Младший

В кухню как раз заглядывала Тая, переодевшаяся в футболку с лошадиной головой и бежевые облегающие брюки странного кроя.

— Как вкусно пахнет! — сказала она. — Так я зову остальных?

— Зови, — кивнул Дэн.

Сначала ели в молчании. Тая налила себе пополам кофе и сливок, но сахара класть не стала. Элиас пил сладкий черный кофе.

— Как хорошо дома, — Тая отставила чашку и потянулась. — Нет, на «Стриксе» тоже весело, и петь здорово, но дома… Мам, мне на мобильник не звонили?

— Нет, котенок, — ответила Туу-Тикки, прожевав оладью. — Дэн, оладьи просто потрясающие. Спасибо, солнышко.

Тая, значит, «котенок». А Дэн — он «солнышко». Интересно, почему так?

Баста вспрыгнула на свободный стул и потерлась о локоть Элиаса.

— Как хорошо, Баста, что ты черная, — погладил кошку Элиас.

— Ты бы завязывал с черной одеждой, — заметил Грен. — Черное старит.

— Как будто если я оденусь в голубое, мне станет хоть на год меньше пятидесяти, — буркнул Элиас.

— Пятьдесят — не возраст, — уверенно сказала Тая, сидевшая рядом с ним, и поцеловала Элиаса в щеку. — Я люблю тебя, а не твою молодость. Перестань комплексовать.

— Действительно, — согласилась Туу-Тикки. — Ты пять лет ждал таиного совершеннолетия, потом два года ходил вокруг да около…

— А я пять лет ждала своего совершеннолетия, — добавила Тая, — и два года ждала, пока ты решишься. Эли, ну правда, что это с тобой?

Элиас энергично потер лицо руками.

— И правда, что это со мной? — вздохнул он. — Простите. Кажется, я просто устал. И не представляю, за что хвататься.

— Пока — отдыхай, — посоветовал Грен. — Поживи недельку у нас, пока Тая будет входить в рабочий ритм. Постепенно перевезешь вещи…

— Да у меня тех вещей, — отмахнулся Элиас. — Столько лет на «Стриксе» — особенно не разбежишься. И я еще вернусь туда за остальными инструментами.

— Что ж ты Дани не попросил тебе помочь с вещами? — удивилась Туу-Тикки. — И почему они с Эшу носа не кажут?

— Дани, — лукаво улыбнулась Тая, — боится показываться Дэну на глаза.

— Я ему благодарен, — подал голос Дэн. — Хотя встречаться пока не хочу.

— Ну вот и он не хочет, — вздохнул Элиас. — Это же не Эшу с его «делай добро, бросай его в воду, оно не пропадет — добром к тебе вернется». И то я не уверен, что он учитывает вторую часть пословицы.

— Зная Эшу, — уверенно сказал Грен, — могу поклясться, что не учитывает.

Дэн сидел на садовых качелях и гладил Басту. Тая, на прощание перецеловав всю семью, включая Дэна, укатила с довольным Лорри, деловито рысившим рядом с голубым велосипедом. Элиас зеркалом вернулся на «Стрикс» за еще двумя саксофонами и коллекцией флейт. Туу-Тикки уехала закупаться продуктами — ей нравилось делать это одной, так что Грен остался дома. Дэн бы как раз не отказался поездить по магазинам и рынкам, но его Туу-Тикки с собой не позвала.

Дэн был мрачен, хотя и сам понимал, насколько это глупо. Да, его новая семья несколько обширнее, чем он успел привыкнуть. Но он ведь знал об этом заранее. Четверо детей, братья и сестры Грена и Туу-Тикки… Но чувствовал он себя все равно паршиво.

Грен вышел в сад, уверенно подошел к качелям и сел рядом с Дэном.

— Ревнуешь, — уверенно сказал он.

— Да, — подумав, подтвердил Дэн. — Это глупо?

— Это просто есть, — пожал плечами Грен.

— И для моего эмоционального возраста естественно, — Дэн был недоволен и собой, и ситуацией.

— В общем, да. Ты еще не настолько уверен в нас, чтобы спокойно воспринимать то, что считаешь конкуренцией.

— Думаешь, проблема в уверенности? — Дэн повернулся к Грену.

Тот кивнул.

— Оуэн тоже ревновал, когда появился Лерой?

— Оуэн к тому моменту прожил у нас несколько месяцев и привык на нас полагаться. А ты ни на кого полагаться не привык.

— Неправда. Я полагался на свою команду, пока…

— Пока они, как ты чувствуешь, тебя не предали.

