Верь

— А что ещё? — его спокойствие вызывает желание дать ему по лицу кулаком, и я бы сделала это с удовольствием, да силы не равны.

— Ещё, — резко вдыхаю воздух, — что у тебя с этой шваброй было, а? Какого хрена она тебе так глазки строила и намекала на общее бурное прошлое? Что это за прошлое такое? А?

Смотрю на него еле сдерживая злость и ревность — поистине гремучую смесь чувств. Вот я сдерживаюсь, а он просто взял и, как раньше, самодовольно улыбнулся! Мол не скажу я тебе ничего, или что похуже. Все, плевать, что силы не равны. Пытаюсь дать ему кулаком в челюсть, но он мало того, что перехватывает мою руку, но и как-то умудряется забросить меня на плечо. Вскрикиваю и пытаюсь двинуть гада коленом в живот, за что получаю по мягкому месту пятерней.

— Теперь моя очередь, — объявляет с некой насмешливой интонацией и несет меня не в ванную, не в гостиную, а одну из закрытых комнат.

В нос ударяет затхлый запах, а затем чихаю от пыли. Меня возвращают в вертикальное положение и даже отпускают, что бы могла осмотреться. Детская, старая детская для мальчика. Большая застеленная одеялом с Черепашками ниндзя кровать. На полках игрушки, книжки, в одном углу составлены плюшевые игрушки.

— В этой квартире моя семья жила, когда отцу нужно было часто посещать его фирму. Видишь ту вмятину на шкафу?

Невольно присаживаюсь на запыленную кровать и оглядываюсь по сторонам в растерянности. Знакомая обстановка, на некоторых фотографиях видела ее. Шкаф тоже вижу, в углу возле занавешенного окна, и вмятина на нем тоже есть, причем не одна. Странно, разве они недостаточно богаты что бы купить новую мебель? Или вмятины появились позже? Такое впечатление что в этой комнате не было никого многие годы, фотографии на стенке совсем запылились.

— Ее оставил отец, избив мою мать. Мама тогда чуть не умерла, потому что он решил, что она «не так» посмотрела на доставщика еды. На человека, которого видела первый и единственный раз в жизни! Мой отец был просто человеком, а не оборотнем, но его тоже можно назвать монстром. Много людей, например, охотники — монстры. Я не могу этого изменить, как и то, что я тоже монстр.

Не понимаю, что он хочет сказать, но от самой интонации все внутри замирает, словно мне открыли секрет, о котором никто не знает. Мне жаль его, но смею ли утешать того, кто в утешении не нуждается? Теперь понимаю, что от части стало причиной смерти его родителей, но не могу сказать и слова по этому поводу. Перед глазами все время появляется образ того мальчишки, которого очень давно пообещала спасти. Видела бы меня сейчас маленькая я, была бы очень разочарована. Что со мной случилось, что сделало меня такой? Когда стала такой трусихой?

Кай опускается на колени перед кроватью и берет меня за дрожащие руки. Наши пальцы сразу же переплетаются в крепкий замок, связывая нас куда сильнее чем штамп в паспорте. Мы смотрим друг другу в глаза, его уже обычные, голубые словно небо в летний день. Не чувствую боли, разве что немного, потому что не могу пока прижать его к груди и отдать всю жалость, любовь и заботу, которые чувствую своим больным сердцем.

— Я говорю тебе это, что бы знала: если не спрашиваю — не значит, что не хочу спросить. Просто есть то, чем делится невыносимо больно, как например моё прошлое. И есть то, что мне страшно узнать. За что я не смогу себя никогда простить, как то, что не был рядом, не защитил, когда был больше всего нужен.

Поджимаю губы, по щекам текут слезы, как-то не так я себе представляла этот разговор. Расцепляю наши руки, чтобы притянуть его за голову и обнять, чувствуя, как снова плачу.

— Плакса, — слышу перед тем, как он мягко выбирается с моих объятий, толком и не дав себя пожалеть. — Задушишь же…

На его лице улыбка, мягкая и нежная настолько, что провожу по ней пальцем, желая ее не только видеть, но и чувствовать. Волосы взворошенные, ещё немного мокрые и торчат в разные стороны, приглаживаю их, только для того что бы челка не мешала его поцеловать. Мои губы почти касаются его, когда он хватает меня и забрасывает на кровать, поднимая столп пыли.

