Страница 8 из 13
Никогда его, Антипу, не обманывали так дерзко и нагло. Он буквально сатанел от всего происходящего.
– О царь Иудейский! Каждый раз мы ловим христиан сотнями, казним десятками, но всегда Шаулу удается улизнуть, – оправдывался перед императором Иосиф Каиафа. – Даже в прошлый раз, когда мы не смогли его поймать и ты распорядился казнить каждого двадцатого воина в наказание за нерадивость, это ничего не дало. Несносный Шаул хитрый, как дьявол, ускользнул вновь. Моя школа…
– …Не желаю! Не желаю ничего слушать! – багровый Ирод Антипа ходил туда-сюда у своего трона во дворце на Храмовой горе, подобрав длинные полы одежды руками. – Где он сейчас? Ты обязан это знать, первосвященник! Иначе какой же ты первосвященник?
– …Я знаю, где он, – не теряя спокойствия, перебил царя Каиафа. – Он в Анатолии. Называет свои бредни проповедями и сеет смуту.
– Так поймай его!
– За ним уже отправились, – вздохнул с надеждой первосвященник.
– Отправились… Он опять обведет твоих посланников вокруг пальца!
– Этого не обведет… Я отправил Луция.
Начальник храмовой стражи римлянин Луций, старый товарищ Шаула, славился своей свирепостью и хитростью на всю округу. Последний год выдался для него особенно урожайным: было поймано несколько сотен христиан, часть из которых была казнена, а остальные отправлены на тяжелые работы в каменоломни в окрестности Иерусалима. И если раньше иерусалимские матери пугали непослушных детей Шаулом, то теперь – толстым римлянином Луцием.
– Что ж, Луций так Луций… – ухмыльнулся Антипа. – Ух, не завидую я предателю Шаулу. Ты сказал, чтобы его привезли живым?
– Конечно, о Великий! – с легким поклоном, но не теряя достоинства, ответил первосвященник. – Шаул предстанет пред твои очи в этом зале, как только его доставят в Иерусалим.
– Отлично! Я сам вырву ему сердце! – скрипя зубами, процедил Ирод Антипа и, успокоившись, сел на свой трон.
«Рав Шаул» – от этого словосочетания Павел уже давно отвык и даже не откликался на него. Оно вызывало у тарсянина отторжение, ведь с ним было связано все самое худшее в его жизни. С этим именем на губах римляне врывались в дома иудеев, разыскивая христианских сектантов. От него дрожали несчастные сироты, оставшиеся без родителей по милости жестокого дознавателя Синедриона. И только сам Шаул купался в лучах славы у фарисеев и книжников, пользовался авторитетом у римлян и ветхозаветных иудеев. Но это было в прошлом и казалось страшным сном.
Теперь Павел жил в совершенно другом мире. Путешествуя из города в город, пройдя сотни стадий пути, терпя голод и лишения, он чувствовал себя свободным, независимым ни от кого… Как тогда, на родине, в Тарсе, в далеком детстве, где в густых оливковых деревьях пели маленькие птички, а мать готовила пирог с пряностями…
– Рав Шаул, – послышалось где-то за спиной.
На шумном базаре Иконии было столько народу, что идти быстро, а тем более бежать не представлялось возможным, поэтому Павел, услышав свое бывшее имя, просто не стал оборачиваться. Да, его было трудно узнать: он отпустил волосы, и они локонами ложились на плечи. Его борода с проседью отросла и легла на грудь, да и само лицо давно не выражало той надменности и презрения к «окружающей челяди». Но все равно стоило остерегаться: узнать его все же могли.
Никто в Иконии не знал его прежнего имени. Спустя месяцы после того, как Павла побили камнями и убили его друга Иосифа Варнаву, после того, как пропал Подголовный Камень Иешуа, проповедник был вынужден уйти из города. Он скитался по всей Анатолии, продолжая проповедовать и исцелять, тоскуя о плинфе. Не было Камня, не было рядом голоса Великого Учителя. Павел полагался только на самого себя и осознавал, что сила Бога действует и без общения с голосом Иешуа. И все же тарсянин вернулся в Иконию в надежде найти Камень. Вчера вечером после долгого пути он остановился у исцеленного грека, а сегодня вышел к людям, но не проповедовать, а искать плинфу из вулканического стекла. Нападок Павел не боялся. Он вспоминал слова Иешуа о том, что камню нельзя попадать в плохие руки, и вот это по-настоящему пугало его. Что если камень таки попал к какому-нибудь мерзавцу?
