Подарок к Рождеству

— Поехали домой, — сказал он. Голос его звучал опечаленно.

— Сейчас найду Баки и приду на стоянку.

— Он с кошками, — сообщил Денис. — Я ему звонил — он пока не хочет уходить. Я потом за ним приеду.

Денис и выглядел неважно. Сидел на водительском кресле, поглаживая Тимура, шумно дышащего и перебирающего лапами.

— Что-то случилось? У тебя был грустный голос.

Тимур сунул морду между сиденьями, ткнулся Стиву в ладонь, обнюхал ее и джинсы: для него явно пахло другими собаками.

— То, что рано или поздно должно было случиться, — преувеличенно спокойно сказал Денис и завел машину. — Тимур умирает.

Он выехал на улицу и повернул к дому.

— Он старый уже. Тая говорит — сердце. Максимум шесть месяцев.

Денис помолчал.

— Он перестал играть на прогулках, когда вы появились. Не бегал. А я не обратил внимания. Думал — ну, не щенок уже. Прохлопал. Тая говорит — у него развилась сердечная недостаточность, он просто не может больше бегать. Хотя даже если бы я заметил… Он все равно старый. — Он достал из бардачка сигареты и закурил без зажигалки. Огонек просто вспыхнул на пальцах. — Ну зато теперь мама сможет взять русскую борзую. Она не хотела, пока Тимур жив.

Стив сжал плечо Дениса.

— Я сочувствую тебе, Денис. Терять друга тяжело.

Стив отвел взгляд, наблюдая за улицей. Опасаясь наговорить пафосной ерунды, он замолчал. И Денис сказал… если бы они не свалились на голову обитателям ситтина, то, вполне возможно, Тимура отвезли б к врачу вовремя. Вот тебе и смерть, ходящая следом.

— У нас есть еще полгода, — пожал плечами Денис. — Проживем их вместе.

========== Глава 27 ==========

Баки сидел в кресле-качалке в кабинете Туу-Тикки, закрывшись на задвижку изнутри. Он не слушал музыку, не читал, просто просматривал альбомы с пейзажами — этого добра у Туу-Тикки была целая полка.

Энтузиазм первых недель словно испарился. Баки не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать. Словно его выдернули из розетки, и он погас.

Физической усталости не было. Но при одной мысли, что придется говорить со Стивом, или с Греном, или с кем-то еще, изнутри рвался какой-то истерический вопль. Хотелось забиться в угол, и чтобы никто не тревожил.

Туу-Тикки почуяла, что творится с Баки, даже раньше, чем он сам. Он еще пытался понять, что с ним не так, с полчаса потупив в книгу после обеда, а она уже поманила его к себе, отвела в кабинет и сказала:

— Здесь тебя никто не побеспокоит. Можешь закрыться изнутри. Я не буду заходить.

Баки так и сделал. В кабинеты Туу-Тикки и Грена без разрешения не заглядывал никто, но отсиживаться у Грена было не так комфортно. Другое освещение, другая обстановка. Запах другой.

Три дня Баки провел в кабинете, не выходя даже на обед и ужин. Духи приносили ему еду прямо туда. И забирали грязную посуду. Вечером он поднимался в свою комнату в сопровождении Басты и Туу-Тикки. Кошка растягивалась на постели, Туу-Тикки садилась на край кровати. Подтыкала одеяло, пела колыбельные. Баки ничего не думал по этому поводу. Оценить тот факт, что ему, взрослому мужчине, убийце, который семьдесят лет наводил страх на все разведки мира, поют колыбельные про котиков и гладят по голове, он не мог. Просто иначе он вряд ли бы заснул, а идти к Стиву… Нет. Баки просто не мог. Стив — это разговоры. Не то, на что Баки сейчас был способен.

Где-то на третий день Баки оторвал примерно метр оранжевой шерстяной нитки от клубка из корзинки, и связал концы. На пробу сплел «кошачью колыбельку». Распустил ее, подошел к двери, отодвинул задвижку и осторожно выглянул в гостиную. Дениса нет. Альки нет. Стива нет — отлично. Только Грен за арфой и Туу-Тикки с гитарой. Приятный ненавязчивый фон.

Баки поймал взгляд Туу-Тикки. Она кивнула, поставила гитару в стойку, подошла к нему.

— Умеешь играть в «кошачью колыбель»? — спросил он.

