Страница 22 из 36
Генерал Алексей Николаевич Куропаткин придерживался того же мнения: «По-видимому, дело было так. Многие десятки тысяч народа ночевали на поле и в придорожных канавах. С ночи уже потянулись из города волны народа туда же. С рассветом туда же прибыли особыми группами тысячи рабочих с ближайших фабрик. Многие были голодны… Один старик, кажется отец Т. Рукавишниковой, рассказал мне интересную вещь. Он приехал из окрестной деревни, откуда пришло много народа на праздник. На его расспросы, почему они двинулись на будки, ему ответили: "Хотели скорее получить царские платки". – "Зачем?" – "А как же, нам рассказали, что на платках будут нарисованы – на одних корова, на других лошадь, на третьих изба. Какой кому достанется, тот и получит от царя либо лошадь, либо корову, либо избу". О таком слухе рассказчик слышал и в другом месте… По разным рассказам, переданным мне участниками на месте, видно, что уже с 3-х часов началась толкотня и явились несчастные случаи. Около 5–6-ти часов толпа двинулась вперед, и тут сразу некоторые провалились в колодцы через гнилые кладки, другие были сбиты в овраги; подошедшие к будкам первоначально ничего не получали, и несколько казаков не пропускали их внутрь плаца… В многочисленных, но глупо устроенных будках для раздачи каждому кружки, платка, 1/2 колбасы, 3/4 фунта сластей, 1 пряника и 1 фунта хлеба начали самовольно раздачу не в 9, а в 7 часов утра. Ранее стали давать знакомым, а артельщики начали брать взятки. Толпа шарахнулась и придвинулась к будкам. Попавшие в конусообразные входы к проходам между будками были придавлены и раздавлены. Видя такую картину, из будок стали бросать в народ кружки и хлеб. Это окончательно испортило дело. Толпа снова продвинулась к будкам, кто наклонялся, чтобы поднять кружку, был раздавлен. Оказались неровности, рвы, дурно прикрытые колодцы. Все это увеличивало число жертв. Катастрофа произошла между 6-ю и 7-ю часами утра. Говорят, в 20 минут все было кончено. Прискакавшие к концу катастрофы 30 казаков ничего не могли сделать. Один казак, кажется, убит. Все упавшие были смяты, и по ним прошли массы. Некоторые из трупов представляли окровавленные мешки с переломанными костями. По рассказу рабочих, колбаса была дана гнилая, вместо конфет дали труху из стручков. Пиво было зеленое… Говорили, что часть бочек оказались пустыми… Пряники хороши. По рассказам, чины дворцового ведомства сами заготовляли запасы, и они испортились. Колбасы, сложенные на Ходынке, частью попортили крысы. При общей растерянности кто-то отдал приказание перевозить убитых в город в полицейские участки и больницы. И вот, в то время как волны народа и все приглашенные высокие гости ехали на Ходынку на торжество, к ним навстречу и мимо них двигались фургоны, телеги, пожарные дроги с нагруженными трупами, болтались ноги и руки. Многие не могли без ужаса на лице вспомнить эти встречи. Бедному государю, говорят, тоже попались такие воза. На дворах участков трупы пришлось складывать, как дрова»71.
