Страница 35 из 56
Но не такой сон Гермиона видела этой ночью.
Это был другой сон, похожий и в то же время непохожий, такой реалистичный, что, очнувшись, она чувствовала в воздухе древесный дым, и паника и боль пронзили всё её тело с головы до ног. Рядом были и другие люди, пустые лица и камень вокруг. Злые слова, которые она не могла разобрать. Крики, полные досады и ненависти, и бранью звучавшие слова: «Денсагео!». И Гермиона опять сложила ладони вокруг рта в полной уверенности, что, как и много раз прежде, она отнимет их и увидит в ладони свои передние зубы.
Но зубы не выпали, а наоборот, начали расти, удлиняться, вытягиваться. Они скользнули за нижнюю губу, за подбородок, продолжая расти, ткнулись в ложбинку между грудями.
Гермиона вскрикнула, вернее, сдавленно пискнула, потому что не могла открыть и закрыть рот, слёзы навернулись ей на глаза. Что делать? Отпилить, бежать к родителям и умолять, чтобы они приняли её в качестве пациента и выдрали ей эти зубы своими щипцами? Она пыталась прикрыть их, но её руки были слишком малы, а пустые лица меж тем дразнили, кричали и смеялись над ней.
Вдруг смех прекратился. Гермиона отступила назад, подняла слезящиеся глаза, безуспешно пытаясь прикрыть зубы от дальнейших оскорблений. Перед ней возникла тёмная фигура, огромное чёрное пятно, так хорошо ей знакомое. Она моргнула три раза, и очертания возвышающегося над ней Снейпа приобрели резкость. Снейп смотрел на неё холодно, с омерзением, скользя взглядом от глаз к носу и к краям двух передних зубов.
Его ледяной голос пронзал её насквозь, сосулькой впиваясь в сердце.
— Не вижу разницы.
Гермиона, резко проснувшись, вздрогнула.
Снейп всё ещё спал. Его глаза не светились в темноте, и дыхание его было замедленным, глубоким и ровным. Она уснула, прижавшись лбом к прохладной коже его плеча, но в какой-то момент ночью он отвернулся лицом к противоположной стене своей крохотной спальни, оставляя в полное и свободное её распоряжение больше половины кровати.
«Вот скотина», — с жаркой ненавистью подумала Гермиона, отчаянно желая столкнуть его с кровати и посмотреть, как он, громко выругавшись, рухнет в промежуток между рамой кровати и стеной.
Конечно, глупо было позволить обычному сну так сильно её задеть, но видение было таким реальным. Его голос, такой суровый, такой жестоко точный в своём холодном расчете, словно был предназначен для того, чтобы пробивать самые уязвимые её места и разрывать в клочья её хрупкое, невесомое тщеславие.
Снейп шевельнулся — Гермиона в панике подумала, что он сейчас проснётся — но он только толкнулся боком в её бедро и продолжил спокойно спать.
«Он не делал этого, — подумала Гермиона. — Он никогда не пытался намеренно меня обидеть».
И всё же в комнате пахло древесным дымом, старый кирпичный дом был сырым, как разваливающийся средневековый камень, и Гермиона могла поклясться, что слышала уханье совы, перед тем, как снова уснула рядом со Снейпом, когда свет за мутным окном наконец стал темно-серым.
***
Она проснулась раньше Снейпа, оделась раньше него и вышла из дома, пока он ещё спал. Только на полпути к магазину она вспомнила, что на дворе первое января и магазины не работают. Окоченевшая от холода и досады, Гермиона нашла парк и уселась на твёрдую холодную землю под хилым рододендроном, смотря, как молчаливые люди — призраки ночного загула и раннего продуктивного утра, бредут мимо в зимних пальто или вчерашних коротких платьях и на высоченных каблуках.
Только одна мысль стучала в голове:
Снейп.
Она все ещё чувствовала себя потрясённой, раздавленной (проклятая простуда только теперь по-настоящему дала знать о себе, захватив голосовые связки, скребя в горле длинными острыми когтями). В голове стоял туман, но не только из-за вчерашней выпивки.
Она переспала со Снейпом.
