Истинно

Гарри еще раз тихонько застонал, и я, повинуясь внезапному порыву, прикоснулся ладонью к его волосам. Лечебные зелья и заклинания сделали свое дело, теперь его беспамятство превратилось в целительный сон, который быстро восстановит потраченные магические силы.

В тот вечер я покинул больничное крыло как только удостоверился, что Поттер выздоравливает. Нужно было организовать поиски Конборна.

Но меня опередили.

Еще в лесу я послал в замок патронуса, который сообщил Минерве о событиях вечера. Ко мне навстречу, мотая фонарем, выбежал Хагрид и тут же сказал, что он, Флитвик и вызванный на помощь отряд мракоборцев из Лондона отправляются в лес.

Когда я выходил из лазарета, я увидел, как мне навстречу двигаются носилки в сопровождении профессора Флитвика, помахивающего палочкой. На носилках в плачевном состоянии лежал израненный и замерзший Конборн. Он выглядел так, словно его швырнули с обрыва.

Бегло осмотрев следователя, я понял, что он отделался меньшей кровью, нежели Поттер. С обскуром он не сражался, лишь подвергся нападению и быстро отрубился.

Когда я пришел в больничное крыло после обеда и узнал, что Поттер все еще не пришел в себя, я удивился. Это было странно. Обычно волшебнику, потерявшему такое количество магии, требуется не больше суток сна, чтобы восстановиться, но, видимо, Поттер был исключением из правил.

Уроки по Защите отменили.

Я услышал за завтраком на следующий день тревожный разговор мадам Помфри и Минервы МакГонагалл о том, что Гарри не приходит в себя, и волнение мое усилилось. Вечером я подробно расспросил врача Хогвартса о состоянии мистера Поттера. Поппи развела руками. Диагностические заклинания показывали, что с организмом у него все было в порядке, он полностью выздоровел, переломанные кости срослись без осложнений, баланс магии восстановился, он был абсолютно здоров.

Я применил легилименцию, чтобы проверить разум мальчишки, но и там был полный порядок. Да и не могло быть иначе, осбкур действует всегда на физическом уровне, не на ментальном.

Конборн на соседней кровати давно выздоровел. К нему вернулся красивый цвет лица, румянец и болтливость. Он беспрестанно донимал меня расспросами про обскура, и кто, по моему мнению, это мог быть. А я ни о чем не мог думать, кроме Поттера.

На занятиях я механически отчитывал лекции, варил образцовые зелья, даже перестал придираться к ученикам. МакГонагалл организовала расследование по поиску обскура, которое с большим энтузиазмом возглавил Конборн. Молодой следователь так сокрушался о состоянии профессора Поттера, что это уже выходило за рамки приличий. Мне казалось, рано или поздно, он начнет зацеловывать лежащего без единого движения Поттера прямо на больничной койке. На очередном собрании, которые проводились теперь каждый день, я довольно грубо посоветовал ему принести хоть какую-то пользу, а не шататься по больничному крылу, заламывая руки и стеная.

Нам было велено аккуратно следить за учениками. Если обскур, то значит, ребенок, потому что было известно, что обскуры редко доживают до 13 лет. Старшеклассники отпадали, значит, это кто-то с младшего курса.

Разнообразие в наши и без того насыщенные будни внесло появление в Хогвартсе профессора трансфигурации — Драко Малфоя, которого утвердили в министерстве.

Малфой прибыл через каминную сеть, собранный, серьезный. В простой черной зимней мантии, подбитой мехом, черной рубашке, черных брюках из шерсти, в руках у него был пузатый саквояж, внутри которого что-то позвякивало. Длинные белые волосы, спускавшиеся до середины спины, ярко контрастировали с его темным одеянием. Лицо утратило юношескую нежность, черты заострились. Взгляд льдисто-голубых глаз был спокойным и враждебным одновременно. Судя по его выражению лица, он собирался сходу защищаться от нападок, но мы встретили его вежливо-нейтрально. Минерва чуть более холодно, чем остальные. Что-то от того мальчишки с непомерно раздутым самомнением в нем осталось. Малфои не могут без собственного эго, и тем более не могут не демонстрировать его окружающим.

