Страница 59 из 108
— Ихняя милость господин барон велел подводы посылать к Нижним Бродам, — мрачно сказал замученный, промокший, продрогший гонец. — Все, сколько наберётся. — Ему подали кружку подогретого вина, он выдул его одним махом и закончил устало: — И лучше бы вам свету не ждать, а прямо сейчас начинать закладывать.
========== Глава 28 ==========
Гонец сказал, что оркам не удалось ни стену взять, ни толком выбраться из Ноголомного ущелья, но и обошлось это Волчьей Пуще недёшево.
— И убитые есть, и раненых много. — Аларика судорожно прижала руки к груди, и гонец торопливо заверил её: — Жив сир Эммет, ваша милость, сам видел. Рука на перевязи и на левый бок всего перекосило, но ходил, ругался с кем-то.
— Даже ругаться сил хватило? — вымученно улыбнулась Катриона, вслед за Аларикой пробормотав «Хвала Девяти!»: остаться без маршала ей хотелось ничуть не больше, чем Аларике — овдоветь. Да и просто привыкла уже к толковому и ответственному командиру егерей. Даже… привязалась немного, наверное. — Сира Аларика, устройте парня, ладно? — попросила она. — Пусть поест и выспится, а я в замок съезжу. И ещё… может, вашему супругу отдельную комнату пока выделить? Грудной младенец и раненый в одной спальне — это ни вам, ни сиру Эммету никакого покоя не будет.
Аларика покивала, ухватила гонца за рукав и потащила в большой зал кормить и выспрашивать подробности, а Катриона распорядилась приготовить с десяток телег (понятное дело, не все — мало ли что там барон приказал, а вдруг в самих Вязах, храни Девятеро, что-то случится?) и заложить её двуколку, раз уж предстояло вести домой раненого. А в двуколку снова накидала подушек и пледов, по себе зная, как знобит от потери крови.
Ещё она, подумав, взяла две штуки домотканого полотна: легкораненых развезут по домам, а вот тяжёлых положат в часовне, и там понадобится много всякого тряпья — и на лежаки постелить, и раненых обмывать-обтирать, и вообще, лишними не будут. Ещё травница, узнав о сборах, сама принесла бутыль настойки календулы и горшочек мази. А Росс передал для целителя и его ученика полную жестянку пастилы — он с чего-то решил, будто чародеям нужно много сладкого. Катриона удивилась (сколько она помнила, Рената, хоть и была сластёной, но мясо ела — куда там мужикам-егерям!), однако спорить не стала. Она же всё равно собиралась привезти Каттену сладостей хотя бы в благодарность за Аларику.
Пока собирались, пока добрались по где-то скользкой от дождя, где-то раскисшей дороге, встало невидимое за тучами солнце. Дождь всё так же уныло и бесконечно сеялся, в низинах сливаясь с туманом, так что мутная темень превратилась в такой же мутный, тусклый свет. Катрионе казалось, что у неё после бессонной ночи в голове такая же серая муть, да её ещё укачало на гномских рессорах, так что ей нестерпимо хотелось бросить вожжи, закутаться в плед, привалиться к высокой мягкой спинке сиденья и закрыть глаза. Вместо этого она нашла во дворе крепости сира Генриха, выслушала от него приказ послать своих людей к дальнему от Нижних Бродов подъёму из Ноголомного и сказала, что хочет передать послушницам кое-что для раненых.
— Для раненых? — переспросил он, рассеянно трогая левый висок. Повязки на голове у него не было, но вид он имел такой, будто ему прилетело по ней ятаганом, а то и кистенём. Наверняка шлем теперь чинить придётся, а то и новый кузнецу заказывать. Да и всё остальное тоже. Или сир Генрих просто уже вторые сутки был на ногах и слегка отупел от недосыпа? — Хорошо. Давайте-ка я тоже загляну в часовню.
До часовни ехать было недалеко, но сир Генрих, сев и прикрыв глаза, уснул, кажется, раньше, чем уронил голову на стопку подушек. Катриона выбралась наружу, посмотрела на измученного мужчину и решила не будить, но пока доставала из грузового ящика позади полотно и корзинку с посылкой для целителей, сир Генрих от этой возни проснулся сам.
— Понятно, почему матушка Саманта тянула до последнего, — кривовато усмехнулся он, забирая у Катрионы неудобные и увесистые штуки полотна, мешавшие ей привязать лошадь. — Я бы и сам от такой двуколки не отказался.
