Смерть и Возрождение

— Они, наверное, добрые, — задумчиво сказал Лерой.

— Они не добрые и не злые, просто очень сильные и волшебные.

— И это из-за них в дом нельзя приводить друзей?

— А тебе бы хотелось?

— Не знаю. Дома у меня не было друзей. Ну то есть были, пока мы жили у бабушки с дедом, мы играли с Роном во дворе, а потом мы переехали — и все.

— Может, появятся тут. Но ты прав, приводить их в этот дом нельзя. Потому что с твоими друзьями-ровесниками могут прийти их родители, а взрослым людям нечего делать в ситтине. Мы с Туу-Тикки не рвемся с ними дружить, мы слишком другие. Кроме того, у нас часто бывают гости с Дороги, и они не всегда люди. Им нужен покой, а не куча любопытных под окнами, которые снимают видео и фотографируют.

— Значит, рассказывать про гостей и про ситтин тоже никому нельзя? И про то, что вы сидхе?

— Нельзя, — согласился Грен. — Про гостей и про сидхе — точно, про ситтин тоже не стоит. Понимаешь, люди не верят в магию и решат, что ты выдумываешь, если ты начнешь рассказывать.

— Будут смеяться?

— И смеяться тоже. А еще есть люди, которые могут поверить, и это еще хуже. Они…

— Я понял, — кивнул Лерой. — Я не буду рассказывать. Слушай, я хочу дальше играть на флейте. Ты можешь меня учить?

— Я попробую. Ты не взял с собой свои рабочие тетради?

— Взял две, самые последние.

— Неси их и флейту, и я посмотрю, что ты умеешь.

========== 4 ==========

Лерой сыграл Грену все, что он умел играть на флейте — от самых простых пьесок до достаточно сложных, выученных буквально в последние несколько дней. Грен слушал, иногда делал замечания — не обидные и не злые, просто по делу. А потом предложил:

— Если ты не против, я найду тебе частного преподавателя флейты и ты будешь у него заниматься.

Лерой подумал и сказал:

— Я не против. А это дорого?

— Не дороже денег. Мне кажется, у тебя хорошие способности, их надо развивать.

— А ты не можешь меня учить?

— Я перестал играть на флейте, когда мне было столько же, сколько Оуэну. И было это слишком давно. Давай я сыграю тебе на арфе?

Лерой кивнул и признался:

— Я никогда не слышал арфу. Ну то есть я знаю, что это такое, но в моей музыкальной школе класса арфы нет.

— Это арфа сидхе. Таких в мире людей совсем нет.

Они перешли в гостиную. Лерой с ногами забрался в кресло, а Грен сел на стул перед большой бело-сиреневой арфой и начал играть. Музыка разлилась по дому, как вода. Лерой нырнул в нее с головой, она объяла его, утешая и успокаивая, обещая, что все будет хорошо — обязательно будет хорошо. Лерой слушай и слушал, ему казалось, что эту арфу можно слушать бесконечно.

К нему подошла собака и потыкалась мордой в ладонь. Лерой осторожно погладил ее по узкой длинной голове. Пришел Оуэн и сел в соседнее кресло, подсунув ладони под себя. Краем глаза Лерой заметил, что неподалеко устроилась Туу-Тикки с каким-то рукоделием. Но он не стал смотреть на нее, хотя еще никогда не видел, чтобы люди занимались рукоделием. Он смотрел на Грена, который, играя, стал совсем волшебным. Наверное, когда он играет на арфе, никто уже не принимает его за человека. У людей не бывает таких огромных сияющих глаз, и таких умных пальцев, и такую музыку люди тоже не играют. Даже не знают, что она может быть.

— Ты волшебник? — спросил Лерой, когда Грен перестал играть. Музыка стихла, но Лерою казалось, что ее отголоски остались в доме и отражаются от колонн-деревьев и стеклянных стен.

— Немного, — улыбнулся Грен.

Он поднялся, подошел к Туу-Тикки, наклонился к ней и поцеловал.

— Ты снова вяжешь, — одобрительно сказал он. — Значит ли это, что ты решила, будто достаточно профессиональна как музыкант?

— Достаточно по своим критериями, — ответила она, пощелкивая спицами. — Но все равно, два часа в день — впрочем, ты и сам все знаешь.

— Знаю, — кивнул Грен. — Я же сам такой.

Большое зеркало на стене пошло рябью, и сквозь него в гостиную шагнули двое мужчин. Лерой напрягся. Тот мужчина, что шел впереди — высокий, с длинными волнистыми черными волосами и светлыми глазами, в черной с зеленым одежде, с усмешкой на лице, — Лерою не понравился. Выражение лица второго было мягче, и он был рыжий — не темно-рыжий, как Оуэн, а ярко-рыжий, огненный, и тоже с длинными волосами.

