Разлом

Щупальца, еще мгновения назад рвавшиеся пожирать, убивать, уничтожать резко отдернулись и со свистящим, пронзительным шипением стали отползать, съеживаться, убираясь туда, откуда появились − обратно в Пасть. Разрыв материи мира стягивался, оставляя после себя сероватое небо и бесплодную, отравленную землю и все живое, что успело спастись.

А где-то далеко-далеко рухнул, рассыпавшись в прах Черный замок и умер Луцифарио…

Ничего этого я не видела. Но почему-то точно знала, что происходит.

Я сидела на траве, уткнувшись в колени лицом, обхватив голову руками.

Во всем мире я одна знала истинную природу разлома. Но это не помогло мне спасти любимого.

Я опоздала.

Я слишком поздно поняла слова Серхаса о том, что стихийная магия − это творчество, порождение души. И это порождение больной, истерзанной души вплелось в ткань мира, изменив ее, сделав своим подобием…

Я слишком поздно поняла, что Пасть − это не разлом в материи мира, а разлом в душе чародея.

И в моей душе тоже…

− Не плачь. − Рука архимага сочувственно легла на мое плечо. − Уже ничего нельзя изменить. Вы сделали свой выбор. Ваша любовь могла спасти мир. Но его спасла смерть. А теперь перемещающее заклинание отправит тебя домой…

После этих слов в моих и без того закрытых глазах, казалось, потемнело еще больше. И в тот же миг темноту прорезали едкие разноцветные кляксы, закружившие, завертевшиеся вокруг меня.

Кажется, я начала терять сознание…

… Слеза скатилась по щеке,

Поймал ее в ладони ветер.

И я была вся в той слезе,

Я взмыла вверх прощальной песней.

Рванувшись ввысь, я стала миром,

Его частицей, им самим.

Я умерла, но получила крылья

И с криком громким, но немым

Я ринулась вослед за ним.

И Пасть сомкнулась за спиной −

Теперь мы вместе, мой родной!

========== XIX ==========

Проморгавшись до тех пор, пока темноту в глазах не сменили цветные сполохи, преобразовавшиеся в конце концов в относительно четкие очертания предметов окружающей среды, я с протяжным стоном отлепила лицо от асфальта. Голова налилась свинцом и невыносимо гудела, во рту явственно ощущался запах спекшейся крови, а в носу − ее аромат.

С трудом усевшись так, чтобы стало возможно подобрать под себя ноги и не потерять равновесие, я принялась ощупывать физиономию, здорово помятую асфальтом, который на память оставил на ней отпечаток собственного рельефа, и, походя прикидывая, подпадают ли мои ощущения под симптомы кровоизлияния в мозг. Так как, помимо устрашающего названия и основанных на собственном воображении представлений, об этом заболевании я практически ничего не знала, попытки точной установки диагноза успехом не увенчались. Конечно, можно было бы придумать себе еще какую-нибудь страшную болячку, но состояние моего организма к тому времени уже пришло в относительную норму, а потому ухудшать его всяческими самозапугиваниями не хотелось.

Интересно, а сколько я провалялась без сознания? Судя, по тем двум грузовикам, успевшим обогнуть стадион и сейчас скрывающимся за поворотом, − не больше пяти минут. И что примечательно: ни одна наглая водительская морда, из тех, что постоянно сигналят в знак симпатии, пока я тут круги нарезаю, не вышла из машины, чтобы поинтересоваться самочувствием разлегшееся на асфальте девушки, судя по неестественности позы сделавшей это явно не с целью позагорать или передохнуть.

Более-менее придя в себя, я кое-как доковыляла до ближайшей (и единственной) скамеечки, в теньке которой мною была припрятана бутылка с водой. Выпив половину ее содержимого, а другую половину вылив на голову, я сложила руку в прощальном и весьма непристойном жесте, торжественно продемонстрировав его очередному самонадеянному водителю грузовика, излишне жестоко мучившему клаксон и, слегка пошатываясь, пошла домой.

