Страница 32 из 49
— Двигай попой, Мариныч, помогать буду, — влез на скамейку Митька, отвлекая от шпионских подглядываний за ним.
— Помогай, я не против, — кивнула девушка.
— Прям ностальгия, — хохотнул Токарев, мастерски раздевая ножом картошку.
Марина аж глаза выкатила, так виртуозно и шустро он чистил картофан. Наверное, в два раза быстрее, чем она.
— Ты в армии что ли служил? — предположила она.
— Не-а, бог миловал. В смысле, откосил.
— А откуда такие навыки?
— Жизнь заставит, еще не так раскорячишься, — процитировал Митька «Особенности национальной охоты».
Марина окинула его недоверчивым взглядом. Как-то смутно она представляла Токарева, раскоряченного жизнью. Напротив, он всегда производил впечатление баловня судьбы, которому удача, деньги и бабы сами шли в руки.
— Стройотряд? — предположила Марина снова.
— Мимо.
— Врожденная ловкость рук?
— Ты не отвяжешься, да? — зыркнул на нее Митька без тени улыбки на лице.
— Любопытно просто, — пожала плечами Марина.
— От любопытства сдохло известное животное, — поддел Токарев. — В Мумбаи я год жил, начистился там овощей и фруктов в промышленных масштабах.
— Зачем? — совсем запуталась девушка.
— Зачем жил или зачем чистил? — снова хохотнул Митяй, но как-то не весело.
— И то, и другое.
— Чистил, потому что платили. Мало, но платили. А жил… Ну, там прикольно, — только и пожал плечом Миттен.
Марина долго смотрела на него, пытаясь представить вполне благополучного мужика на душной кухне индийского кафе или ресторана. Выходило не очень хорошо. А потом ее осенило.
— Салун ДТ тебе принадлежит? Это ты Костин друг, который куда-то пропал?
— Выходит, что я, — кивнул Митька. — Была в ДТ?
— Мы там обедали как-то. Твоя сестра там управляющая, да?
— Ирка, ага.
Повисла неловкая пауза, и Токарев счел за лучшее разрядить атмосферу, напомнив:
— Ты чисти, давай, не филонь.
Марина потупилась, снова обратив все внимание на картошку. Но она все равно исподтишка поглядывала на Митю. Он сосредоточенно чистил овощи, не улыбался. Марина вдруг осознала, что посерьезневший Токарев сразу стал выглядеть старше.
— Сколько тебе лет, Мить? — снова не сдержалась девушка.
— Сорокет стукнул.
— Ого, я думала, ты Костика ровесник.
— Не стареют душой наркоманы, — только и хмыкнул он в ответ.
— Не женат?
— А ты с какой целью интересуешься? — мальчишечья улыбка снова озарила его лицо, молодя Митьку лет на десять.
— Вы с Бирюковым два сапога лапти, — закатила глаза Марина.
— В каком смысле?
— Бестолочи.
— Кто меня звал? — вырос, как из-под земли, Костик, воруя чищеную морковь из миски.
— Руки, — треснула ему по пальцам Марина, отбирая кусочек овоща.
— Мои руки желают тебя обнять, красавица.
Марина не сразу поняла, с какой стати он так воспылал к ней на людях при белом дне, но на всякий случай увернулась. И не зря. Костик был весь потный, грязный, даже в волосах застряли сосновые иголки.
— Даже не думай, — Марина сделала два шага назад, пытаясь быть серьезной, но не смогла, хихикнула.
— Да ладно, лесоруб заслужил дозу обнимашек, — наступал Кос.
Спасли Марину остальные лесорубы, которые, усмехаясь, ломанулись в сторону пляжа.
— Ладно, ночью разберемся, — отступил Бирюков и поспешил за мужиками к воде.
Посмеиваясь, Иванова вернулась на свой пост чистильщика, благо Митька времени не терял, уже все дочистил и начал резать.
— Значит, ты меня бросила ради Костика, да? А я чутка примерз ночью. Искал тебя, но нашел только одеяло в сумке. Печаааль, — валял дурака Токарев, стараясь не возвращать разговор к своей персоне.
— Ты, Митюша, храпишь так, что хочется задушить. Радуйся, что я просто свалила, — Марина не удержалась, взъерошила его короткие кудри.
— Даже не знаю, что сказать, — скорчил обиженную моську Митька. — Спасибо, наверное.
