Государева крестница

— Андрюшка, — мечтательно проговорила дщерь, щурясь на огонь свечи.

Отужинав, Никита отправился к себе в работную, чтобы перед сном отдохнуть за любимым делом, забыть о дневных хлопотах и досадах. По пути заглянул в каморку — Лобанов спал, дышал ровно.

«Оклемается, бес этакой», — успокоенно подумал, без стука затворяя за собой дверь.

Подогнав на место принесённую нынче от кузнеца пружину, он уже собирал инструмент, как на дворе залаяли псы, стукнула калитка. Никита спустился в подклеть, вышел на крыльцо — там стоял знакомый ему дворцовый служитель в чёрном, с орлом на груди, кафтане.

— Здрав буди, Михалыч, — сказал он. — Велено тебе сей ночью из дому не отлучаться.

— Чо так? Наверх, што ль, позовут?

— Того не ведаю, — ответил гонец. — Мне что велено сказать, я и сказываю, а догадки строить... Может, и позовут, коли наказано дома быть неотлучно.

4

Андрей проснулся от остервенелого лая собак и не сразу сообразил, где находится и что с ним. Потом вспомнил всё сразу: летящую вниз к Неглинному мосту караковую лошадку, девицу в зелёной душегрейке, оказавшуюся дочерью оружейника, вспомнился и сам Фрязин.

«Выходит, я у него остался», — подумал он; дальнейшее было смутно — вроде ведь собрался уже уезжать, как перевязали... Он потрогал повязку — голова болела, но уже не так сильно, и вздохнуть было больно. Рёбра-то целы? Он помял грудь — целы, похоже. Лампадки в покое не было, лишь слюдяное оконце слабо светилось лунным светом. Собак внизу уняли, потом мимо двери прошли двое, негромко стукнула дверь, и за стенкой послышались голоса.

— ...Опасно, великий государь, лучше б... — говоривший, похоже сам оружейник, оборвал фразу, словно испугавшись сказанного.

Да и не диво испугаться! Пьян, что ли, подумал с изумлением Андрей, а ну как донесут, что называл кого-то «великим государем», — за меньшее ломали на дыбе...

— Да что там, — перебил другой голос, — опасно, не опасно... Мне опасаться нечего, не один ехал, да и кто узнает. Во дворце боле надо опасаться, сам знаешь... По всем углам крамола сидит — высматривают, вынюхивают! Я в своей опочивальне слова лишнего опасаюсь молвить, а ну как подслушают? Мне это иудино племя до конца не искоренить, десять голов срубишь — ан двадцать выросло...

Теперь уже Андрею пришёл черёд испугаться до обмирания, потому что и этого второго собеседника узнал по голосу — низкому, хрипловатому, временами словно клокочущему едва сдерживаемой яростью. Царь — здесь, в работной у оружейника?!

— А дело у меня тайное, — продолжал Иоанн, помолчав недолго, — тебе же, Никита, верю, как самому себе, потому и пришёл сюда скрытно. Про подземелье под кремлём ведаешь ли?

— Слыхал, великий государь, — отозвался Фрязин. — Самому видать не приходилось, но слыхал, будто есть такое.

— То-то и оно, «слыхал». И ты слыхал, и другие слыхали. А может, и побывали уже! Тем подземельем можно пройти от Середней палаты к Свибловой башне и к Боравинской, оттоль же выбраться в Занеглименье. Вход в подземелье — из моего тайного покоя, устроен давно, ещё Алевизом. За столько-то времени как было про него не дознаться? Чует сердце — дознались, аспиды, про всё дознались! Посему, Никита, велю я тот старый вход замуровать али того лучше — сделать за ним ловушку, колодец с железными рожнами: не зная, ступишь, ан люк под тобою и провалился. И аминь! А новый вход сделать там же, только поодаль, и дверь штоб была тайная же, невидная. Придумаешь там, как её сокрыть...

Сотника Лобанова прошибло холодным потом. Фрязин, выходит, не предупредил царя, что рядом посторонний? Теперь одна надежда, что не вспомнит или побоится сознаться в оплошности...

— Да ты слушаешь ли? Чего в лице-то изменился, аль худо тебе?

— Прости, великий государь, слушаю, как не слушать. Лихоманка нынче прихватила, — должно, простыл маленько... А дверь тайную — это можно, и тягу вывести на сторону, неприметно. Потянешь, она и отворится...

