Дом №12

Впрочем, нельзя сказать, чтобы у такого человека были какие-либо взаимодействия с такими вот хоть и предпринимателями, но все же шутами, но ведь что-то же было, раз они каждый воскресный день встречались у Гаврилова в его тихоньком загородном доме, находящимся в сосновом бору, где они всегда пили чай и заедали его кренделями, блинами с маслом да припеками с ягодой и яйцом; где они также парились в бане и ездили лихом на шестерике дерзких и прытких коней. Точно не могу сказать, на чем возникла эта дружба, тем более она завелась еще давно до моего появления, а потому не стану вдаваться в подробности, а замечу лишь то, что в эту дружбу попал и я сам, и имел от таких встреч, или посиделок, много удовольствия и приятности.

Итак, излагая события в достоверности, опишу вам окончание одной из таких посиделок, коя была виновницей моего несчастья.

В тот день мы сидели вчетвером за дубовым столом у Гаврилова и пили чай и кофей с блинами и медом, а помимо этого рассказывали интересные мистические легенды и просто историйки. Я заканчивал одну такую про московский университет и тамошние свои похождения:

– Как же ты мол, говорю я ему, от чего же не спишь? А Ковригин то мне, мол, да я так, да и все. Да от чего же? Ну вот так, просто не сплю. И знаете ли, как бы не старался он сдержать в руках свое беспокойство, а все же по глазам то видно, видно бестию то, что врет, никак есть мошенник. Ну мы то ему такие, знаете ли, ну раз так просто, так и нечего тут по книжному кабинету расхаживать (ну мы то еще не знали всего дела, ведь это он в наш закуток забрел, а не мы в его, а окно то, этаж то есть был первый). Взял он какую-то книжонку в свои длинные руки и пошел вон из кабинета. Но тут, понимаете ли, тут-то и началась развязываться вся нить этого казуса, ведь он то не мог, хе-хе-хе, не мог выйти на двор из северного крыла, а вот тут-то вдруг и окошко тихо так заскрежетало, совсем тихо, мы успели спрятаться, и, наблюдая с Рогозиным из-за комода, увидели вдруг как в окно с улицы вошла Егорова… Егорова(тут я начал мелко смеяться и силился досказать).

– Ба-ба-ба! – Заголосил вдруг Назаров.

– Вот те на! – Также отозвался и Гаврилов.

– И зашла то она, залезла, и как только нас то увидела, такая сразу, мол, я ошиблась комнатой и ушла, и все мы тут же, как были, мощно, гомерически, даже окна задрожали и сторож прибежал. – Тут я совсем покатился со смеху, как и все другие.

– Эге-ге-гей, баба черт, ей Богу. – Все говорил Гаврилов, и верно говорил. – А что же отец-то его?

– Да какой там отец? – Отвечал я, – Где же бы он ему родил благословение на брак сына с какой-то там маркитанткой?

– Да ведь она же бывшая маркитантка. – Вставил Назаров.

– Бывшая, не бывшая, а только теперь послушайте мою историю. – Вдруг перебил нас всех Запрудин и повел свою страшную историю про Яковский погост:

Историю эту мне еще рассказывала моя тетушка Настасья Егоровна, которая жила в том самом сельце, некогда находящемся в Саратовской губернии. Было же это весьма большое сельцо и называлось оно Яковское, по имени одного помещика, обосновавшего его. Но потом оно отошло государству и мало по малу туда стали стекаться и другие помещики, которые и обосновали такое большое поселение. Но в нем проживали одни почти бедные дворяне, у почти каждого из которых было самое большое всего-то осьмнадцать душ крепостных, и все они проживали недалеко друг от друга, как бы были в прямом смысле этого слова соседями. Но жили там люди учтивые и деликатные, то есть решительные старосветские помещики, таких сейчас больше нет. В уездный город они выезжали редко и жили тихонько и обособленно, но самая же среда и природа сельца была чиста и прекрасна. Но все же глушь, глушь редчайшая, да такая, какой и не сыскать больше ни даже в дремучей Тайге.

Почему же я говорю что жили да были? А вот почему: сельцо это зачахло и обезлюдило; больше там никто не живет и даже единственный поворот со столбовой дороги давно уже зарос бурьяном и травою, так что и никакой экипаж не сможет проехать туда. Но не по Божьей воле опустело и зачахло сельцо, а по причине случившегося там ужасного события, каких свет не видел.

