматриваются с вполне традиционных лингвистических и переводоведческих позиций [Красильникова 1998; Нуриев 2005]. Большинство авторов, употребляя слово «деятельность», не вкладывают в него того понятийного содержания, которое за ним закреплено в деятельностном подходе в психологии: «Определяя перевод как “деятельность”, авторы только подчёркивают активный характер этого процесса, не предполагая психологического анализа его содержания как деятельности» [Зимняя 2001: 122]. Зачастую учёные смело говорят о переводе как особом виде речевой деятельности, что, на наш взгляд, неочевидно и требует если не доказательства, то хотя бы обоснования.