Говорил Драко довольно уверенно, наградил меня теплым взглядом и кивком головы чуть более глубоким, чем для всех остальных, и приступил сразу к делу. Когда мы уходили из директорского кабинета, Малфой придвинул свой стул к столу Минервы и задавал какие-то вопросы по поводу учебных программ, тематических планирований и поурочных разработок.

Он довольно быстро вошел в бешеный ритм школьных будней и справлялся со всеми трудностями с упорством и старанием. При этом, ни с кем особо не разговаривая, и даже за завтраком появлялся не всегда.

Поттер не приходил в себя уже целую неделю. За это время мы с мадам Помфри перепробовали все методики лечения, даже полузапрещённое зелье «Энервейт» которое было способно привести в чувство находящегося на пороге смерти. Моя паника разрослась непомерно.

С таким я раньше не сталкивался ни разу. Мне приходилось откачивать умирающих от тяжелых проклятий, приходилось возвращать магией потерянную кровь, восстанавливать ткани, купировать порчи, даже лечить болезни разума, но сейчас я чувствовал самое страшное — бессилие и беспомощность. Я не знал, как действовать, чтобы вытащить Поттера. Я ничего не мог сделать.

Ночами я просиживал в библиотеке в надежде найти хоть что-нибудь, хотя бы одно упоминание похожего случая, но тщетно.

Несколько раз приезжали вызванные из Мунго колдомедики и тоже разводили руками.

В один прекрасный день мадам Помфри, бледнея, сообщила мне, что жизненные показатели Поттера стремительно угасают.

— Если так будет продолжаться, он умрет, не приходя в сознание, — говорила она ломким голосом, — не помогают ни обрывающие зелья, никакие заклинания.

Она говорила, а я стоял над кроватью, в которой умирал Гарри Поттер, слушал и леденел.

Меня будто сковало льдом, внутри все онемело. Сильное отчаяние и безысходность накатывали на меня удушающими волнами, и я дышал через раз.

— Северус, вам плохо? — испуганно спросила Помфри.

Её слова доходили до меня словно через слой стекловаты.

— Нет, я в порядке.

— Я свяжусь с больницей святого Мунго еще раз, — взволнованно проговорила Поппи, направляясь к камину и снимая с него горшочек с летучим порохом, — присмотри за Гарри.

— Конечно.

Оставшись в больничном крыле наедине с Поттером, я сначала долго стоял без движения и смотрел на его подрагивающие ресницы, а потом присел на край кровати, взял его холодную руку в свою ладонь и проговорил:

— Поттер, если ты меня слышишь, очнись, подай какой-нибудь знак…

Мой голос разнесся по лазарету негромким эхом, отчаянным, тусклым, безжизненным. Его рука лежала в моей ладони такая бледная, почти прозрачная. И сам Поттер весь поблек, как старый выцветший холст, некогда изображавший яркую полноцветную картину.

Чувствуя, как к горлу подступает комок, я сжал его руку до боли, которую он не мог ощутить, и позвал громче.

— Поттер, приди в себя, слышишь? Ты не можешь вот так умереть. Ты так молод, ничего еще не видел в жизни, ты будешь жить, слышишь?

Все повторялось. Снова. Человек, которым я дорожил, вновь уходил из жизни, а я мог только смотреть.

Образ мертвой рыжеволосой женщины, изломанной куклой лежащей на полу в старом разрушенном доме, возник так резко и ясно, словно я перенесся во времени. А рядом лежал её сын…

Мощное чувство протеста поднялось во мне. Это не может повториться вновь! Только не сейчас, когда я так хочу быть счастливым.

Обхватив Поттера за шею так, чтобы его голова оказалась на сгибе моего локтя, я поднял его и прижал к себе. В отчаянии, не понимая, что я делаю, я поцеловал его порывисто, почти грубо, отчаянно, вкладывая в этот поцелуй всю свою боль. Оторвавшись от него ровно на четверть дюйма, я поцеловал его еще раз и еще, пока от моего дыхания не порозовели его губы.

— Вернись, пожалуйста, вернись ко мне. Я даю тебе слово, если ты откроешь сейчас глаза, я сделаю все, я продам душу дьяволу, но я сумею защитить тебя. Тебя никто больше не тронет, никогда, я стану твоей тенью, всю жизнь посвящу тебе, даже если ты меня отвергнешь. Я все равно буду рядом с тобой…