Жил там один старенький столбовой дворянин Берестов, у которого было несколько душ крепостных и маленькое именьице, но у которого крестьяне делали мед и поставляли в казну множество изделий. Сам же он был человеком тихим и застенчивым, никогда ни с кем не ругался и был очень кроткого нрава, то есть мог даже простить самую жестокую обиду своему кровному врагу.

Но был у него также и сын, молодой штаб-ротмистр Бог знает какого полка по имени Антон Алексеевич. Этот, значит, совершенно был не похож ни на отца, ни на мать, ни внешностью, ни тем более уже характером. Он был очень плохим человеком, пьяницей и дебоширом. Всегда издевался над своим отцом и вымогал у недалекого и кроткого старика все деньги, и что всего более ужасно, он почитал за свою священнейшую обязанность делать это.

Но главной же характеристической чертой было отнюдь не отношение к отцу, а весьма необузданное его сладострастие. Он был настолько одержим им, что нередко, приехав к отцу, в сельце случались насилия и скандалы. То есть он немило насиловал крепостных девок, своих или чужих, разницы в том не было. Пользуясь тамошней отсталостьюи незнанием собственных прав бедных дворян, он не боялся ни суда, ни каких бы то ни было карательных мер, и все старался делать по-своему. Он постоянно пили очень часто устраивал погромы своим соседям. Жители уже много раз ополчались на него, особенно в последний раз, когда он пристал к дочери одного помещика, идущей на озеро летом, и, пользуясь ее неопытностью, чуть было не надругался над нею. Это известие так потрясло сельцо Яковское, что были даже принятымеры.

Бедный старик Берестов так любил своего сына, свое единственное чадо, что беспрекословно отдавал ему почти все свои деньги и прощал все его поступки. Но всякий раз молил егоне поступать ни с кем злонамеренно, а быть добрым и признательным. Это последнее насилие он, совершенное его сыном, заставило отца броситься в ноги отцу изнасилованной (после той ситуации с его дочерью последний почитал Берестованичтожеством и ненавистным врагом, и даже ходил в город N жаловаться в суд и исправнику). Берестову чудом удалось уладить это дело посредством сильных протекций, а перед самым его уездом в Москву в доме пропало много вещей, и накануне отъезда устроена была также большая гулянка с тяжелыми последствиями.

Затем все стихло на несколько лет, покамест сынок его не вернулся обратно, а тем более не один, а с несколькими друзьями-мотами, которые не прочь были поживиться за чужой счет.

Все они были мертво пьяны, а когда начали устраиваться погромы в доме Берестова и тем более пропадать вещи, то пришлось вызвать даже из города квартального. В следующий день случилась та беда, которая повергла все сельцо в настоящий ужас. В вечеру молодой Берестов, проснувшись, снова запил и побрел шляться по улицам, но, нагулявшись, вскоре он вернулся в свое имение и нарочно забрел в дом одного кузнеца по фамилии Минин, который принадлежал им же.

Прокравшись в их дом, он заперся изнутри, то есть когда самого Минина не было еще дома, и, надругавшись над его недурной женой, избил ее затем очень крепко и жестоко, после чего та скончалась на следующий же день, а он в тот же вечер отправился домой к отцу и заснул там же в один кратчайший миг. Непостижимое горе случилось в сердце Минина, кузнеца, который ничего не смог сделать со своей бедой и в конце концов помешался своим рассудком об утрате любимой супруги. Отчаяние его дошло до того, что он вскоре после похорон сбежал от помещика и отправился со своим горем странствовать по другим городам, живя обособленно и аскетично.

Сам же молодой Берестов не чаял в том своей беды, но был сильно оскорблен жителями сельца и стал всюду ненавидим. Благо, что такое немыслимое преступление свершилось над крепостной, да и к тому же принадлежащей собственному отцу, иначе не избежать бы ему справедливого суда. Но отец по прежнему сильно любил сына и постарался посредством кое-каких знакомств уладить этот случай и что даже ему было составлено в городе на этот счет особое покровительство. Но тем не менее, как бы все это не скрывалось и не потоплялось под водами таинства и неведения, а все же много слухов проникло в другие слоя общества. Многое также и проистекло из тех заманчивых слухов, так, что в Москве к Берестову стали относиться презрительно, что вскоре он был за что-то разжалован в звании и сам подал в отставку, что всюду на него смотрели как на нечеловека и не было у него более ни счастья, ни стремления к мирскому благу.