В одно из воскресений сентября тарсянин шел по шумному базару Иконии, как вдруг услышал свое прежнее имя и стал прислушиваться к разговору за спиной.
– …Мы ищем его уже почти месяц, а все без толку, – возмущался голос на латыни.
– Да, если бы я нашел его, поправил бы дела. Каиафа дает за его голову тысячу сиклов[3].
«Тысяча сиклов! – удивился Павел, который все слышал. – За Иешуа Иуде дали тридцать серебряников. Значит, дорого меня ценит первосвященник. Сильно насолил я ему…»
– Ты смотри! – продолжал первый голос назидательно. – Тысячу сиклов не за голову, а за живого Рава Шаула!
– Помню, помню, – сквозь смешок ответил второй римлянин. – А хотелось бы…
Павлу было очень любопытно увидеть хозяев эти голосов, и он обернулся к торговцу маслинами, выбирая себе несколько сочных плодов.
– Будешь брать? – с недоверием спросил торговец – грек с бегающими глазами.
Внешний вид Павла не внушал ему особой уверенности. И действительно: тарсянин после очередного долгого пути порядком исхудал, и его вечный спутник – ветер – оставил свои отметины на резко очерченных скулах.
Бывший римлянин смотрел краем глаза на своих бывших подчиненных – римских легионеров. Да, это были они – Димас и Гедес. Когда-то он командовал ими и даже проявлял некую заботу о них, но теперь они были готовы отрубить ему голову. Один из римлян уставился на Павла. Трудно было узнать в благообразном смиренном мужчине в потрепанной сутане дознавателя Иерусалимского Синедриона. Воин и не узнал, но его будто что-то заинтересовало. Проповедник почувствовал этот взгляд. Человек, который остерегается, всегда чувствует, когда на него смотрят.
– Так ты берешь или нет? – почти возмущенно спросил торговец маслинами.
Павел быстро расплатился с продавцом за несколько крупных, величиной со сливу, маслин и, отвернувшись, зашагал подальше от римлян.
– Стой! – послышалось вслед.
Но тарсянин даже не остановился. Когда-то он сам обучал легионеров хитрой науке: если резко окликнуть виновного, он или подогнет коленки, или убежит. Павел не согнулся и не убежал, а шел как ни в чем не бывало. Зато подхватилась и понеслась парочка воров, промышлявших между торговыми рядами. Они скакали через большие плетеные корзины с товаром, расталкивая и покупателей, и продавцов, и вскоре началась потасовка, такая полезная для человека, желающего скрыться. Павел быстро прошмыгнул между дерущимися греками и был уже почти у края рынка, когда увидел, как приближается конный разъезд римских легионеров, сопровождаемый пехотой в полной боевой амуниции.
– Облава! – выкрикнул на греческом один из воров, и мирные жители Иконии бросились врассыпную.
Павел понял, что в такой толпе ему было не сбежать. Тем более что стараются догнать как раз тех, кто убегает. Шансов спастись от конницы практически не было. Он просто сел между двумя лотками и прикинулся нищим, накинув на голову капюшон так, чтобы не было видно лица.
Центральный всадник в шлеме с опущенным забралом поднял руку и что-то скомандовал на латыни. Пешие римляне бросились вдогонку за убегающими иконийцами. Вслед за пехотой между рядов пустились конники, хватая всех, кто не успел удрать.
Только Павла в образе нищего не тронул никто. Он сидел себе и молился, скрестив руки на животе. Вскоре топот конских копыт и человеческих ног затих вдали вместе с ржанием и криками. Павел облегченно вздохнул, как вдруг из-под края капюшона он увидел… заветную плинфу. Жилистые старческие руки кололи на куске черного обсидиана орехи. Невозмутимый торговец-грек – судя по виду, ровесник Иконии – не обращая внимания на то, что происходит вокруг, продолжал колоть орехи.
Павел, готовый кинуться на старого маразматика, откинул капюшон и… увидел перед собой сапоги и тунику легионера. Тарсянин поднял глаза. Перед ним стоял начальник Иудейской храмовой стражи Луций.
3
Cикл – серебряная монета Древней Иудеи.