Страница 14 из 30
«Кроме разве идиотов, – говорит Гутчисон, – нет людей, которые признавали бы все действия морально безразличными. Все люди морально различают действия без отношения к выгоде или невыгоде, которые они извлекают из них. Мы все чувствуем, что известные благородные наклонности и вытекающие из них деяния, если мы их сознаем в себе, возбуждают в нас чувство одобрения и внутреннее довольство»[67]. Это внутреннее одобрение Гутчисон называет моральным одобрением или моральным чувством. По его мнению, «наша природа способна к таким склонностям, которые в точнейшем смысле слова не эгоистичны, не завися от себялюбия и не имея целью какую-либо корысть»[68]. Чувство морального одобрения доставляет людям ощущение удовольствия, но мы стремимся к нему не ради самого удовольствия, а ради самого одобрения. Ощущения удовольствия и одобрения существуют в нас независимо друг от друга. Так, иногда мы ощущаем удовольствие без его одобрения моральным чувством. Но мы не делаем добра ради того, чтобы найти удовольствие в чувстве морального одобрения. Это чувство как бы невольно, его нельзя произвести преднамеренно. Подобно тому, как предметы, одаренные красотой, нам нравятся именно в силу своей красоты, а не наоборот. Точно также и деяния мы называем добрыми не потому, что они нам нравятся, но они нравятся и потому, что они добрые деяния, руководимые чувством благожелания[69]. Чувство одобрения деяний других вызывается в нас также не общеполезностью деяний, но именно двигающими побуждениями деяния.
Общеполезные деяния, вызванные чувством корысти (например изобретение), не вызывают нашего одобрения и восторга[70]. «Наше желание быть почитаемыми и готовность других лиц почитать нас предполагает во всех существование единого морального чувства. Само намерение действующего лица достичь собственного одобрения также предполагает существование морального чувства»[71]. «Это моральное чувство, также как и некоторые другие непосредственно ощущаемые нами силы, способны к обработке и улучшению, хотя не без отношения к высшим силам разума»[72].
Нравственное чувство Гутчисон не ставит ни в какую зависимость от божественной воли или религии, хотя соглашается, что признание Божества в религии укрепляют его: «Истинная религия способствует столько же счастью отдельных лиц, как и счастью общества. Если бы мы отбросили религию, то мы бы отбросили сильнейшие связи, благороднейшие побудительные причины к справедливости и исполнению общественных обязанностей»[73]. Все вокруг нас устроено к добру; величайший порядок действует в целом; никакое зло не было бы допущено, если бы этого не требовало достижение высшего блага. Такое разумное устройство нашей души указывает, что все создано к благу. Это сознание, по Гутчисону, должно подкреплять наше нравственное чувство[74].
В вопросе о праве и справедливости Гутчисон следующим образом объясняет их происхождение. «Склонности, которые одобряются нами, как правило, содержат или общее благожелание и любовь морального совершенства, или особенные любвеобильные склонности, стоящие близко к ним. Действия, которые мы одобряем как правовые, суть те, которые клонятся к общей выгоде или к выгоде отдельного общества или отдельного лица, насколько она может существовать с общим благом. Противоположные наклонности и действия суть не правовые»[75]. Деяния, добрые по Гутчисону, отличаются от правовых так, что, во-первых, и сами побуждения к действию вызваны нравственным чувством общего блага, а во-вторых (в правовых), только результат действия содержит в себе общее благо. «Каждый имеет право что-либо делать, чем-либо владеть или что-либо требовать, если его действие, его владение и его самоудовлетворение направляются при этих обстоятельствах во благо общества или к выгоде отдельных существ и через это не наносится вреда общей выгоде общества»[76].
Высказав такое определение и поняв, что этим он лишил право всякой самостоятельности, сузил, почти уничтожил его значение, Гутчисон делает следующую оговорку: «Так как благо всей системы требует, чтобы в ней нашли удовлетворение все наши естественные страсти и ощущения, хотя бы они были и низшего рода, поскольку их удовлетворение может существовать рядом с благородными удовольствиями, то и кажется, что они сопровождаются естественными понятием о праве. Мы верим, что имеем право их удовлетворять, пока не возникает спора между подобными низкими страстями и другими побуждениями, которые мы в силу естественного ощущения признали за высшие… Но и достигши нравственных понятий, мы соглашаемся, что другие имеют право удовлетворять свои страсти, которые не противны никаким высшим естественным склонностям. Мы смотрим не только как на вред и убыток, если нам мешают в удовлетворении этих страстей; но мы считаем это не нравственным, считаем за доказательство дурного душевного настроения»[77].
Гутчисон отличает идею справедливости от права, называя справедливость несовершенным правом: «Некоторые права перед Богом и нашей совестью священны и так созданы, что они ради самой общественной выгоды не могут быть сопровождаемы силой и принуждением, но должны быть предоставлены доброму сердцу людей; они могут быть названы несовершенными правами (справедливостью)»[78].
Таково содержание учения глубочайшего из шотландских моралистов. Нельзя не удивляться глубине его анализа, но в то же время нельзя с ним согласиться. Из чувства нельзя вывести понятие идеи, не приписав чувству не принадлежащую ему способность суждения. Наблюдение над собой и над жизнью должны убеждать нас, что не ум отзывается на чувство, но чувство отзывается на умозаключение. Совершенно верно, что мы отличаем удовольствия, полученные от чувственных ощущений, от удовольствий доброго дела, и первые порицаем, а вторые одобряем. В этих случаях не одобряющим и порицающим нельзя считать чувство, не приписывая не принадлежащей ему способности суждения. Но в то же время совершенно верно, что чувство всегда находится в гармонии с умом, оно развивается вместе с развитием идей и даже способно, как бы независимо от ума, оказывать влияние на наше поведение, подобно тому как привычка оказывает давление на волю, хотя сама привычка и есть произведение воли.
В нас есть чувство общего блага независимо от какой бы то ни было выгоды; мы действуем во имя общего блага, не имея в виду получить одобрения даже в собственном чувстве, но это потому, что в нормальном человеке существует гармония между нравственными регулятивами и чувством. Поступая согласно регулятивам, человек чувствует, что он живет нормальной духовной жизнью. Извращение человека начинается с извращения не чувств, но идей, убеждений. Извращенный человек начинает с убеждения себя, что нравственные регулятивы суть нелепость, пустая выдумка философов, и чувство покоряется его идеям. Если бы мы не предположили существования нравственных регулятивов, то нам был бы непонятен приводимый Гутчисоном факт, а именно: мы не можем делать добро для доставления себе удовольствия, ибо эта мысль уничтожает само удовольствие добра. Данный факт появляется вследствие того, что мы, разделяя естественную гармонию между регулятивами и гармонирующим чувством, поступаем, так сказать, с нравственной неестественностью.
Кроме того, существенный недостаток теории Гутчисона заключается в том, что она не может вывести обязательность добродетели, так как здесь все сводится к тому, кто и в какой степени чувствует назревшую необходимость перемен. Человек нравственно извращенный мог бы отказаться от добродетели, потому что он не сознает в себе подобного чувства.
67
Ibid. P.71.
68
Ibid. P. 107.
69
Hutcheson. Op. cit. P. Ill, 112.
70
Ibid. Р. 124.
71
Ibid. Р. 114.
72
Ibid. Р. 120.
73
Ibid. Р. 336.
74
Ibid. Р. 309.
75
Hutcheson. Op. cit. Р. 381.
76
Ibid. Р. 383.
77
Ibid. Р. 385.
78
Ibid. Р. 389.