Страница 24 из 31
Во время этого пожара сгорел и дом моего деда. Наша улица осталась в стороне от огненного потока. Отец со всей дворней кинулись спасать дедушкин дом, но он сгорел дотла. Отец помог деду выстроить новый дом, и дед упорно воссоздавал свой уголок, <устроив на этот раз под частью дома полуподвал, где поселилась моя тетка-вдова, открывшая было мелочную лавочку, но скоро прогоревшую, улица была глухая и покуптелей не было>[164].
Пруд на Сибирской улице в Уфе. Фото 1910-х гг.
Монотонная жизнь города разнообразилась бедствиями пожара и наводнением во время разлива реки Белой, когда полая вода затопляла всю нижнюю часть города: слободы Нижегородку, Архиерейскую и Золотуху (часть под женским монастырем), и на много верст разливалось половодье. Между выглядывавших из-под воды крыш еще недавно мирных изб и домишек Нижегородки плавали лодки, спасая вылезших на кровли жителей, не успевших выбраться, домашнюю спасенную рухлядь, скот; часто вода многих заливала, и люди гибли. Беспризорные баржи носились вдоль улиц, довершая разрушение.
Между тем была возможность предусмотреть грядущее несчастие. Через овраг Старой Уфы протекала речонка Сутолка, летом едва заметная, но весной бурливая от горных потоков, и в зависимости от того, как Сутолка «играет», возможно было предположить, каково будет половодье. И все же беспечность брала свое, спадала вода, и люди снова въезжали в мокрые избы. Да и не всякий год заливало до крыш, иногда только до окон доходила вода, а то и ниже.
– Нынче еще ничего. А что было в прошлом году. И-и-и, не приведи Владычица – утешала себя Нижегородка.
Эта часть города со Старой Уфой составляла коренное население Уфы, в уездах кроме татар были и черемисы, и чуваши, но, несмотря на эту смесь, Уфа говорила на чистом русском языке, без оканья, аканья, цоканья.
Неизбежны были татаризмы в речи уфимцев, говоривших не «иди», а «уайда», и не «пойдемте», а «айдате». Многие из русских знали обиходный татарский язык. Треть населения города составляли башкиры и татары, ютившиеся по слободкам, и только очень немногие башкиры-торговцы жили в средней части города. <Обычно разносчиками фруктов были татары, выкрикивавшие под окнами: “Пельсины-лимоны”>[165].
Глава 3
Гимназия
Отец сначала противился моему обучению в гимназии, считая это ненужным. «Мы люди простые, – говорил он, – ученость нам ни к чему». И вещественным доказательством своей «простоты» хранил в сундуке свои бурлацкие порты и грубую холщевую рубаху из синей пестрядины[166]. Знать грамоту, уметь читать, главное – хорошо писать и считать казалось отцу вполне достаточным для того, чтобы я, как и старший брат мой, помогали ему в лавке по торговле. Но уже с юных лет имел я отвращение к торговле и ее обманам. Наивно спрашивал, зачем же продавцы с божбой уверяют, что вещь «себе дороже стоит», и все-таки продают. Лаконический ответ отца, квалифицирующий мой вопрос, как дурака, меня не удовлетворял.
Принуждения отца ходить в лавку, приучаться к торговле ни к чему не вели, и я удирал домой при первой же возможности.
– Какой ты, братец, Филипп, – так отец называл неловких и ротозеев и вырывал у меня сверток с рассыпавшимися по полу гвоздями.
Так же неудачно я и покупал. Послал как-то отец меня купить карасей.
– Почем купил?
– Две копейки фунт.
– Вот дурак-то, и карасей не мог купить. Да им красная цена копейка, ну полторы – это уж дорого. А ты что… А? Эх, – сокрушался отец, – из Ильи толку не выйдет. Тебе бы все книжки читать, картинки рисовать да шляться, нет, брат, так жить не годится.
По счастью в доме уже была кузина Катя, она и мать, а также дед мой сломили упорство отца, и он согласился на гимназию.
