Подарок к Рождеству

— Это не проблема. Что ты меня дергаешь. А что бы ты хотел делать с твоим даром?

— Я бы хотел научиться пользоваться им и не выматываться так, — признался Стив. — Я перерисовал ушко Юми, — он подхватил кошку на руки и погладил, — и потом уснул от усталости прямо за столом. И проснулся голодный, словно целый день дрова рубил. А я хочу перерисовать ей глаза, и хвост Барону, и глаз Акури — он одноглазый. И вообще… что-то делать, что-то полезное.

— Полезное — для кого?

— Сначала — хотя бы для своих животных. Для зверей в приюте Таи. Потом… не знаю. Не просто же так у меня этот дар? Он дан мне для чего-то.

Сефирот устроился на диване, глянул в огонь и нахмурился.

— Стивен, вот то, что ты сейчас говоришь, напоминает мне манеру общения мотивированного новобранца. В смысле, дар — он всегда для того, чтобы его использовали для мира должным образом. Но полезное с точки зрения человека — далеко не всегда должное. Если честно.

— Я… не понимаю, — признался Стив.

Он опустился в кресло. Юми свернулась клубком у него на коленях.

— Ты, как и я — мы чаще всего не можем судить, какие планы у существа на это его воплощение. Возможно, одноглазость выбрана котом для того, чтобы человек, его хозяин, научился заботится о некрасивом существе, научился тому, что любить и заботиться можно просто потому, что любишь.

— Я его люблю, — Стив наклонился, чтобы погладить подошедшего Акури. — Просто он промахивается, когда играет — не может расстояние рассчитать.

— Да, этому надо кота учить. Я просто о чем — такой дар — это мощный инструмент. Изменение реальности — это очень затратная штука, очень ответственная. Как ты будешь определять, что и для кого должно, а что нет? Ты не читал книгу про магов женщины со странным именем Урсула Ле Гуинн?

— Нет, — Стив помотал головой. — Мы читали Пратчетта, еще Скъялле — про яута и двух людей. Мы с Баки. Мы вместе читаем. Всякие познавательные книги для подростков. Я потому и не знаю, что мне делать с этим даром, понимаешь? Зачем он мне, как его использовать, можно ли мне вообще его использовать, как?

— Спроси у леди Туу при случае. Там в книге есть прекрасный момент — маг-ученик и маг-учитель идут по дороге, по горам, кажется. Маг-учитель — один из самых сильных магов своего поколения. Там вообще магический мир, и магов много. И часто плохую погоду в виде грозовых туч маги гоняют с места на место, а потом пересыхают ручьи. И маг-ученик очень удивляется, что его учитель спокойно мокнет под дождем. Спрашивает, почему так. Почитай книгу, она того стоит, — Сефирот потер переносицу. — Если дар есть, его надо использовать. Это однозначно. Иначе дар взорвет тебя изнутри так или иначе. Я бы сказал, что тут две основные проблемы — научиться использовать и научиться распознавать уместность использования. Я верно понимаю? Не спеши с ответом.

Стив задумался.

— Уместность, мне кажется, важнее, — признался он. — Потому что мне все кажется, что я должен помочь всем, кого вижу, только в этом есть что-то неправильное. Даже Христос не помогал все подряд.

— В этом действительно есть кое-что неправильное, — Сефирот слегка улыбнулся. — Жаль, я не дракон, я некоторых магических и вероятностных законов не знаю и не вижу. Но в самом общем случае возможны два варианта — твой дар у тебя для решения какого-то очень конкретного вопроса, и тебе просто надо научиться им пользоваться в достаточном объеме, а после часа «Икс» ты можешь считать себя в отпуске. Или твой дар вообще для корректировки искажений, тогда это на всю жизнь.

— Каких искажений? — не понял Стив.

— Любых искажений, — пожал плечами Сефирот. — Ну вот, например, мужчина живет в семье, имеет жену и ребенка. И несчастлив с этой женщиной. Но считает, что «люди так делают». То есть живет он в семье не потому, что хочет эту семью, эту женщину, а потому что «люди так делают». Вот это искажение. Настоящее было бы — перестать мучить себя и жену, развестись и давать деньги на ребенка до совершеннолетия. Понимаешь? Или живет мужчина из семьи военных. Он талантливый дизайнер платьев. Но он из семьи военных, какие дизайнеры? И он служит, мучается, а его дар сгорает, счастливые женщины, которые могли бы носить его платья, так и остаются несчастливыми.

