Страница 86 из 108
И день этот наконец настал. Они отправились сначала в Волчью Пущу, а оттуда — в столицу графства: Меллер с Катрионой в почтовой карете, сир Матиас с Ренатой верхом. Катриона, впрочем, время от времени с чародейкой менялась, потому что почтовая карета живо напомнила ей старую двуколку — разве что не скрипела так надсадно, но так же вытряхивала душу на каждом ухабе, несмотря на подложенные подушки и меховые полости, которыми пассажиры укутывали ноги: в этом ящике на колёсах, кроме всего прочего, было очень холодно. Жаль, что на этот раз Меллер не оставил в Вязах одну из фур. И плевать, что грузовая. Зато катилась мягко и легко, а под защитой тента можно было завернуться в меховой кокон и вздремнуть.
Погода стояла довольно холодная, хоть и облачная. Редкий снежок временами принимался порхать в почти безветренном воздухе, но скоро унимался, и только серые слоистые облака лениво ползли по небу — нижние пласты в одну сторону, верхние в другую, временами приоткрывая бледное зимнее небо. Дорогу уже порядком наездили, но день был короток, так что путешественники больше времени проводили в трактирах при почтовых станциях, чем в дороге: разъезжать в темноте, приманивая разбойничьи ватаги и волчьи стаи, мало кто рисковал.
К трактирам этим, кстати, Катриона относилась с непреодолимой брезгливостью. Понятно, что в пути выбирать не приходится, но ложиться в постель, в которой огры знают кто спал прошлой ночью, и есть из плохо помытой общей посуды… Да, в детстве случалось, что целая компания мальчишек и девчонок спала вповалку на куче лапника, укрываясь двумя-тремя дерюжками на всех, но там все были свои, знакомые чуть ли не с рождения. И с ними ни тогда, ни до сих пор не противно было есть из одного котелка и пить из одной кружки по очереди. Но по трактирам-то своих не было! Вернее, за них можно было посчитать только консорта с охранниками, а кто пил заметно кислившее молоко из засаленной кружки ещё этим утром — опять же только огры знают.
— И вот так всегда? — спросила она Меллера, когда он в первый вечер в первом же трактире велел при нём перестелить бельё на обеих кроватях (спали они все в одной комнате — на одной кровати Катриона с консортом, на другой его охранники), и за это ему пришлось заплатить сверх выставленного утром счёта. — Или ближе к столице лучше?
— Ближе к столице на самом деле хуже, — хмыкнул он. — Здесь всё-таки на одних и тех же постоялых дворах останавливаются путешественники всех сословий… Рената, солнышко, — он кивнул на голые тюфяки (служанка, замотанная неопрятная девка как раз упихивала в наволочку снятое с обеих кроватей бельё). — Так что трактирщики волей-неволей вынуждены считаться с теми, у кого есть и деньги, и статус, — объяснил он. — А в центральных областях есть прямо-таки по-королевски роскошные гостиницы и есть поплоше, победнее. И если нет у тебя денег на королевскую роскошь, будешь ты спать в обнимку с клопами и есть кур, которым не дали мирно скончаться от старости.
Рената тем временем привычно, отработанным движением сделала несколько пассов, и над голыми тюфяками прокатились по очереди волны такого жара, что серый тик слегка пожелтел. Потом она так же прожарила все четыре подушки и насмешливо сказала служанке, которая уставилась на неё с ужасом, только что знак оберега не сотворила:
— Скажи хозяину, что с него десять марок за истребление клопов.
Та что-то пискнула и, схватив неуклюжий куль с несвежим бельём, опрометью кинулась вон. Пришлось Катрионе самой застелить их с консортом кровать, а потом и вторую тоже, потому что Меллер ушёл договариваться об ужине, и охранники, понятно, увязались за ним. Впрочем, их уход позволил Катрионе умыться и переодеться без лишних глаз. «А Меллер ездит вот так несколько раз в год туда и обратно, — подумала она, одёргивая специально для трактиров взятое простое серое платье. — Бедняга. Мне, наверное, одной этой поездки на три года вперёд хватит».
========== Глава 40 ==========
Местность вдоль тракта день за днём менялась понемногу. Горы отступали всё дальше, леса редели, реки разливались шире; течение подо льдом никак не угадывалось, но Катриона была уверена, что оно куда ленивее, чем даже в Серебрянке, не то что во вздорной Гремучей. А ещё она заметила, что после Захолмья как-то разом пропали ограды вокруг селений. Обыкновенные заборы домов и поместий остались, конечно, но не стало полуторасаженных частоколов, огораживающих целые деревни. Катриона думала, что ей было бы неуютно и вообще не по себе в селе, сквозь которое днём и ночью идут и едут чужаки, но местные, похоже, ничуть не страдали.