Гимназисты и гимназистки того времени должны были ходить в форменном платье, никакое отступление от формы не допускалось. Гимназисты, в синих мундирах с серебряными пуговицами и позументом[167], на голове носили кепи, напоминавшие по форме кепи русских и французских солдат 70-х годов, и лишь с 1881 г. их заменили фуражками синего сукна с белым кантом и серебряной бляхой, изображавшей две дубовых ветки с инициалами «У» и «Г» (Уфимская гимназия). Синий мундир давал повод мальчишкам называть гимназистов «синей говядиной», а инициалы на фуражке переводились «украл гуся». Позже мундиры заменили серыми куртками и поясом с бляхой, и теми же инициалами. Гимназистки носили коричневые платья и белые фартуки.
Отвезли меня в церковь, отслужили молебен «бессребреникам» Косьме и Дамиану[168] для лучшего уяснения учебы, и 16 августа я пошел в гимназию.
С замиранием сердца, боясь строгостей, пришел я в гимназию, но увидел вскоре мир совершенной вольницы; синие фраки с серебряными пуговицами начальства нас мало стесняли. Гимназия наша была дореформенная, с почти бурсацкими пережитками[169]. При гимназии был пансион для детей уездных помещиков. В большую перемену пансионеры продавали нам за три копейки свой завтрак – огромный кусок пирога, а бедным ученикам выносили куска два черного хлеба. В гимназии было восемь классов, потом появились параллельные для первых классов.
Латинский язык преподавал Л. Лопатинский, хороший классик, составивший толковую грамматику латинского языка[170]. Он был гуманный педагог и обращался с нами уже более мягко. Обычно же учителя говорили на «ты», были грубы, учитель русского языка драл за волосы, <ставил шалунов в угол на колена и, если он поднимался, показывал огромный кулак и говорил: “Только посмей еще шалить. Я тебе всю башку разобью”>[171].
Панорама Уфы с другого берега реки Белая. Фото 1900-х гг.
Учитель арифметики непонятливых вытягивал линейкой по спине или просто выталкивал из класса за ухо, если кто-либо к незнанию присоединял еще серию шалостей. Законоучитель, священник Ефим Соловьев, усовещивал шалящего: «Побойся Бога. Ведь ты в гимназии, а не на базаре».
Года за четыре до моего поступления в гимназии были такие великовозрастные верзилы, что пятиклассниками уже были женаты. И при мне сидели некоторые по три года в одном классе и, выходя к доске, оказывались ростом выше учителей. <Падышевский в четвертом классе носил бороду. Еще в 1878 г. вышел указ очистить гимназию от таких великанов, и обычно они шли в военную службу; тогда уже был закон о всеобщей воинской повинности>[172]. Такими крупными бывали и гимназистки, особенно привозимые из уездов и с заводов; кончив четыре класса, они выходили замуж.
До Уфы циркуляры доходили медлительно, и я еще застал конец такого великовозрастия. <Только с назначением нового директора (Матвеева) началось освежение гимназии>[173]. За шалости «оставляли без обеда», <т. е. по окончании уроков провинившийся должен был остаться один в классе, скучая час или два, но если оставалось двое, трое, а то и четверо, что было явлением не редким, то это был веселый антракт с чехардой и играми. Когда я учился в первых классах, за мной из дома присылали лошадь осенью в грязь и зимой в трескучие морозы, и часто лошадь возвращалась порожняком и приезжала вновь часа через два, когда я отсиживал в карцере>[174].
164
Там же. Л. 32 об.
165
Там же. Л. 33.
166
Пестрядина – пестротканая (полосатая, клетчатая) льняная или хлопчатобумажная ткань грубой деревенской выделки.
167
Позумент – золотая, серебряная или мишурная (медная, оловянная) тесьма.
168
Бессребреники – разряд святых, прославляемых в Православной церкви за свое бескорыстие; братья-врачи и чудотворцы Косьма и Дамиан по церковной традиции предположительно жили в Риме во второй половине III – начале IV в.
169
Бурса – общежитие при духовном учебном заведении, где процветала жестокость в обращении с воспитанниками, которые нередко отличались буйным нравом и неряшливостью.
170
Речь идет о 1-й части («Краткая латинская грамматика. Книга упражнений») учебника Л.Г. Лопатинского «Руководство для первоначального обучения латинскому языку в низших трех классах гимназий и прогимназий» (в 2 частях. Уфа, 1879).
171
РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 34.
172
Там же. Л. 34 об.
173
Там же.
174
Там же.