Очевидец В.Ф. Краснов прислал Л.Н. Толстому рукопись об увиденном на Ходынском поле. Л.Н. Толстой высказал автору ряд критических замечаний, советуя главным образом отбросить ненужное, преувеличенное, застилающее суть дела. После переработки рассказ был напечатан в журнале «Русское богатство». В.Ф. Краснов свидетельствовал: «У задней части места гуляний, ближе к Ваганькову кладбищу, виднелись огромные тесовые сараи с бочками пива и меда. Их было десятка два, и каждый длиною аршин по сорок; между ними широкие свободные пролеты-проходы, саженей в двадцать, ничем не огороженные. Сараи эти, огромные и аляповатые, и без всяких украшений, имели грубый вид. Было много и приезжих из уездов. То и дело подкатывали сюда их шарабаны и тарантасы, битком набитые народом, – и табором располагались здесь же. Многие расположились и уснуть тут же, в роще, под охраной развесистых сосен. Только одного и можно было опасаться, – чтобы не смяло толпой. И деревья разбивали сплошной поток людской на ручейки и охраняли уставших и спящих… Кой-где занимались костры – для чая – около повозок. Говорили, что на завтрашние представления привели ученых слонов и привезли птиц; что устраивают бездонные фонтаны пива-вина, завтра они будут беспрестанно бить из земли для угощения всех желающих, только успевай подставлять кружку. Говорили, что пригнали стада лошадей и коров для раздачи выигравшим в лотерею. И много другого говорили кругом… Это будоражило нас и подстегивало идти скорей все дальше и дальше вперед… и я толкал соседей, а они толкали меня. И все мы были пленниками друг друга… Становилось все душнее и душнее… В начале суматохи недалеко от меня, у будок, виднелись казаки и солдаты, конные и пешие. Кой-где им еще удавалось проникать в толщу толпы и уносить вон мертвых и задыхающихся. А потом это стало уже невозможным, и толпа просто выдавила солдат вон, по ту сторону будок. Живые выдавливались толпою от себя кверху, а мертвые – вниз. И люди ходили по людям, смешивали их с землей, до неузнаваемости уродовали сапогами их лица… И я ходил по упавшим, добивая их вместе со всеми невольно… Помню, я упирался глазами то в будки, то в промежутки между ними и видел поле гулянья, сараи с бочками, карусели, столбы с призами вверху. Там ждали нас коварные самовары да гармоники, шелковые рубахи и плисовые шаровары – они колыхались на недоступной высоте… Опомнился я весь в крови, по ту сторону, невдалеке от будок, на лужайке…. Я оглянулся назад, к будкам. Все пространство от меня до будок было усеяно павшими, мертвыми или не очнувшимися от обморока. Некоторые лежали, вытянувшись, как покойники дома – на своих столах, под образами. И были, по-видимому, мертвы. У многих из них лежали под головами только что добытые узелки с гостинцами. Другие держали их на груди в скрещенных руках… Среди общей сумятицы невольно останавливали всех и настраивали по-своему эти чинные и строгие покойники. Вдали у бочек с пивом и медом копошилось много народу. Бочки трещали и разламывались, бочки скидывались, огромные пирамиды их распадались. Тут же на лугу разбивали им дно, чтобы черпать и пить скорее кружкой. Бочки подвозились на платформах, по рельсовой ветке, прямо на гулянье. Пили картузами. А перед сараями стояли узенькие корытца, над ними трубочки с кранами, через которые должно было чинно наливаться из бочек пиво и мед и церемонно выпиваться из кружек. Кажется, все было заботливо предусмотрено, – а все пошло и здесь по-другому, как и у будок. Ломали перила у сараев, чтобы было чем разбить дно бочек. Я чувствовал ужасную слабость и тяжесть и не решался дойти до сараев. Близко около меня, рядом, сидел на лужайке грузный татарин. Из-под его тюбетейки на лоб струились ручейки пота, и весь он был – как из бани – красный и мокрый… У его ног лежал узелок с гостинцами, и он ел пряник и пирожок, кусая их по очереди, запивая из кружки медом… Я попросил его дать мне попить, он подал меду из своей кружки. У него уцелела даже цепочка часов… На мои жалобы, что вот, мол, меня смяли, а я ничего не получил, татарин пошел и вскоре принес мне узелок гостинцев и кружку из будки»72.