Дорога на университетский стадион и обратно пролегала не только через все корпуса оного учебного заведения вкупе со зданием общежития (располагавшихся, к слову сказать, на самой границе между окраиной города и непаханой целиной, которая, впрочем, ныне начинала застраиваться и, судя по активно снующим грузовикам и растущим как грибы многоэтажкам на горизонте, весьма активно), но и через небольшую аллею, по правую сторону которой раскидывалась широкое, густозаросшее клевером поле, небольшая часть которого использовалась, как футбольное, а по левую сторону произрастали кустарники явно рукотворного происхождения, о котором свидетельствовала стройность их рядов и декоративность внешнего вида.

Среди выстриженных под одну гребенку и вытянувшихся по стойке «смирно» красношкурых веточек кустарника высилась нежная красавица-ива, успокаивающе шелестя листвой и приглашая прилечь на росистый травяной ковер в тени подле себя.

Пожалуй, я бы даже так и поступила, если бы так не торопилась.

Ох, уж эта моя жизнь с ее вечной спешкой, в которой нет ни минуты, чтобы расслабиться, отдохнуть, насладиться прекрасным… Есть лишь бесконечная гонка, вечное стремление, толкающее вперед, не дающее остановиться, передохнуть, задуматься…

Стоп! А кто мне мешает это сделать?

Сейчас еще утро, до вечерней тренировки уйма времени. Пусть я не поваляюсь дома с книжкой на диване лишний час или два, зато сделаю то, о чем так давно мечтала!

При этой мысли на моем лице растянулась до безобразия глупая, но не менее довольная улыбка, а я сама растянулась на траве с чувством полного удовлетворения, нежась от ощущения того, как пропитываются влагой майка на спине и шорты — чуть пониже, шурясь от солнечных лучей, проникающих сквозь пересыпаемую ветром листву, заслушиваясь незатейливым щебетом птичек, прячущихся в кроне ивы…

Домой я вернулась подозрительно голодной. Словно с момента последнего приема пищи прошла не пара часов, а половина суток — не меньше. Раньше никогда бы не подумала, что расслабляющие мероприятия требуют таких затрат энергии!

Дверь пришлось открывать ключом, который я, на свое счастье, в кои-то веки взяла с собой. Бабушки дома не было, о чем красноречиво свидетельствовали мои множественные, но безответные звонки в дверь, ее розовые тапочки у порога и записка на кухонном столе, содержащая душещипательную повесть о том, как меня ждали-ждали да не дождались и ушли на рынок, оставив еду там-то и там-то. Далее следовало долгое и подробное описание всех имевшихся в доме продуктов питания, их месторасположения, степени готовности и процедур, необходимых для приведения их в съедобный вид. Внизу записки наличествовала маленькая приписка: «Будешь уходить − перекрой газ, закрой форточку и выключи свет в коридоре».

Поленившись баловать себя разносолами, требовавшими недюжинных кулинарных навыков, фантазии и времени, я отковыряла в морозилке початый пакет пельменей, намертво сросшийся в страстных льдистых объятьях с куриным филе. Забросила содержимое в кастрюлю с водой. Поразмыслила. Прислушалась к гласу желудка. И пришла к выводу, что пятнадцати пельменей будет маловато для полного насыщения. Дабы не пострадать от недоедания, я откопала в холодильнике вареную колбасу, накромсала ее кружочками, нарезала хлеба и сотворила гениальнейшее изобретение человечества − бутерброды. Щедро улила их и успевшие свариться пельмени острым томатным соусом и с наслаждением вгрызлась в пищу, благоговейно замирая от согревающей тело и душу сытости, разливавшейся по телу. О, какое же это удовольствие, покушать в охоточку!

Трапезу мою завершила кружка чая с ополовиненным еще вчера вафельным тортиком…

Неполных пары часов хватило, чтобы едва восстановить силы. Усталость, увы, имеет свойство накапливаться, а моя, кажется, скоро хлынет через край. А потому даже пробежка утром и силовая тренировка вечером с перерывами на отдых между ними оставляют ощущение, сравнимое с суточной работой грузчиком. С трудом скинув себя с дивана, дотащив до ванной, побрызгав холодной водой в лицо и безжалостно потерев глаза, я сочла приготовления к выходу на люди осуществленными и пошла одеваться.