Страница 24 из 30
Так, Аристотель признает отличительным свойством гражданина право на участие в суде и совещании в делах государства[121], а такое участие возможно только в республике. Следовательно, право осуществляется только в республике, следовательно только она есть правомерное государство, ибо только она дает возможность бытию правомерных граждан. «Государство есть общество людей равных, соединившихся между собой с целью возможно наилучшей жизни»[122]. «Равное участие во всем – вот что прекрасно и справедливо в среде равных, потому что это служит выражением их равенства и сходства. Допускать неравное для равных и несходное для сходных – противоестественно, а все противоестественное не прекрасно»[123].
Совершенно согласно с этим Аристотель высказывается, что «правительственная власть скорее должна принадлежать большинству, чем людям наилучшим, которых всегда бывает меньшинство, хотя в этом мнении, – прибавляет он, – и есть нечто затруднительное, но истина все же кажется на его стороне[124]. По-видимому, Аристотель полагает, что люди допускают другие формы государственного устройства, кроме республики, только потому, «чтобы как-нибудь жить, потому что жизнь сама по себе дает человеку долю счастья»[125].
Из этих посылок следовало бы сделать логическое заключение, что правомерно, чтобы все в государстве имели одинаковые права по отношению к государству; но Аристотель под различными предлогами уклоняется от этого логического заключения, желая не ставить действительность вне права. Так, в одном месте он доказывает: так как не все равно способны к добродетели, то люди, преследуя счастье как цель жизни, устраивают различно и свою жизнь, т. е. дают государству различные формы, а, говоря о равенстве равных, прибавляет, что «лучший имеет право на повиновение»[126]. Этот же принцип должен был бы повести Аристотеля к тому, чтобы признать за всеми право на гражданство в государстве, не различая происхождения и занятий. Но Аристотель как грек снова отступает от этого принципа. Негреки – варвары – не могут быть гражданами, а должны быть рабами, поскольку они будто бы способны только к телесному труду и для собственной пользы нуждаются в духовном руководителе, во властелине[127]. Чтобы удержать принцип, Аристотель таким образом приравнивает негреков к животным. Наконец Аристотель не допускает, совершенно наперекор своему принципу права, чтобы лица, занимающиеся ремеслами, были гражданами, участниками в суде и управлении[128].
Неверный анализ сделанного Аристотелем содержания, заключающегося в идее права, заставил его сделать многие исключения. Но если бы Аристотель и провел безбоязненно свой взгляд, т. е., сообразно своей идее права признал бы полную (в современном смысле) демократию единственно правомерным государством, то и тогда он не исчерпал бы содержания своей идеи. Предложенная идея должна была вести его к равенству имущества каждого в государстве. Действительно, при своем воззрении на право Аристотель, критикуя Платонов коммунизм, не определяет его как неправомерный, а называет лишь неудобным. Таким образом Аристотель в сущности приходит к идее полного поглощения индивида в государстве, права в морали, как и Платон. Заслугой Аристотеля является то, что он сознал необходимость выделения права из морали.
Можно сказать, что в греческой цивилизации, как и в восточных цивилизациях, в теоретической мысли начало права вливалось, в общее нравственное начало.
Римская цивилизация представляет совершенно другую противоположную крайность. Здесь в первый раз творящим, деятельным началом выступает не воля Бога или государства, а деятельная сила индивида, несущая в его сознании как особое начало, право, развивая исключительно идею необязательного, дозволенность требовать, вынуждать. Одна из существеннейших особенностей права обнаруживается, когда индивид осознает себя свободным и самодеятельным. Оба эти элемента необходимы для права как условия его обнаружения. При отсутствии личной свободы отношения между индивидами в обществе и государстве могут определяться лишь идеей обязанности. Без самодеятельности лица право не могло бы явиться, оно было бы дремлющим, не проявляющимся.