Врач А.М. Остроухов побывал на Ходынском поле до и после трагедии. Сначала здесь ничего не предвещало катастрофы: «За несколько дней до празднеств (по случаю коронации Николая II) полиция ходила по предприятиям и приказывала отпустить служащих с вечера. Появились громадные афиши от князя – "хозяина" Москвы – с приглашением на праздник. Ожидалось громадное стечение народа. Не без труда мне удалось уговорить приятеля отправиться на Ходынку накануне вечером, чтобы познакомиться с настроением толпы. Народу было мало. Настроение казалось хорошим. Всюду слышался смех, кое-где скрипели гармоники. Закусочные торговали бойко. Пьяных не было заметно. Люди жгли костры и держались небольшими группами… Утро 18 мая было хорошее, ясное, теплое. С балкона нашего дома в Леонтьевском переулке видна была Тверская. По ней народ валил, как говорится, валом, но не к заставе, а от нее. Выйдя на улицу, я увидел, что люди шли группами с серьезными, не праздничными лицами. Да как шли – чуть не бежали. У многих узелки подарочные, а больше свои платки с неиспользованной провизией… Эти гостинцы многие бросали уже на Тверской. Бегство этих смущенных людей производило такое впечатление, как будто они боялись быть причастными к свершению чего-то ужасного, показаться участниками какого-то преступления». Предчувствуя неладное, А.М. Остроухов приехал на Ходынское поле: «Травы уже не видно: вся выбита, серо и пыльно. Здесь топтались сотни тысяч ног. Одни нетерпеливо стремились к гостинцам, другие топтались от бессилия, будучи зажаты в тиски со всех сторон, другие бились от безумия, ужаса и боли. В иных местах порой так тискали, что рвалась одежда. И вот результат – груды тел по сто, по полтораста; груд меньше 50–60 трупов я не видел. На первых порах глаз не различал подробностей, а видел только ноги, руки, лица, подобие лиц, но все в таком положении, что нельзя было сразу ориентироваться, чья эта или эти руки, чьи те ноги. Первое впечатление, что это все "хитровцы" ("Хитровка" – криминальный центр старой Москвы – прим. автора), все в пыли, в клочьях. Вот черное платье, но серо-грязного цвета. Вот видно заголенное грязное бедро женщины, на другой ноге белье; но странно, хорошие высокие ботинки – роскошь, недоступная "хитровцам". Вот мужчина, на нем одной штанины нет, осталась только часть белья. Здесь торчат ноги без сапог. Раскинулся худенький господин – лицо в пыли, борода набита песком, на жилетке золотая цепочка. Оказалось, что в дикой давке рвалось все; падавшие хватались за брюки стоявших, обрывали их, и в окоченевших руках несчастных оставался один какой-нибудь клок. Упавшего втаптывали в землю. Вот почему многие трупы приняли вид оборванцев. Но почему же из груды трупов образовались отдельные кучи, да и в стороне от их ловушек – будок? Оказалось, что обезумевший народ, когда давка прекратилась, стал собирать трупы и сваливать их в кучи. При этом многие погибли, так как оживший, будучи сдавленный другими трупами, должен был задохнуться. А что многие были в обмороке, это видно из того, что я с тремя пожарными привел в чувство из этой груды 28 человек; были слухи, что оживали покойники в полицейских мертвецких. Иду к будкам – там валяются одиночные трупы; сами будки частью опрокинуты, частью раскрыты. При продавливании крыш между окон спасались артельщики, которые были обязаны раздавать узелки. Предательские воронки обратились в ловушки; втиснутые в них 5–6 человек не могли проскользнуть в суженное выходное отверстие, запруживали ход и раздавливались, как мухи. Давились люди и будки… Раздавивши свой авангард, толпа обезумела от ужаса. Неимоверным усилием, давя середину, шарахнулись назад, в то время когда задние напирали, боясь не получить орехов, пирогов и колбасы. Когда хлынули назад, то из-за невозможности повернуться спотыкались, падали и моментально растаптывались. Вот здесь-то выемка вдоль бывшего полотна дороги и обратилась в ловушку. На пир звали, а канавы не засыпали, а сухой колодец прикрыли дощечками. Они лопнули и… колодец наполнился людьми. Из нескольких десятков извлеченных оттуда один, случайно упавший на ноги, оказался живым. Кто-то вздумал "пошарить" багром в очищенном колодце, и снова начали извлекать трупы. Около трупов кольцом стояла публика: кто смотрел в немом ужасе, кто рассуждал вслух, кто повторял приметы тех, кого искал. Кое-где снова сортировали тела. Трех мальчиков-братьев из одной мастерской положили рядышком: один в визитке, двое в рубашках; их лица не выражали испуга. Здесь же лежал мужчина со странно сжатыми челюстями – щеки как-то ушли внутрь, точно прилипли к зубам. На нем платье было чистое, что странно было видеть среди грязных трупов. Это их отец. Он прибежал увидеть сыновей и не вынес. Должно быть, сердце было слабое. Товарищи по мастерской сложили всех вместе рядышком»73.
71
Куропаткин А.Н. Из дневников 1896 г. // История. 2001. № 20. С. 63.
72
Краснов В.Ф. Ходынка. Записки не до смерти растоптанного // Русское богатство. 1910. № 8. С. 11.
73
Остроухов А.М. Катастрофа на Ходынском поле // История. 2001. № 20. С. 51.