Туу-Тикки кивнула. Баки шагнул от двери, пропуская ее. Туу-Тикки заперла за собой, забрала у Баки нитку, сплела первую позицию «кошачьей колыбели». Баки переплел ее во вторую. Сестры так играли, и он с ними. Оранжевая нить сплеталась во все более сложные фигуры, пока не запуталась. Баки распутывал ее, пока Туу-Тикки курила, а потом они играли снова. Молча.

— Завтра поеду к кошкам, — сообщил Баки. — Как купить диван?

— Новый или подержанный? — Туу-Тикки совсем не удивилась.

— Подержанный. Тряпичная обивка. Без подушек.

— Найду, — пообещала она.

И они продолжили игру. Мысль о диване пришла Баки в голову только что. В кошачьей комнате в приюте была слишком скудная обстановка. Диван не помешает. И кошки привыкнут к нормальной мебели. Может, удастся приучить их не драть ее.

Он пожалел, что не ходил к кошкам в эти дни. Они, наверное, скучают. А Стив, пожалуй, как всегда, во всем винит себя. Эта мысль не вызвала у Баки особых эмоций. Еще успеют поговорить.

Может быть, когда он снова сможет выдавить из себя больше, чем пару слов зараз, он уговорит Грена и Туу-Тикки взять несколько кошек из приюта. Будет сам за ними убирать и покупать еду. Спать с ними. Гладить. Кидать мячики с перьями. Да, так он и сделает. А потом, когда они со Стивом купят свой дом, просто заберет кошек с собой. У Стива больше нет аллергии — нет причин отказываться.

Баки посмотрел на свои пальцы с затекшей под ногти краской. Он по-прежнему рисовал каждый день. Надо бы сжечь накопившиеся рисунки. Последний раз он делал это позавчера. То, что сначала так пугало, превратилось почти в рутину: проснуться, принять душ и побриться, позавтракать. Установить мольберт. Нарисовать обнуление. Нарисовать заморозку. Нарисовать первые попытки кодирования. Постоять перед зеркалом, обнимая себя за плечи и шепча свое имя. Вытереть руки. Снять с мольберта высохший рисунок. Положить оборотной стороной вверх и до обеда пролежать, глядя в потолок, без единой мысли, без единой эмоции. Баки чувствовал, что глубоко внутри что-то происходит, но что бы там ни происходило, оно не показывалось на поверхности. Баки был только рад.

Он не знал, что с ним такое, и это его не интересовало. Если бы он спросил, наверное, кто-нибудь объяснил бы. Но он не спрашивал. В его жизни никогда не было такого покоя. Ни как у Баки Барнса, ни как у Зимнего Солдата. Криокамеру нельзя считать местом покоя — в ней не было ничего. Просто пустота. Обратимая смерть.

Баки заплел очередную фигуру «кошачьей колыбели». Подумал, что стоило взять менее пушистую нитку. Туу-Тикки сплела следующую. Цвет нитки совершенно не сочетался с ее маникюром.

Удобно иметь дело с существами, точно знающими, что ты чувствуешь в данный момент. Не надо ничего объяснять. Поймут сами, объяснят Стиву. Только не стоит этим злоупотреблять. Со Стивом придется поговорить. Может быть, завтра.

Третий день после поездки в клинику Таи Стив не видел Баки. Тот не появлялся ни утром, ни на ужине, не приходил ночевать в комнату Роджерса. При этом он точно был в доме, Стива в этом уверила Туу-Тикки, да и вся обувь Баки была на месте, у дверей. Возвращаясь с пробежки, Роджерс втайне надеялся на встречу, но друг как сквозь землю провалился. Это пугало: может, Баки обиделся настолько, что не хочет его видеть? Это его «проехали» было сказано, но, как теперь думал Стив, просто чтоб не трогали. И он был готов не трогать, только бы ему сказали, что нет, не в обиде, или да, я обижен вот потому и поэтому, исправить можно вот так. Или никак.

Чтоб не думать об исправлениях, Стив бегал или продолжал приводить в порядок сосны на холме. Ночами мысли накатывали еще сильнее, Стив ворочался, не в силах уснуть в одиночестве, проваливался в итоге в сны, где он ходил и искал что-то или кого-то, но сам не знал — или не помнил — что или кого. Утром было еще муторнее, и Стив сбегáл к пиле. Чем он займется, когда закончатся сосны, он не знал.

Стив уже даже желал, чтоб началась эта чертова терапия. Может, помогут разобраться во всем, сам Стив не умел. Хотя, скорее всего, ему снова придется заниматься всякой ерундой, от которой не будет толку — плавали, знаем. Он попробует, раз обещал, а какой будет результат…