Едва ли можно сомневаться, что в праве кроме элемента объективного независимого от личной воли, божественного, чисто нравственного начала присутствует элемент личной, ничем неопределяемой воли в противоположность идее обязанности, исключающей всякий личный элемент. Последний из этих элементов необходим для проявления права. Наоборот, римляне начали с субъективной воли, с деятельной силы индивида и создали право, хотя такое грубое, что они сами говорили: «summum jus – summa injuria».
«Основы римского права, – говорит Иеринг, – вытекают из следующего принципа: субъективная воля, покоящаяся на идее того, что индивид носит основы своего права в себе самом, в своем правовом чувстве и своей деятельной силе, поэтому относительно его осуществления, он должен полагаться на себя самого, на свою деятельную силу»[129]. Всему, что деятельная сила создает, что приобретает, за что борется, она сообщает право. Она проявляется во внешнем мире, но в себе самой носит основания своего права. Меч и копье – вот древнейшие символы права. Приобретение состоит в сареге. Собственность для римлян – то, что взято рукой – manu captum, mancipium; он сам есть лишь берущий – herns. Даже брачный церемониал совершается при наличии копья. Так, при обручении жених касался копьем невесты (coelibaris hasta). Здесь деятельная сила, власть являются основой права, справедливо утверждает Иеринг.
По отношению к самодеятельному индивиду, римское государство не есть, подобно греческому государству, независимым, все регулирующим субъектом. Такого государства римляне не знали. Для них государство – это сам народ, сумма всех индивидов. Воля государства – воля всех индивидов; закон – договор, посредством которого обоюдно себя обязывали к известным действиям. Право в объективном смысле, отсюда (из договора) вытекшая, обязанность для всех. Это государство не имеет никакой власти над деятельностью индивидов вне определенной ими самими сферы: Jus publicum privatorum pactis mutari non potest. He государство является источником права, но сам субъект, его воля, его действие. Государство не властно над правом индивида. Индивиды ставят созданное ими право под защиту государства.
Таковы начала, в которых явилось право в истории. Оно составляет величайшую заслугу римской цивилизации, бедной в других отношениях. Но это право, лишенное объективного начала, допускает произвол не только с вещами, но и с индивидами как в отношениях между отцом и всеми, находящимися в его власти, между господином и рабом, так и полнейший произвол в распоряжении имуществом. Необходимо было, чтобы личные субъективные начала права строились на фоне нравственных начал, который указал бы субъективному произволу определенные границы. Этот недостающий фон пополняется христианской цивилизацией.
Христианство как основа новой цивилизации в своих отношениях к государству одинаково отличается от основ как восточной цивилизации, так и греко-римской. От восточной цивилизации оно отличается тем, что не определяет форм и учреждений государства, допуская полную свободу индивидуальной самодеятельности народа. От греко-римской цивилизации христианство отличается тем, что дает деятельности индивида возвышенный, целостный, строго определенный нравственный идеал, который не просто не противоречит полному развитию сознания, но есть глубочайшее и полнейшее выражение человеческого духа, тогда как классическая цивилизация, развиваясь, невольно стала в противоречие с моралью, вытекшей из политеизма, и новая цивилизация ничего не может дать возвышенной религиозной морали, на которой исторически развилась та или иная цивилизация. В России писатели, стоящие в настоящее время в оппозиции к христианству, опровергая его догмы, по своему описывая его историю, не могут дать ничего более возвышенного и более законченного, чем его мораль.
121
Аристотель. Политика. Кн. III, гл. 7.
122
Там же. Кн. IV, гл. 7.
123
Там же. Кн. IV, гл. 3.
124
Там же. Кн. III, гл. 6.
125
Там же. Кн. III, гл. 4.
126
Там же. Кн. IV, гл. 3, 7.
127
Там же. Кн. I, гл. 1.
128
Там же. Кн. III, гл. 3.
129
Jhering R. von. Geist des romischen Rechts auf den verschiedenen Stufen seiner Entwicklung. Leipzig, 1877. Bd. I. S. 106.