Дэн отвернулся. Ему было стыдно за свои чувства, но они до сих пор не переменились.

— Если бы они хотя бы спросили, что я думаю о ситуации, — начал он. — Но им и в голову не пришло.

— За тобой не водится говорить о своих чувствах, делиться ими.

— Иногда я это все-таки делал.

— Видимо, очень иногда. Ты ведь ничем не дал понять ни Теду, ни Полине, ни капитану, что тебе чем-то не нравится происходящее, верно?

— Не дал, — согласился Дэн. — И оказался здесь. Я на самом деле рад, но…

— Но неприятно ощущать себя не единственным.

Дэн кивнул.

— На самом деле ты единственный.

— Потому что сейчас у вас нет других несовершеннолетних приемышей?

— Потому что ты — это ты. То, что мы любим своих выросших детей, не значит, что тебя мы любим меньше.

Дэн снова посмотрел на Грена. Почесал за ухом мурлычащую кошку.

— Я никак не могу привыкнуть к тому, что вы с Туу-Тикки никогда не лжете.

— Мы сидхе, — объяснил Грен. — Ложь нам физически неприятна. Да и смысла в ней нет.

— Правда тоже бывает неприятной.

Грен не ответил. Дэн глубоко задумался, а потом спросил:

— Значит, я тоже могу считать себя вашим приемным сыном?

— Да. Конечно.

— По документам я взрослый.

— Это не имеет значения, — заверил Грен.

Дэн почувствовал, как начинает таять болезненный комок в груди. Он переменил позу, и Грен немедленно обнял его.

— Детеныш, детеныш, — тихо сказал Грен. — Все наладится, поверь.

Дэн вздохнул, расслабляясь. Он по-прежнему не любил, когда люди к нему прикасались, но Грен ведь не был человеком, и сидеть с ним вот так было уютно и спокойно.

— Тогда я могу называть Туу-Тикки мамой, — предположил Дэн. — И она не удивится.

— Не удивится. А ты хочешь этого?

— Какая-то часть меня хочет. А какая-то твердит, что это глупость и что у таких, как я, не бывает родителей и все это пустая блажь.

— Внутренний конфликт?

— Это так называется? Буду знать. Почему вы не можете относиться ко мне просто как к киборгу? Потому что их нет в этом мире?

— Потому что личность определяется не особенностями тела, Дэн.

— А чем?

— Тем, как ты себя ведешь в тех или иных ситуациях. Тем, какой выбор ты делаешь. Тем, что ты чувствуешь.

— Но люди и сидхе отличаются, а физиологических различий у них еще меньше, чем у людей и киборгов.

— Это вопрос не физиологии, а воспитания и генетики, — объяснил Грен. — Я несколько лет прожил в Ллимаэсе, это земля моих предков. Учился там, меня воспитывали как сидхе. Мы с Туу-Тикки заключили брак по обычаю моего народа. А у людей примерно к тридцати годам начинают особенно остро ощущаться видовые программы приматов, люди вообще очень… биологичны. Гораздо больше, чем они думают. Чтобы быть людьми, им нужно делать усилие. Думать, выбирать, понимать, что и зачем они делают. А если они действуют на инстинктах, то мало отличаются от говорящих обезьян. Крайний срок жизни обезьяны-в-человеке — тридцать пять лет, поэтому многие люди просто не представляют, как будут жить после этого возраста. Но для сидхе тридцать пять — это отрочество, мы с Туу-Тикки едва-едва достигли совершеннолетия по меркам своей расы. Конечно, как с полукровок с нас иной спрос, и все же — мы другие.

— А разве сидхе — туатта и тильвит теги — произошли не от приматов?

— Нет, — покачал головой Грен. — Эти расы, и все расы фейри, созданы уже разумными. Создания света, создания тьмы…

— Тогда почему люди эволюционировали из обезьян?

— Эволюция людей — дело темное. Йодзу рассказывал, что Чаша сделала что-то, чтобы исказить Народ Зверя, и получились люди. Но он слишком молод и не присутствовал при этом.

— Йодзу — это кто?

— Покровитель нашего дома, кошачий принц. Это он создал дома-у-дороги в Сан-Франциско в трех мирах.

— И в каждом таком доме есть Грен-сидхе?

— Да, но процент крови фейри у всех у нас разный. Четвертушка у Грена-старшего, на Земле-Прим, но не усиленная, поэтому он в большей степени человек. Осьмушка у Грена-среднего на Земле-Трайм.