Катриона смолчала, поморщилась только и мысленно попросила Канн, чтобы матушки Саманты в молельном зале не было. А полотно можно и послушницам отдать.
Ну, её там и правда не было. И Каттена тоже, хотя молельный зал был заставлен лежаками с ранеными, вокруг которых хлопотали послушницы и родственницы. Сир Генрих отдал одной из них полотно и спросил, где мать Саманта.
— А в крипте они, ваш’милсть, — почему-то опасливо ответила послушница и даже как будто спрятаться за полотняные трубы попыталась. — С ихней милостью господином целителем ругаются. — Катриона обречённо вздохнула: не удастся поговорить с целителем так, чтобы мать Саманта этого не видела. — Её милость сиру Фриду же убили, — Катриона недоверчиво охнула, хоть и понимала, что чародеев можно убить точно так же, как обыкновенных людей, — а святая мать говорит, что не место колдунам в храме, и в крипту класть её не дозволяет.
Сир Генрих выругался, спохватился, что он в часовне вообще-то, и торопливо пробормотал просьбы о прощении всем Девяти разом и Аррунгу в особенности. Катриона отстранённо подумала, что как раз отец воинов легко простит ещё и не такие слова, если они сказаны про жрицу, отказавшуюся принять в храме того, кто погиб, защищая Волчью Пущу и жрицу эту заодно.
В крипту спускаться ужасно не хотелось, но настойку и мазь послушницы всё равно потратят на раненых, хоть им отдавай, хоть неси Каттену. А вот что дойдёт до целителя из россовского угощения? Две-три мармеладки на дне пустой жестянки? Так что Катриона нехотя поплелась за баронским сыном.
В крипте было темновато, но даже в красноватом коптящем свете нескольких факелов лицо Каттена выглядело так, будто он встал с одной из полок у стены, куда укладывали убитых, чтобы потом разом всех похоронить. Как он вообще на ногах держался? Рядом стоял такой же измученный и насупленный ученик сиры Фриды, но он-то помалкивал, бывший пастух, воспитанный в почтении к служителям Девяти. А вот наглый рыжий кошак почтительным даже не прикидывался.
— Хорошо, святая мать, — сказал он ядовито, — поднимать в разговоре с вами темы морали бесполезно, не буду и пытаться. Но скажите мне, будьте добры, жрица Сармендеса, вы ещё помните, что такое лич?
Мать Саманта ощутимо побледнела, а сир Генрих нахмурился.
— Что за лич? — требовательно спросил он жрицу.
Та замешкалась с ответом, а Каттен порылся в сумке на поясе, вытащил оттуда мятый кулёк и выдал сиру Генриху и Катрионе по какому-то горелому сухарику… ой нет, это пастилки такие были, похожие на горелые сухарики. Катриона сунула в рот свою и тут же чуть не выплюнула её, потому что язык и нёбо мгновенно связало едкой горечью.
— Не грызть, не глотать, держать на языке, пока не рассосётся, — приказал Каттен.
Сир Генрих буркнул: «Помню», — а Катриона глубоко задышала носом, чтобы не стошнило.
— Так вот, — сказал целитель, — поскольку мать Саманта отвечать не торопится, объясняю за неё. Лич — это вид высшей нежити, сохранившей, а временами даже усилившей прижизненные способности к магии.
Ученик сиры Фриды… как же его? Отто вроде?.. кивнул — видимо, чародейка его и этому учила.
— В отличие от живых магов, — неторопливо, размеренно, даже немного занудно продолжил Каттен, — лича не сдерживают ни совесть, ни долг, ни хотя бы страх перед законами. Вы представляете себе боевого мага, которого ничто не сдерживает от желания истребить всё живое вокруг? — спросил он сира Генриха, и тот поёжился. — Душа-то ушла на перерождение, прихватив с собой и привязанности, и понятия о долге, а способности и умения остались… Впрочем, опять я о морали, а не по делу.
Это всё было очень важно и, пожалуй, даже интересно, но бурая дрянь на языке наконец растаяла, и Катриона торопливо полезла в корзину, попытавшись одной рукой стянуть тугую крышку с жестянки. Это ей не сразу, но удалось. Подвернувшийся под руку мармелад немного отбил мерзкий вкус, и Катриона отдала жестянку Каттену. Тот задрал рыжеватую бровь, протянул угощение по очереди всем, даже матери Саманте (та, правда, отказалась с таким видом, будто её гнилой брюквой накормить попытались), съел брусок пастилы с орехами, невоспитанно облизал пальцы и продолжил: