Смерть и Возрождение

— Не смотрел. Слушай, что такое ситтин? Грен мне не объяснил. Я думал, так дом называется, потому что он деревянный.

— Неа, дом — он просто дом, малый ситтин. А большой — он почти до самой дороги, мы с папой там наперегонки бегаем, по холму. — Оуэн сосредоточенно почесал в и без того взлохмаченном затылке. — Ну смотри. Мама и папа — они сидхе, так? Это такой волшебный народ, который живет в холмах. В холм кто угодно попасть не может, потому что от людей и вообще от чужих ситтин закрыт. Он открыт только на Дорогу, для дорожников. Ну вот, этот дом и холм — они сделаны как ситтин, закрыты. Ну то есть можно вызвать скорую или там полицию, если надо, но обычно же не надо. А кому просто любопытно, те ситтин не видят. Ну, правда, когда приходили из школьной инспекции, насчет меня, папа ситтин открыл, но они только один раз пришли.

— А зачем все это? Чтобы никто не видел волшебства?

— Ну да, люди не верят, набегут изучать и все такое, а у нас гости с Дороги отдыхают, их нельзя беспокоить. И вообще эти гости — они иногда такие странные! Вот сейчас у нас Муора, она с самой зимы, а когда будет Бельтайн, она уйдет. Она пришла — аж прозрачная такая вся, я даже испугался, жутко было. А потом смотрю — ну Муора, ну и что? Она в саду сидит все время, оживает понемножку. У нас такой дом, чтобы в нем можно было ожить. Но обычных гостей сюда нельзя, очень обидно. Я уже был в гостях у одноклассников, а сам никого позвать не могу, потому что гости. Мы даже на мой день рождения не устраивали праздник для всех дома, а сняли целое кафе в Пасифике, здорово было. А у тебя когда день рождения?

— Восемнадцатого мая.

— У, круто, совсем скоро. Сейчас восьмое апреля, нет, девятое, восьмое было вчера. А ты любишь купаться? Я жуть как люблю, но мама пока говорит, что бассейн еще холодный, мы с мая купаться начинаем. Меня мама плавать учила, так здорово! А еще я хожу в бассейн в школе, и на айки-до хожу тоже, мне нравится, так здорово. Ты будешь ходить на айки-до?

— Я не знаю, что это такое, — помотал головой Лерой. — И потом, Грен говорил, что я пойду в школу только осенью.

— Ну да, после Дня Труда, — закивал Оуэн. — Айки-до — это такая борьба, очень круто. И еще я немного на бонгах играю, это барабанчики такие, по ним ладонями стучать надо. Только у меня пока плохо получается, это потому, что я играю мало, забываю все время. Папа говорит, что музыканту нужно заниматься не меньше четырех часов каждый день, но это же ужас как долго, правда? У меня не получается. А папа иногда и дольше играет, и мама тоже. Я когда спать уже лег, слышу, как они в гостиной играют — она на гитаре, а он на арфе. Арфа — это круто, правда? Я когда выучусь, буду с ними играть.

— Четыре часа — это и правда много. Но папа, то есть Грен, он прав. Я тоже играю, на флейте. В школе и потом дома, домашку. Только я не знаю, как я теперь буду заниматься, раз я в школу не буду ходить.

— Папа что-нибудь придумает! — оптимистично сказал Оуэн. — У тебя какая фамилия?

— Фитцджеральд.

— Язык сломать! А я Эккенер, как папа. Когда мне документы делали, записали папину фамилию, я не против. А ты какую фамилию себе хочешь? Шук, как мама, или Эккенер, как папа?

— Я Фитцджеральд, — твердо сказал Лерой и оглянулся на отцовскую фотографию. — Это фамилия моего отца. Я его не предам.

— Уууу, — покрутил головой Оуэн.

Киану перевернулся на живот, потянулся, потерся подбородком о лицо Лероя, взмахнул хвостом и спрыгнул на пол. Помяукал у двери, чтобы Оуэн ему открыл, и вышел.

— Ты такой серьезный, — сказал Оуэн, возвращаясь на кровать, — прям как Киану. Только он мэйнкун, это порода такая, а ты чего? Или ты обижаешься, что у меня в комнате и игрушки, и стол для уроков, и железная дорога, и планшет есть, и плеер с наушниками, и книги, а у тебя нет ничего? Ну так это же просто гостевая. Ты не обижайся, мама с папой тебе все купят, правда. Я когда тут оказался, у меня совсем ничего не было, а потом мы раз — и пошли в магазин, и все-все купили! И Беззубика, и остальных драконов, и диски с фильмами, и музыку, и вообще!