Гермиона соврала бы, сказав, что не думала об этом раньше. Ещё до того, как она схватила и притянула его лицо к своему в том пансионе в Уилтшире, она представляла себе, каково это — быть с кем-то, кто знает её, понимает её и, кажется, не испытывает к ней жалости, в отличие от вереницы её рыжих бойфрендов и случайных связей. Снейп был не очень опытен — он примерно так и сказал ей сразу, прежде чем вообще пустил её подняться по лестнице. А потом кровь вдруг прилила к его бледному лицу от ужаса, что он неправильно понял её просьбу. Но он всё правильно понял. И он повел её в свою маленькую спальню, шумно дыша, по-прежнему пряча свое тонкое тело в глубинах чёрного шерстяного пальто.
Гермиона гадала, как Снейп отнесётся к произошедшему в свете дня.
Что он сделает, когда она вернется в тупик Прядильщика? Выставит её вон, закроет дверь на засов, прокричит через исцарапанное окно, чтобы она уезжала домой и не возвращалась больше? Сейчас Гермиона полностью отдавала себе отчет в том, что вчера они оба были пьяны. Но Гермиона знала, что инициатором была она, это она дала делу ход. Муть, кружащаяся в желудке, остро напоминала о том, что, во-первых, ей хотелось бы, чтобы они оба были при этом трезвы, а во-вторых, ей казалось, самую чуточку, будто она воспользовалась ситуацией. По какой-то глупой причине она надеялась, что полная сумка продуктов и жирный, плотный английский завтрак отчасти сгладят неопределённость их связи и вернут их на прежние позиции. Но магазины были закрыты, а местные ресторанчики ещё не распахнули свои двери навстречу похмельным гулякам, отмечавшим Новый Год.
Когда холод стал нестерпимым, Гермиона постучалась в дверь дома в тупике Прядильщика.
— Магазины закрыты, — сказала она, прежде чем Снейп успел спросить, где она была. Он не выглядел ни озабоченным, ни раздражённым, его лицо просто… ничего не выражало.
Дело было ещё хуже, чем она думала.
Тем не менее, он заварил чай, они позавтракали сухими хлопьями, и никто не проронил ни слова о прошлой ночи. День прошёл почти так же, как все предыдущие дни: в тишине за книгами, теориями и замечаниями. Гермиона посасывала липкие леденцы, которые нашла на дне своего рюкзака. Снейп не ворчал, когда она кашляла, забыв прикрыть рот рукавом.
В какой-то момент она обнаружила, что рисует карикатурную Гермиону в своём дневнике, а Снейп низко склонился над её плечом, дыша ей в ухо и, видимо, не замечая, как она напряглась от его близости.
— Что вы делаете? — спросил он.
— Это Другая Гермиона. — У Другой Гермионы была такая же огромная копна волос, но два её передних зуба не доставали до нижней губы, как было в реальности. — Если она существует или существовала, эта другая Гермиона. Я записываю всё, что мы знаем обо мне — о ней, о её мыслях, чувствах, прошлом и так далее. То, что я помню и что оказывается бессмысленным применительно к моей жизни.
— Годная мысль, — заметил Снейп, и она покраснела от неявной похвалы.
Она продолжила рисовать. Рисовала Гермиона не так хорошо, как Дин — это он сделал набросок единорога от 20 мая и грифона от 3 июня. Но таким удовлетворением было излить своё разочарование чёрными чернилами, сделав глаза Другой Гермионы тёмными, изогнув уголки её губ во всезнающей ухмылке.
Рядом с рисунком она начала свой список:
Другая Гермиона Грейнджер:
Волшебница, в некотором роде. Владеет орудием того, что мы можем называть «магией», и умеет делать то, чего не умею я.
По-видимому, влюблена в парня по имени Рон, что объясняет мою склонность к рыжеволосым.
Знает Северуса Снейпа?
Не сумасшедшая.
На предпоследней строчке она заколебалась, почти написала «Боится Северуса Снейпа», но передумала. Впрочем, Снейп увидел своё имя и спросил:
— Что вы помните обо мне?
— Вы появлялись в моем сне. Не знаю, реальным ли он был, то есть — не знаю, свидетельствовал ли он о том, что мы… не можем… вспомнить. — Она нажала на бумагу сильнее, и над «С» в слове «Снейп» расцвела клякса. — Думаете, мы с вами встречались?
— Мне не снятся сны, — ответил Снейп.
Гермиона уже рисовала его, обращаясь с чертами его лица гораздо бережнее, чем обошлась со своими.