Страница 57 из 108
========== Глава 27 ==========
В свой возок мать Клара садилась с таким видом, будто это Катриона виновата была в том, что на Равноденствие пошёл дождь. Вернее, начался он ещё за три дня до праздника и униматься в ближайшее время совершенно не собирался. Мелкий и въедливый, он быстро пропитал навес, которым пришлось укрыть двор, и тяжёлые холодные капли то и дело падали на алтарь, на столы с угощением, на собравшихся во дворе крепости вязовчан. Ну, и на мать Клару, само собой, тоже. Нарушать храмовое уложение и накидывать плащ поверх праздничной ризы она не решилась, но службу провела с такой недостойной поспешностью, что народ глухо заворчал, недовольный окончательно испорченным праздником.
Высказать недовольство прямо, впрочем, никто не рискнул, и Катриона, провожая жрицу, вручила ей гостинец для прочих матушек и сестёр — новенькую, ни разу на плите не постоявшую кастрюлю, доверху набитую овсяным печеньем, которое испёк на праздник Росс. Что’ складывать печенье в корзинку, что’ заворачивать в полотенца и промасленную бумагу — всё одно было бесполезно, дождём размочило бы. Пришлось пожертвовать сияющей серебристыми боками кастрюлей — получить её обратно Катриона не надеялась, не станешь же снова дёргать барона из-за такой ерунды. Мать Клара приняла угощение и вынужденный подарок, поглубже натянула капюшон плаща из «рыбьей кожи», буркнула благословение и уехала проводить службу в следующем селении.
Но и после её отъезда веселья не прибавилось, и испортившаяся погода была ни при чём. Даже огры, которые могли нагрянуть в гости, подзабылись за главной новостью: орки в кои-то веки объединились и силами полутора десятков кланов должны были именно в день праздника штурмовать и стену вдоль Гремучей, и Ноголомное ущелье. Сир Эммет, ездивший в замок, чтобы попросить у барона помощи против огров, вернулся злой, как голодная мантикора, с известием, что это, наоборот, он со своим отрядом должен будет помогать защищать западный берег Гремучей. Потому что нападут огры или нет, это ещё неизвестно, а вот орки точно собирались напомнить Волчьей Пуще о тех лихих годах, когда защищать от них приходилось не только сёла и хутора, но и сам замок.
Первым принёс это известие гоблин, требовавший «место спать и еду досыта каждый день» за важное сообщение. Потом и разведчики заметили подозрительную возню на том берегу Гремучей. Потом дриады заявили, что помогать людям не будут, потому что орки с ними, дриадами, никогда не ссорились и первыми они раздоры с длиннозубыми начинать не станут (хотя про их помощь в деле защиты от орков никто даже не заикался — это остроухие так предупредить хотели, что дело серьёзное и мелкий перебежчик не врёт?).
Словом, народ пил мало, — а ну как огры и впрямь заявятся, или там разбойники проведают, что егерей спешно отозвали аж к Гремучей? — больше гудел, собираясь беспокойными кучками. Никаких танцев, понятно, не предполагалось, и дриады, набрав с собой пирогов и всё того же овсяного печенья, вернулись в свой Чёрный лес.
Хуже всего была неизвестность. Даже если на Гремучей шёл бой, никаких вестей оттуда не приходило, и чего ждать, к чему готовиться — Девятеро знают. То есть, народ потому и не расходился, что ждал нападения с любой стороны в любой момент, разогнав по домам только детей и баб, чтобы присматривали за сорванцами (кое с кого сталось бы удрать из дома, чтобы вызнать новости об орках).
Темнело быстро: и тучи ползли низко, почти цепляясь за макушки деревьев, — Орланова Круча вообще скрылась в мутной серой дымке, — и под навесом впору было уже факелы зажигать. В общем, Катриона распорядилась часть столов перенести в зал, торжественно именовавшийся большим, а на деле тесный и неудобный, и разжечь в нём сто лет не топившийся здоровенный парадный камин, чтобы мужики могли по очереди зайти обсушиться и перекусить. Дерюгу над двором она приказала снять, чтобы не вышло так, что в ней сами защитники крепости и запутаются, если её полотнища начнут падать на головы, сброшенные ограми ли, разбойниками ли. Староста разослал караульных, чтобы обходили частокол по трое-четверо, а Катриона пожалела, что отдала баклагу с горным маслом сиру Эммету: как бы оно самим не понадобилось.