Лерой потрогал синяк на лице. Он уже почти не болел, но, наверное, еще был виден. И точно: Оуэн тут же спросил:

— Ты упал? Или тебя ударили? Я иногда падаю на айки-до, такие синячищи бывают! Но мама их мажет специальной мазью, и все проходит.

— Меня избили, — коротко сказал Лерой. — Так что вряд ли мы куда-то сегодня пойдем. Я не хочу выходить в город с таким лицом. Про Грена могут подумать, что это он меня бьет. Я не хочу его подводить.

— А, ну понятно, — Оуэн несколько раз подпрыгнул на кровати. — О, пойдем ко мне, поиграем в железную дорогу. Мне ее Грен на день рождения подарил. Там такие маленькие вагончики, но совсем как настоящие. Ты видел настоящую железную дорогу? Я видел, меня Грен возил, показывал. Мы долго-долго на поезда смотрели. А еще Грен обещал, что летом возьмет меня и маму смотреть на китов. Ты бы хотел посмотреть на китов? Я — очень. Они классные!

— Я в туалет хочу, — Лерой выбрался из-под одеяла. — И зубы почистить. Пойдем умываться.

— У, не хочу умываться. Не люблю зубы чистить, паста язык щиплет.

— Еще скажи, что Туу-Тикки тебя не заставляет, — покачал гововой Лерой.

— Ты прям как взрослый. Умываться! — буркнул Оуэн, но пошел за Лероем.

Он пытался говорить с Лероем сквозь дверь, пока тот сидел на унитазе, но Лерой не отвечал, пока не спустил воду. Потом Лерой заставил Оуэна почистить зубы, умыться и даже причесаться. Причесываться, как оказалось, Оуэн ненавидел — у него были волнистые волосы, расческа дергала за кудри.

— Мальчики, вы тут? — в ванную заглянула Туу-Тикки. — Какие молодцы, умылись без напоминаний.

— Это все Лерой! — пожаловался Оуэн.

— Вот и умница.

Туу-Тикки взяла у Оуэна расческу и быстро причесала его.

— Идите одевайтесь — и завтракать. Лерой, у тебя есть какие-нибудь аллергии?

Лерой задумался и признался:

— Была сыпь от шоколада, но давно. А что на завтрак?

— Овсянка с медом и изюмом, черничный смузи и для очень голодных — оладьи. Ты очень голодный?

— Очень, — кивнул Лерой и кинулся одеваться.

Он сунулся в шкаф в своей комнате. Там лежала вчерашняя одежда, выстиранная и отглаженная. Она приятно пахла чем-то вроде мяты. Лерой посмотрел на нее, потом на шорты и футболку на кресле и оделся в них. Шорты были из грубой синей ткани, с металлическими пуговицами и обтрепанными понизу штанинами, а футболка — ярко-желтая, с зеленой надписью «Я люблю Сан-Франциско» и картинкой какого-то моста. Наверное, это была одежда Оуэна, до которой тот еще не дорос — Лерую Оуэн доставал едва ли до уха.

Кухня была очень большая, с огромным деревянным столом и тяжелыми стульями. На стенах над плитой висели медные кастрюли и сковородки, а над столом, как цветы — стеклянные бокалы.

— Мама, а можно какао, а не чай? — спросил Оуэн, отодвигая стул и вспрыгивая на него. — И Лерою какао.

— Лерой, ты не против? — спросила Туу-Тикки. — Тебе тоже какао?

— Да, пожалуйста, — сказал Лерой. — Туу-Тикки, мне тоже называть тебя мамой?

— Называй меня так, как тебе удобнее.

— Я буду звать тебя Туу-Тикки. Потому что мама у меня все-таки есть.

— И это правильно, — согласилась Туу-Тикки, ставя перед мальчиками тарелки. — Приятного аппетита.

Лерой ел и поглядывал на Оуэна, который сидел на против. Оуэн уминал кашу, как будто его не кормили несколько дней. Он моментально опустошил тарелку, выскреб ее, с хлюпаньем выпил чашку какао, с еще более громким хлюпаньем опустошил большой бокал со смузи, утянул с тарелки теплую оладью, полил ее медом, закапал половину стола и себя, облизал мед с пальцев. Он скакал и вертелся, а не болтал только потому, что рот был занят. Туу-Тикки неторопливо ела оладьи, макая их в блюдце с медом, и пила чай из красивой бело-синей чашки.

— А Грен где? — спросил Лерой, отодвигая пустую тарелку. — Спасибо, очень вкусно.

— Грен договаривается насчет документов для тебя, — ответила Туу-Тикки. — Тебя не примут в школу без них. Ты не против быть нашим приемным сыном?