Никиту и впрямь начинало уже трясти как в лихоманке, мало что зубами не стучал. Ну как проснётся этот бес за стенкой, заворочается, закашляет? Обоим тогда конец: одному — что подслушивал, а другому — что дал подслушать, укрыл вора в своём дому, утаил от великого государя...

Государь меж тем продолжал увлечённо говорить о задуманном им тайном выходе из своих покоев к подземелью.

— Понеже изменою окружён паче прежнего, не могу жить безопасно даже среди своих ближних, — говорил он, сам распаляясь от своих слов. — Я ли Курбского не ласкал, не осыпал милостями? А Черкасские? А Вишневецкий? Да эти-то воры — ладно, они не таясь съехали к Жигимонту, открытый враг не столь опасен, как потаённый... Курбский, ехидна злоязычная... письмо ещё мне имел наглость написать — из-за рубежа лается, исчадие сатаны, словно пёс из подворотни! Так про него мне хоть ведомо, чего ждать можно. А остальные изменники — тут, на Москве, не в Вильне, а? Их как распознаю? Мало ли гистория повествует о цареубийцах, кои до последнего часа таились под личиной покорности. Когда древле преславного кесаря Иулия злодеи поразили кинжалами в сенате римском, не он ли воскликнул в горести: «И ты, Брутус!» — понеже сей был его любимцем и, сказывают, через кесаря даже усыновлён... Кому поверю, кого смогу без опаски прижать к сердцу? Сильвестра, попа, почитал яко отца родного, Адашева Алёшку мнил другом! Испить подай, Никита.

— Квасу дозволь, великий государь?

— И то...

Никита нетвёрдой рукой нацедил ковшик. Испив, царь заговорил снова:

— Иной раз мыслю — не придётся ли ещё в чужих краях, у иноземного какого государя, убежища искать, защиты от боярской измены. Того дня и задумал тайный ход учинить, мало ли! Одному тебе верю, мастер... — С этими словами Иоанн встал и накинул на голову глубокий, скрывающий пол-лица куколь. — Ладно, пойду я. Главное знаешь, о прочем потолкуем на месте. Лекаря не прислать ли?

— Благодарствую, великий государь, не надо, бабка травами отпоит, ей не впервой...

— Полегшает — приходи тогда, Елисея спросишь, он тебя проведёт. Ежели кто иной пытать станет, пошто пришёл, скажешь обычное — зван-де замки ладить...

Никита с шандалом в руке пошёл впереди, царь спустился следом. Четверо приезжавших с Иоанном стражников ждали на дворе за закрытыми воротами, не спешиваясь. Все, как и царь, одетые чернецами, на вороных конях, они едва угадывались в неверном свете бегущей сквозь редкие облака луны. Оставив свечу за порогом, Фрязин проводил царя через двор, хотел подержать стремя, но его опередили.

— Отворяй, Онисим, — кликнул он негромко.

Створка ворот приоткрылась без скрипа, и пятерых вершников поглотила тьма — только глухо постукивали копыта, да псы продолжали заливаться лаем им вслед, от двора ко двору. Как и не было ничего, будто приснилось...

Снова поднявшись наверх, Фрязин постоял у двери в камору, напряжённо прислушиваясь. Прислушивался и Андрей, сразу насторожившись, когда осторожные шаги стихли за дверью. На миг помыслилось даже — не зарежет ли, дабы обезопаситься? Нет, дверь с тонким просветом у притолоки оставалась неподвижной, потом половицы снова негромко скрипнули — стоявший под дверью удалялся.

Утром, когда он наконец проснулся после крепкого сна, Фрязина с дочкой дома не было — ушли к заутрене. Работник подал умыться, принёс сотового мёду, свежеиспечённый калач и кувшин тёплого ещё молока. Завтракая, Андрей порасспрашивал о хозяевах и узнал, что хозяева хорошие, не обижают. Сам — строг, но без строгости с нашим братом нельзя, и ежели взыскивает, то по справедливости, не облыжно. А девица нравная, балованная до невозможности, — известно, одна выращена, без сестёр-братьев, как тут не избаловаться .

— Замуж пора, вот и бесится, — заметил Андрей, отхлёбывая из крынки. — Не сосватали ещё?

— Вроде не слыхать. Да то дела хозяйские, нам что... Сам-то тож невесть за кого не отдаст, ещё подумает.

— Что, аль приданого много даёт?