— О, — сказал первый. — У вас пополнение.

— Привет, — сказал второй. — Я Дани. А это Эшу.

— Привет. Я Лерой, — кивнул мальчик. — Вы тоже сидхе?

— Только отчасти и только я, — ответил Дани.

— Грен, мы играем сегодня, или ты будешь возиться с детьми? — требовательно спросил Эшу.

— Играем, конечно, — ответил Грен.

— Эшу, а ты потом превратишься в котика? — улыбнулся Оуэн. — Лерой, Эшу такой классный котик! Тебе понравится, честно!

Лерой молчал. Он не понимал, как человек — ведь Эшу же не сидхе — может превратиться в котика. Он же больше любого кота, даже больше Киану. Куда деваются лишние куски, когда он превращается? И потом, Грен не говорил, что сидхе умеют превращаться в зверей.

Грен увел своих гостей куда-то вниз.

— Они репетируют в нижнем подвале, — объяснил Оуэн. — Мам, ну можно мы теперь пойдем на батут?

Батут Лерой увидел впервые. Это оказалась здоровская штука, и прыгать на нем было здорово. Несколько раз, когда его выбрасывало куда-то вбок и он уже думал, что сейчас улетит в кусты, он чувствовал, как его удерживают и возвращают на середину невидимые руки. Пес лежал на дорожке возле батута и смотрел на мальчиков.

Напрыгавшись, Оуэн повел Лероя в сад. Деревья в нем были молодые, но на некоторых Лерой увидел апельсины и лимоны — прямо на ветке. И эти деревья еще и цвели. А как они пахли!

Оуэн подпрыгнул, сорвал апельсин и протянул Лерою.

— Держи, — сказал он.

— А можно? Туу-Тикки не будет ругаться?

— Нет, конечно. Она ругается, только если незрелые рвать.

Лерой почистил апельсин, засовывая корки в карманы, чтобы не сорить, разделил его на две части и протянул половину Оуэну.

— Спасибо, — кивнул тот.

Апельсин оказался таким вкусным, что Лерой сначала подумал, что это, наверное, какой-то ненастоящий апельсин. Потому что купленные в магазине на вкус были совсем другие и никогда не были такие сочные. А потом он сообразил, что это в магазине были ненастоящие апельсины, а вот этот — настоящий и есть.

— А почему вы их все не собрали и не съели? — спросил он. — Вы не любите апельсины?

— Я мандарины люблю, но мы их на Йоль все собрали, — ответил Оуэн. — И мне нравится, когда на деревьях все время что-то есть. Вот сейчас цветы отцветут, мы оберем последние апельсины и съедим. Здорово, правда? Жаль, что сад совсем еще молодой и по деревьям нельзя лазить. Было бы здорово. О, а хочешь, пойдем на стрельбище?

— Ты уверен, что нам туда можно?

— Конечно! Папа же сейчас репетирует, а не стреляет.

Лерой думал, что Грен стреляет из пистолета или из винтовки. Но, конечно, сидхе не стреляют из порохового оружия. Три соломенные мишени на склоне холма были все в дырках от стрел.

— Папа стреляет из лука сидхе, — объяснил Оуэн. — Из охотничьего. Так классно! Он такой красивый! Он здорово стреляет. А мне папа не дает лук, говорит, он взрослый. Но он мне обещал, что когда мне исполнится двенадцать, то он купит мне спортивный лук и мы будем стрелять вместе. А ты будешь с нами стрелять?

— Если у меня будет лук, — ответил Лерой.

— Я тебе свой обязательно дам пострелять! — пообещал Оуэн.

— Слушай, этот Эшу… Ну, который с Греном репетирует. Они что, выступают вместе?

— Ага, на Дороге. На перекрестках. Ездят, потом возвращаются. Они так в Баллибей ездили, ну, откуда я.

— А как ты здесь оказался?

— Я сбежал, — улыбнулся Оуэн, показав дырку на месте бокового резца. — Меня бабка била, потому что я незаконнорожденный, а мама умерла. И я сбежал. Я думал, что найду маму, мне потом Туу-Тикки объяснила, что она умерла. Я забрался к папе в машину, ну, в кузов, и уснул там. А проснулся — и мы уже здесь. Грен и Туу-Тикки решили, что они будут моими родителями. А про тебя я знаю, вы с папой договорились. Тебя тоже били? Ты поэтому сбежал?