Страница 7 из 9
8. Фармакон Бернара Стиглера
Во-первых, Бернар Стиглер рассматривает рождение техники не только как момент возникновения человека и его культуры, памяти, но и времени. Рождение истории, времени совпадает с изобретением оружия, связанного с отцеубийством.
Первой техникой Стиглер вслед за Фрейдом называет орудие или оружие, с помощью которого было совершено убийство праотца. Этот акт производит время и то, что ему предшествовало, – безвременье. В «Тотеме и табу» Фрейд ставит «вопрос о том, существовало ли человечество до смерти отца, т. е. также до техники; и еще: не является ли убийство отца событием техники как таковой, техники как оружия?»[47]
Этот вопрос уже содержит в себе предположение в качестве ответа: никакого человека как говорящего существа до техники не существовало, и рождается это существо вместе с техникой. Убийство праотца является техническим событием. Техника буквально учреждает событие, совместное бытие. Убив праотца, человек— как оказалось впоследствии – нарушил Закон и тем же самым жестом его учредил. Через отрицание производится утверждение; в самом же Законе обнаруживается расщепление.
То время, которое предшествует времени, – недифференцированное правремя – Стиглер называет абсолютным прошлым, и в нем жил тот праотец, который только после своего убийства стал отцом человеческим. Убийство сделало его Отцом, всегда уже мертвым, исключенным из той структуры социальности, которую он задал. Причем в тот момент, когда он стал мертвым, в своих убийцах восстал он в куда более могущественной интроецированной форме, чем прежде. Более того, из Царства мертвых стал он божественным учредителем Закона[48], действующего бессознательно, настоятельно, неуклонно. Напомним, Фрейд уверенно говорит: сверх-я как инстанция Закона топологически куда ближе оно, чем я. Шаг, сделанный от живого самца к мертвому отцу, запускает стрелки часов, включает историческое время, пробелом в котором остается само событие убийства праотца. Здесь вновь мы сталкиваемся с дефектом начала (défaut d'origine). Техническое событие как пропущенное начало истории связано с утратой абсолютного, фантазматического прошлого и обнаружением себя в точке дифференциации времен. Причем в силу пропущенного начала невозможна тождественность самому себе, самоидентичность. Субъект всегда уже не совпадает с самим собой.
Индивидуальная память производителей орудия накапливается и превращается в память коллективную, передающуюся из поколения в поколение. Эту культурную, орудийную память Стиглер называет эпифилогенетической. Развивая мысль Леруа-Гурана, он говорит: «техногенез есть антропогенез как начало темпорального экстаза, в котором дифференцируются прошлое, настоящее и будущее»[49].
Первая техника, являющаяся примитивным оружием, навсегда отдаляет человека от абсолютного прошлого, и это событие как раз представляет собой дефект начала, его нехватку. Бернар Стиглер обращается к мифу о Прометее и Эпиметее – двух братьях, которые совершили преступление против своего отца – Зевса. Вначале – не просто дефект начала, но ошибка, и подзаголовок первого тома фундаментального исследования Бернара Стиглера «Техника и время» – «Ошибка Эпиметея» (1994).
Сразу обратим внимание на то, что люди обычно помнят Прометея, в то время как его брат оказывается из памяти вытесненным. Стиглер в качестве примера такого вытеснения приводит Хайдеггера, но дело касается далеко не только этого философа, обращающегося к древнегреческой философии, трагедии, мифам. Именно на Эпиметее лежит ответственность за «дефект начала», и вместе с «дефектом» этот титан как будто говорит: «вначале было вытеснение». Более того, эту нехватку начала[50] можно осмыслить как первовытеснение (Urverdrängung). Причем первовытеснение стыка с символическим, радикальное забвение технического, которое позволяет между тем сказать: техническое – бессознательное психоанализа.
Миф об Эпиметее и Прометее Платон излагает в своем диалоге «Протагор». Протагор начинает свое изложение с некоего правремени, как сказал бы Стиглер, с абсолютного прошедшего, когда боги уже были, а смертных еще не было. И вот боги решают создать смертных, и, когда приходит час выводить их на свет, они приказывают братьям-титанам, Эпиметею и Прометею, распределить подобающие каждому роду способности. Эпиметей уговаривает брата позволить ему самому заняться этим делом. Одних существ он наделил силой, других – быстротой, одних вооружил, других наделил способностью спасаться от хищников без оружия. Распределяя способности, он всех так или иначе уравнивал, чтобы в конце концов ни один род не исчез с лица земли. Он защитил существ друг от друга и от опасностей окружающего мира. В общем, в эволюционном отношении у Эпиметея всё более или менее сбалансировалось. Вот только он не заметил, «что полностью израсходовал все способности, а род человеческий еще ничем не украсил, и стал он недоумевать, что теперь делать»[51]. В этот момент появляется Прометей и видит эту картину, в которой у всех есть те или иные способности, а человек
наг и не обут, без ложа и без оружия, а уже наступил предназначенный день, когда следовало и человеку выйти на свет из Земли; и вот в сомнении, какое бы найти средство помочь человеку, крадет Прометей премудрое искусство Гефеста и Афины вместе с огнем, потому что без огня никто не мог бы им владеть или пользоваться. В том и состоит дар Прометея человеку[52].
Так благодаря Прометею задача была решена наполовину: человек мог теперь выживать, но не знал, как ему сосуществовать. О законах сосуществования, о стыде и истине мы поговорим в другой раз, а сейчас скажем еще раз о «боге на протезах»:
С тех пор как человек стал причастен божественному уделу, только он один из всех живых существ благодаря своему родству с богом начал признавать богов и принялся воздвигать им алтари и кумиры; затем вскоре стал членораздельно говорить и искусно давать всему названия, а также изобрел жилища, одежду, обувь, постели и добыл пропитание из почвы[53].
Обратим внимание на имена братьев. Эпиметей – тот, кто думает задним числом, ретроспективно, а Прометей – тот, кто мыслит наперед, предвидит. Потому Прометея и помнят, пишут о нем, создают о нем кинофильмы, заносят в архивы уважаемых энциклопедий. Брата же его если и вспоминают, то как тугодума, совершившего непростительную ошибку.
Если древнегреческий миф – структура от реального, которая описывает то, как мы мыслим, то древнегреческая трагедия – поле, в котором вырабатываются отношения между людьми. Это поле, где возникает полис, возникают этика, юриспруденция, учреждаются отношения между людьми. Мы обращаемся к трагедии, которая называется «Прометей прикованный» и соответственно от Платона возвращаемся к Эсхилу. Дело не только в огне, который похищает для людей Прометей. Огонь – метафора. Слово – Прометею:
47
Стиглер Б. Оружие (мертвого) Отца, или Наследие и наследование у Фрейда // Кабинет: Картины Мира II. CПб., 2001. С. 30.
48
Эту историю Фрейд излагает уже в другой своей книге – «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1939).
49
Стиглер Б. Оружие (мертвого) Отца, или Наследие и наследование у Фрейда. C. 27.
50
Именно так со ссылкой на Лакана Стиглер предлагает понимать, то есть переводить defaut d'origine.
51
Платон. Протагор // Платон. Собр. соч. в 4 томах. Т. 1. М.: Мысль, 1990. С. 431.
52
Там же.
53
Там же.
54
Эсхил. Прикованный Прометей // Эсхил. Трагедии. М.: Наука, 1989. С. 248.