— Бестолочь, — снова фыркнула Марина и отправилась к костру, чтобы засыпать картошку в суп.
Она в очередной раз поймала себя на мысли, что в этой компании ей легко и приятно. Девчонки сплетничали, немного издеваясь над мужьями, Митька делал вид, что он всецело на их стороне, кивая и понося сильный пол на все лады. Марина давно уже не улыбалась так много и искренне, аж челюсть свело и щеки заболели. Когда вернулись купальщики, в лагере закрутилась движуха. Ставили новую порцию шашлыков, развели второй костер для чайника, рубили принесённые дрова, готовили снасти для завтрашней рыбалки.
Костик был занят мясом и мангалом. Марина периодически помешивала суп, украдкой на него косясь. Он сидел на корточках, нанизывал куски на шампур, куря без рук, чуть щуря глаза от дыма сигареты. Его волосы были влажными после купания, на спине играли мышцы. Девушка не могла не любоваться им. Костя нравился ей и в суете урбании, а здесь она просто не могла прекратить пожирать его глазами. И, наверное, Марина была бы счастлива от одного своего присутствия рядом с ним, если бы не навязчивая, мерзкая мысль, что постоянно всплывала в ее мозгу: «Такой классный мужик, и не мой».
Обед опять плавно перетек в ужин. Кос натаскивал Марине на тарелку мяса, приговаривая:
— Ешь, ешь, скоро перейдем на тушенку и рыбу, это последняя свинья в радиусе ста километров.
Иванова хихикала и ела, благо, было обалдеть как вкусно. Но самое интересно началось, когда село солнце, и все собрались у костра. Кто-то притащил гитару и вручил ее… Косте. Бирюков картинно закатил глаза, что-то поворчал исключительно ради приличия, провел пальцами по струнам, подтянул их, а потом запел.
Марина едва не свалилась с бревна, услышав его глубокий, пробирающий до самых печенок, тихий баритон. Какие-то песни она слышала первый раз, каким-то даже подпевала. Она хихикала, когда он корчил рожи, исполняя «Слепили бабу». Марина обожала и знала наизусть «Перевал». Девушка любила Васильева, и, видимо, Костя — тоже, потому что «Сплина» он пел много. «Иди через лес», «Пой мне еще», «Двое не спят», «Приходи», «Романс», «Маяк».
Костя прерывался только, чтобы глотнуть вина и покурить, и снова клал пальцы на струны. Его просили спеть что-то определенное, но он не всегда исполнял заказы. И Марина видела, что Бирюков просто кайфует от гитары, костра и общей атмосферы. Она сидела прямо напротив и уже не тайком, а совершенно открыто любовалась им сквозь пламя костра. И Костя улыбался ей, тоже не находя сил отвести глаз. Чуть замешкавшись между песнями, он снова смочил губы вином и, игнорируя очередной поток просьб, запел:
Напишу-ка глупенькую песню
Для постылых якобы друзей,
Пусть себе смеются до упаду
От моих безграмотных идей.
Народ захлопал, но никто не подпевал в голос, лишь губами шептали слова:
Все смеются, я доволен тоже:
Я нагородил им темный лес,
Этим лесом я отгородился как забором,
Чтоб никто мне в душу не пролез.
Не хочу, чтоб на порез вчерашний
Кто-то сыпал перец или соль,
Чтобы кто-то обнимал меня за плечи:
"Где твоя прекрасная Ассоль?"
Это была Костина любимая песня. Ребята никогда не мешали ему ее петь. Наверное, друзья чувствовали, что в этом тексте Чижа Бирюков видит самого себя. Балагур и весельчак, клоун и рубаха-парень хранил в своей широкой душе много пустоты, которую должна была заполнить его прекрасная Ассоль. Но то ли девочки перестали верить в Алые паруса, то ли сам Кос никак не дотягивал до Грея. Поэтому и пелось у него так пронзительно и откровенно. Поэтому ему никто никогда не мешал рассказывать в этой песне о себе.
А для Марины это было откровение. Она не могла отвести взгляда от льдистых глаз Костика. Ей было и сладко, и больно слушать его исповедь. Непрошенные слезы грозили вырваться на свободу, и, чтобы не прослыть истеричкой, девушка поспешила удрать.
— Я спать, — бросила она, убегая к палатке.
Марина слышала позади тихий перебор и смешок Токарева, который как всегда разрядил атмосферу: