Несломленная

Двухлетняя сестра Бри, Тайра, подружилась с моим шаловливым четырехлетним братом Саво. Они с мамой по выходным иногда ездят на тренировки вместе с нами. В такие субботы, пока мы тренируемся, дети веселятся и валяются на сочных газонах, высаженных вдоль реки. Я иногда замечаю их при смене сторон, но в основном я сосредоточена на теннисе.

Когда нам с Бри надо ехать в «Теннис Уорлд» в Эппинге – на вторую базу нашей команды, – Морин забирает нас с папой на станции Стратфилд. Добираться туда на общественном транспорте очень тяжело, к тому же нужно ехать на такси, что для нас слишком дорого. Если Морин видит, что мы с папой обратно идем под дождем, она всегда окликает нас и подвозит до вокзала. Она очень добрая и понимает, что мы еле сводим концы с концами. Когда мы играем в Сиднее, иногда она просит у папы разрешения сводить меня на ужин.

– Ладно, иди с ними, иди, – разрешает он мне.

Он очень хорошо относится с Колдервудам и доверяет им, чего не скажешь о большинстве людей из «Уайт Сити» – к ним он относится с опаской. На ужинах с ними я на несколько часов притворяюсь членом их счастливой семьи. Мы шутим, а я съедаю большую порцию спагетти болоньезе, которым они угощают меня в загородных итальянских ресторанах. Для меня это глоток свежего воздуха после домашних ужинов, во время которых никто ничего не говорит, лишь бы отец не взбесился и не начал швыряться едой, а то и самим кухонным столом.

На Рождество 1995 года Морин дарит Саво раскраску, которой он очень радуется. Дома мы с трудом наскребаем деньги на рождественскую елку и подарки. Но я к тому времени уже постоянно выигрываю мелкие турниры в Сиднее и округе, так что скопила немного призовых и купила Саво подарок сама.

К началу 1996-го я уже играю в теннис так, как никто в моем возрасте не играет: жестче и увереннее кого-либо. И хотя мои тренеры говорят, что я нереально талантлива, периодически я не справляюсь с давлением, которое испытываю от необходимости постоянно угождать отцу. Первый гадкий признак этого – на корте я перестаю играть честно.

Испытывая это чудовищное давление и связанный с ним страх, я начинаю делать ужасные вещи – жульничать на тренировках. Я делаю это, только когда он не видит, а ситуация на корте критическая. Я понимаю, что, если он меня поймает, он осатанеет и мне влетит так, как и не снилось. Он изобьет меня так, что у меня зубов не останется. В этом вопросе он тверд: на корте я всегда должна бороться честно. Но мой страх перед ним так велик, что, когда его нет поблизости, я говорю, что мячи моих соперниц, приземлившиеся близко к линии, ушли в аут[1]. Я делаю это потому, что, если он вернется и увидит, что я не выигрываю, я буду в полном дерьме.

Мне стыдно за эту новую привычку. Я не такая, я ненавижу свое вранье. Ненавижу человека, в которого превращаюсь. Я понимаю, что поступаю плохо, но в конечном счете я готова на что угодно, лишь бы не встречаться с его коричневым ремнем.

Мои приемчики, конечно, приводят моих соперниц в ярость. Они чувствуют себя обворованными. Обманутыми. И они правы. Я вообще на корте держусь совсем не дружелюбно. Я нагнетаю давление. Ни одного очка просто так не отдаю. Если я расслаблюсь хоть на мгновение и позволю сопернице выиграть очко, как они делают это друг с другом, меня изобьют. Отец продолжает меня бить, унижать и плевать мне в лицо, когда не видят другие игроки, а мать – присутствовать при этом и молча наблюдать. Какие бы гадости он мне ни говорил, она никогда – никогда! – не вмешивается. Ни разу она не сказала ему перестать втаптывать меня в грязь. Иногда его слова так же болезненны для меня, как и его удары.

«Ты сука».

«Ты шлюха».

«Ты проститутка».

«Ты тупица».

«Ты безнадежна».

Мне всего 12 лет, и такое обращение травмирует меня не меньше, чем его зверские пощечины или удары его ремня. И мне кажется, что с каждым днем он становится все более жестоким.