Лошадей на почтовых станциях заменяли каждый раз свежими, и чтобы сопровождать карету верхом, сиру Бирюку с Ренатой пришлось взять заводных. Впрочем, целый мешок шкурок, который Катриона везла в подарок консортовой родне, проще было навьючивать на лошадей, чем пытаться пристроить в грузовом ящике. Особенно после Захолмья, в котором им с Меллером пришлось потесниться, давая место такой же супружеской паре, но с двумя детьми. Сидеть по полдня с ребёнком на коленях было уж очень утомительно, и Катриона предложила одного из мальчишек посадить между нею и её консортом. Младший, которого отец охотно ссадил с колен, тут же полез выталкивать старшего, сидевшего между родителями, и тот, надувшись, пересел. Впрочем, медвежья полость быстро его утешила — на родительской стороне было куда холоднее. Матушка его на Катриону поглядывала с нескрываемой завистью, да и младший, кажется, пожалел, что сам не перебрался в меховые объятия медвежьей шкуры.
Меллер разговорился с отцом мальчишек: тот ехал навестить дядюшку, который каждый год «в последний раз» собирал всех молодых родственников, туманно обещая выбрать уже наследника. Последний раз сменялся самым последним, потом самым-самым последним, как мрачно заметила жена возможного наследника, а дорога в оба конца сжирала столько денег, времени и сил, что она бы лично давно плюнула на дядюшку, который откровенно издевался над племянниками. Но кое-кто, — тут она хмуро посмотрела на мужа, — всерьёз принимал все эти издевательства за невинное желание больного старика ещё раз увидеть близких… Словом, это была первая ссора соседей, и повторялись они потом чуть ли не ежедневно. Так что Катриона тоже почти ежедневно после обеда ехала верхом вместо Ренаты, чтобы не слушать вежливую, вполголоса, супружескую грызню. Мало ей дома было маршала и «интенданта»!
В общем, дорога была сплошным разочарованием. Или просто не тот Катрионе достался характер, чтобы каждый день сталкиваться с таким количеством незнакомых людей. Она устала, как не уставала даже весной, объезжая поля и бродя по бороздам по колено в грязи; однообразные виды ей быстро приелись; трактиры по-прежнему вызывали отвращение (спасибо Ренате за её битвы с клопами, а то было бы совсем печально). Хорошо, хоть доехали они быстро, гораздо быстрее, чем Меллер, по его же словам, рассчитывал.
Озёрный Катрионе тоже не понравился. Она представляла себе что-то вроде тех городов, которые были нарисованы в книгах, а в столицу графства они как нарочно въезжали со стороны северного, «бедняцкого», предместья. Бесконечные перепутанные ряды серых хибар под низким серым небом навевали тоску, а встающие над предместьем мрачные серые крепостные стены собственно города — подавляли. Нет, потом объездная дорога (возчик не стал въезжать в северные ворота, что горячо одобрили и Меллер, и соседи по карете) полезла в довольно крутую горку, оставляя унылые домишки внизу и позади, но впечатление безнадёжной, унылой бедности не оставляло.
После нищей окраины до самой вершины пригорка вдоль дороги тянулась высокая и, кажется, толстая каменная стена, за которой белели снежными шапками деревья — плодовые, сколько могла судить Катриона. Высоченный шпиль, вздымавшийся над ними, указал, кто хозяин сада, и Катриона подумала, что мальчишки из предместья наверняка каждое лето лезут в монастырский сад, невзирая на стены, собак, ругань матерей и угрозы послушниц. Она бы вот точно не устояла — жить в серой облезлой хибаре у наверняка грязной воды, помогать отцу ловить и разделывать вонючую рыбу и всего лишь смотреть, облизываясь, как зреют яблоки, груши и сливы в монастырском саду? Как там Меллер обозвал их с Аларикой? Сказал, что Вязы — это рассадник вольнодумства и богохульства, или что-то в этом роде? Пусть так, но ещё лет десять назад она бы с удовольствием наведалась ночью в сад вместе с Вальтером, а уж его бы от такого приключения никакая грядущая порка не удержала.