— Ах ты вредный волчонок! — бурчу, толкая его в бок, когда перестаю чихать, а он смеяться с этого.

— Моя плакса, — говорит мне в губы, прежде чем поцеловать.

Как-то это неправильно, заниматься подобным в его детской, да ещё на одеяле с Черепашками ниндзя, но у нас же все неправильно. Его руки вызывают волну мурашек, за волной, но куда меньше возбуждают, чем поцелуи, от которых горит кожа. С застёжкой на лифчике справился все так же быстро, как и в прошлый раз. Где-то на краю сознания возникает мысль о том, что он снова бросит, унизив ещё больше чем тогда. Хочу отбросить ее, избавится раз навсегда, потому тороплю его, помогая стянуть не только свои, но и его джинсы. Он отрывается от моей шеи и, по-видимому, хочет что-то сказать, но наученная горьким опытом общения с ним в подобные моменты затыкаю его рот поцелуем. Так продолжается ещё несколько раз, в ходе которых я оказалась сверху, а он весь в пыли из подушек.

— Так, заткнись и сделай то, что должен был сделать давно. Понял? — наезжаю на него, за что в ответ получаю его искреннюю улыбку.

Меняемся местами, он делает вид, что закрывает рот на замок, а потом выбрасывает ключ куда-то далеко. Забавный, нежный и ранимый, когда не прячется от меня за сплошной стеной большого и страшного монстра, как от остального мира. Мне нравится всего его стороны, даже те, которые все время бесят. Наверное, это и значит любить — принимать человека таким, каким он есть, со всеми потрохами.

Глава 19. Любовь

Глава 19.

Пальцы ласкают бедро, то поднимаясь по изгибу почти к груди, то спускаясь почти до коленки. Ничего, пока вытерплю, давлю улыбку. Плеча касаются губы и медленно проходятся от плеча к шее, вызывая знакомую, нет, даже желанную реакцию во всем теле. Так не честно, уже изучил мои слабые места и все время ими пользуется!

— Вредный волчонок, — бурчу недовольно, когда его руки заставляют повернуться с бока на спину.

Упирается руками в подушку по обе сторону от моей головы, нависая и не сводя с меня голодного взгляда, теперь в этом его жесте всегда буду видеть интимный подтекст. Да я во всем уже начинаю его видеть, извратил меня совсем за несколько дней — паршивец! Губы не могут сдержать улыбку, даже смешок, но Кай принимает это на свой счет. Опускает и целует, так что внутри все дрожит от удовольствия и предвкушения.

Чёрт, умеет же!

— Вредный, вредный, вредный, — повторяю шепотом, пока этот волчонок дорожкой из поцелуев опускается все ниже и ниже.

Ниже? Вот же… извращенец! Хватаю его за то, до чего дотянулась — за волосы, и дергаю вверх, а то спустился стыдно сказать куда.

— Кай, — пытаюсь встать, но он не дает, хотя бы тем, что его голова в районе моего живота. — Совсем охренел?

— А что? — издевательски улыбается, целуя теперь уже мои руки, удерживающие его за подбородок.

— Мы, по-моему, договорились, что…

Договорить не успеваю, он дергается вперед и резко закрывает мне рот поцелуем. Кажется, он теперь думает, что нашел способ, как меня затыкать — размечтался. Руки проходятся по коленам, размыкая их, а затем хватают за бедра. Похоже он, как всегда, настроен серьёзно. Не даю ему сделать то, чего добывается, ударяю его по наглых лапах.

— Нет, нет, нет… в этот раз у тебя не получится меня отвлечь! — прижимаю палец к его губам, пока сжимаю колени и пытаюсь сдвинуться в сторону из-под него, да вообще с кровати.

Рычит, вызывая мурашки по всей коже и в который раз заставляет пожалеть о том, что вообще сопротивляюсь. Упрямо сдвигаю бедра и ноги в левую сторону — его рык повторяется, только в этот раз я еще и нагло улыбаюсь, пока он обиженно или игриво кусает палец, приставленный к губам. Ох, если бы он его только укусил, так играется же! Правая рука по-хозяйски проходит по внутренней стороне бедра от колена к… да в прочем не важно, ибо теперь на него рычу уже я.