Никто из моих соперниц не знает, с чем мне приходится мириться. Они не знают, что за каждый неудачный розыгрыш меня могут избить или плюнуть в лицо, так что они видят меня просто как безжалостную соперницу. Но я такая и есть. Под наблюдением отца я просто не могу позволить себе играть иначе. Кому-то из детей я кажусь надменной и грубой. На самом деле я совсем не такая, просто я оградила себя от них стеной. Для меня это единственный способ справиться со своей жизнью.

В феврале 1996-го, через полтора года после нашей эпической битвы при Канберре, мы с Бри снова играем друг против друга – на этот раз в чемпионате страны до 16 лет. Бри – пятнадцать, и она на три года старше меня. Она легко берет первый сет; я цепляюсь и в борьбе выигрываю второй. В решающем я тоже побеждаю и выигрываю титул. Бри, как всегда, великодушна, несмотря на поражение. Она поздравляет меня и обнимает.

После турнира мы с Бри едем на сбор в Институт спорта Австралии (AIS) в Канберре. С нами едет еще одна теннисистка – Алисия Молик. Мы трое – лучшие юниорки страны.

В день отъезда папа дает мне десятидолларовую купюру. Я знаю, что это его последние десять долларов. «Это на еду и воду в случае необходимости», – говорит он. Отдав эти деньги мне, моя семья осталась без ничего на неделю. Я твердо знаю, что даже не разменяю банкноту, и сделаю все, чтобы привезти деньги обратно. Я понимаю, как много это будет значить для отца. Но, разумеется, я очень рада уехать из дома. Для меня это отдушина.

В AIS очень круто. Это роскошный комплекс, и я очарована спортсменами из других видов, которые там занимаются, особенно миниатюрными мускулистыми гимнастами. Мне так любопытно, что я даже иду посмотреть их тренировки. Они потрясающе атлетичны и нереально талантливы. Еще мы ходим смотреть на гандболистов и пловцов. Вокруг бассейна, где готовят олимпийцев, мы бегаем на своих тренировках. Наш сбор длится две недели: мы много тренируемся и хорошо едим.

Мне нравится общаться с девочками, особенно с Бри. Мы хорошо ладим. Свободное время мы проводим вместе и иногда ходим к торговым автоматам. У девочек полно карманных денег, и они покупают леденцы, чипсы и лимонад, но мои десять долларов остаются у меня в кармане. Я не трачу ни цента и по возвращении домой с гордостью возвращаю деньги папе. Он убирает их в бумажник, а потом спрашивает, чему я научилась в AIS.

Вернуться домой было тяжело, потому что там меня ждал мой обычный ад – жизнь, полная боли, давления и бесконечного напряжения. Я спрашиваю себя: «Я ужасный человек, раз не хочу возвращаться к родному отцу?»

Обо мне узнают важные теннисные люди. Крэйг Миллер звонит Уолли Масуру и приглашает его в «Уайт Сити» посмотреть на меня. Когда я знакомлюсь с Уолли, он только завершил карьеру профессионального игрока, двумя годами ранее побывав 15-й ракеткой мира.

Масур проводит тренировку с нашей командой, и он, как рассказал мне Крэйг позднее, ошеломлен моим талантом. Он говорит, что я развита не по годам и по игре, и по психологии. Конечно, Уолли узнает и о моем отце – он, как и всегда, снует поблизости, накручивает круги вокруг корта. После тренировки Уолли ждет его, чтобы познакомиться. Отец с сердитым видом остается где-то в укрытии.

Я начинаю заниматься отдельно с Масуром. Он чудесный и очень спокойный. Я прекрасно знаю, как он талантлив и чего добился[2]. На одной тренировке он поднимает сетку повыше, чтобы научить меня придавать моим плоским ударам больше верхнего вращения. Через две недели нашей работы отец его за это увольняет.

– Иди скажи Уолли, что ты с ним все, – говорит он мне сразу после очередной тренировки.

Я в таком шоке, что практически отказываюсь. Но, конечно, приходится послушаться. Потом я чувствую себя ужасно. Масур отреагировал спокойно, но я вижу, что он удивлен. Я очень расстроена – он так мне нравился.

1

Юниорские турниры проходят без линейных судей, и игроки сами определяют, попал ли удар соперника в корт (прим. пер.).

2

Уолли Масур – в одиночном разряде победитель трех турниров ATP и полуфиналист двух турниров Большого шлема; в парном – обладатель 16 титулов ATP (прим. пер.).