— Но разве я могу здесь что-нибудь сделать? Как-то помочь? Я могу только стараться не допускать своих искажений в собственной жизни. Не жениться, например — я все равно ничего не могу дать женщине.

— Можешь. Если тебя попросят. Ты можешь нарисовать, как есть на самом деле — крутого мужика, который одевает женщин в красивые платья и счастлив каждый миг своей жизни. И это счастье расходится вокруг него волнами, проявляя в мире и в людях то, что должно быть, как должно быть.

— Я так не умею, — покачал головой Стив. — А про «попросят» — это важно?

— Да, это важно. Исправлять чужую жизнь по своему усмотрению — недопустимо. Ты не знаешь, для чего есть так, как есть. Бывают исключения, например, если существо не воплощено, попало куда-то по ошибке или человек умер не вовремя и застрял. Дракон как-то мне рассказывал жуткие вещи под абсент, про умерших, но не ушедших, — Сефирот передернул плечами. — Вот таким надо помогать просто по факту обнаружения.

— Но как я их распознаю? — спросил Стив, переплетя и стиснув пальцы. — Я ничего не знаю. Я на обряде вчера был в первый раз. Я уже ничего не понимаю — во что верить, кому молиться, к кому обращаться? Я молился господу всю жизнь, но он никогда мне не отвечал. А вчера была Остара — и звезды опустились на миндаль, который расцвел прямо при мне.

— Я помню, ты говорил, что ты католик, да? Земное христианство. Понимаешь, Стивен, на самом деле божественная искра — она всегда внутри тебя. Ты всегда в пределах божества. Пока сам не уходишь. И как общаться с твоим божеством — знаешь только ты. Никакие ритуалы на самом деле связи тебя и твоего Первоисточника не свяжут. Могут помочь немного, если ты вообще ничего не чувствуешь, но и только.

— Я… я не чувствовал в церкви, — признался Стив. — Накручивал себя, но это было просто нервное. Но вот когда Тая пела про святых… И вчера. Так странно.

— Это просто непривычно. То, что люди сделали из учения Посвященного, гм… Иисуса — это куча искажений и истерики. На самом деле. Ты будешь чувствовать твое божество, уместность деяния — когда будешь чувствовать себя.

— Динозаврики уже почти слушаются, — улыбнулся Стив. — И спасибо за упражнения с шариками. Мне стало легче рисовать. Ты бы хотел посмотреть мою студию?

— Я очень в этом заинтересован, — вернул улыбку Сефирот. — У меня студии как-то не случилось. Если динозаврики уже почти слушаются, то давай добавим еще кое-что? Я когда-то учил это же делать Кадзутаку Райтхена, когда он начинал свои магические путешествия.

— Кадзутака очень странный, — признался Стив. — Он вообще человек? — Роджерс поднялся. — Пойдем?

— Идем, — Сефирот встал. — Да, он потомок генетического модификанта и наверняка еще одного модификанта, родился в неприятном мире.

— А генетический модификант — это как? — заинтересовался Стив.

Они с Сефиротом поднялись по лестнице, и Стив распахнул перед ним дверь в студию. Вдоль стен стояли законченные картины, включая самую первую, пальчиковую. На мольберте был начатый портрет Грена. На подоконнике — стопка скетчбуков и альбомов с набросками.

— У меня в последнее время одни яуты на уме, — Стив указал на три законченные работы и начатую картину с матриархом, Сайнжей, Руди и Йонге. — Очень впечатлила книга. Такие товарищеские отношения… То есть там и приключения, и еще парни любят друг друга, но для меня самое важное — вот эта товарищеская близость.

— Это взят исходный геном человека и проведены какие-то изменения, — Сефирот вошел, огляделся. — Я тоже модификант, в геном гибрида человека и Цетра искусственно внедрен вирус. Такие глаза — это из-за вируса. У тебя очень экспрессивная техника, я бы сказал.

— Да? — удивился Стив. — Не думал об этом. Ну то есть я получил классическое образование, в моем колледже даже к Гогену и Ван Гогу с Моне относились скептически, а уж сюрреалистов и абстракционистов вообще проклинали. Не знаю, почему. Мы учились на классических образцах. Анатомия, гипсовые копии греческих статуй…