Так за беспокойным вечером пришла бессонная ночь. Ну, то есть, мужики спали по очереди, сменяя друг друга. Катриона тоже пыталась было вздремнуть, но только напрасно проворочалась целый час. В конце концов она поняла, что не уснёт, и принялась одеваться, испытывая острое желание напялить поверх платья трофейную броню.
Накинув подаренный консортом плащ даже не из «рыбьей кожи», а из тяжёлого струящегося шёлка, пропитанного чем-то до сих остро и едко пахнущим, она вышла во двор. Небо по-прежнему было мутно-серым, низким и угрюмым. Дождь вроде бы приутих, но мерзкая холодная морось висела в воздухе, превращая свет факелов и костров в размытое дрожащее сияние без теней и чётких границ. Ещё и дым не спешил подниматься к космам лениво ползущих туч, а сам тоже расползался по земле, неохотно расталкивая тяжёлый воздух, насыщенный влагой. Изредка перебрёхивались охотничьи собаки, выпущенные за частокол, им вторили дворовые псы, люди у костров негромко переговаривались, так что голоса сливались в ровный гул, заглушаемый шелестом мириад мелких капель и цоканьем капель покрупнее, собравшихся в водосточных желобах.
Катриона прошла до ворот у моста, поднялась по шаткой лесенке к смотровой площадке и зачем-то долго всматривалась в мглистую темень, сквозь которую слабо мерцала рябь на речной воде. Ничего, понятно, не высмотрела и вернулась во двор крепости. Спать не хотелось, заняться было нечем, на душе было муторно. Что там у Гремучей? Действительно ли орки напали целой ордой? А если так, удалось ли их отбить? И с какими потерями? «Как только рассветёт, — подумала она, — надо будет приготовить несколько телег. Вдруг понадобится забрать раненых или, Канн упаси, убитых? Или не сто’ит, пока барон не пришлёт гонца с таким требованием? Вдруг не было никакого нападения орков, а я тут вылезу со своими подводами?»
Она зашла в зал, где кто-то без особой охоты перекусывал остатками угощения, а кто-то дремал, положив руки на стол, а голову — на руки. Постояла бездумно у камина, глядя, как рассыпаются, догорая, золотисто-красные головни. Влажный плащ нагрелся, начал пахнуть ещё сильнее, Катриона сняла его и повесила его на лосиные рога слева от очага. Справа тоже сушились чьи-то рогожные накидки, и Катриона с невольным смешком вспомнила, как посылала в подарок Этельберте Сильвер оленьи рога: «Турнирное оружие забыто и сброшено в опавшую листву…» Кстати, надо будет написать дорогому консорту, что тут творилось, пока он улаживал свои дела в Озёрном. Ему, конечно, доложат обо всём во всех подробностях, и наверняка не один человек и не два, но пусть попробует поставить себя на место своей супруги, оставленной им в такое беспокойное время в одиночестве.
С охапкой дров подошёл кузнец, подкинул их в камин, покрутил в чёрных от вековечного нагара мозолистых лапах кочергу, хмыкнул чему-то. Кочерга, наверное, была старше, чем он сам. Наверняка ещё его отец ковал, а то и дед — что ей сделается, если пользуются ею нечасто, а лежит она в сухом месте, где ржавчина до неё не доберётся? Катриона перекинулась с кузнецом парой слов о том о сём, взяла со стола половинку разломанного кем-то пирога с рыбой. Есть тоже не хотелось, как и спать, но еда была каким-никаким занятием.
— Сира Катриона.
— Да? — она обернулась к Аларике. Та была бледнее обычного, глаза покраснели и припухли. — Не спится?
— Какой там сон! — кривя непривычно бледные губы, точно вот-вот готова была снова расплакаться, отозвалась помощница. — У меня уже Лидия отобрала сына. Сказала, что из-за меня ему плохо, и она сама с ним ночку поводится. Пойдёмте на кухню, сира, а? Я там каким-нибудь делом займусь, а то я так с ума сойду от беспокойства. Я бы одна пошла, но дурацких сплетен не хочу, будто я по ночам к неженатому парню бегаю. За пастилой, наверное.
У неё уже слёзы на ресницах закипали, но на этих словах в покрасневших глазах полыхнула лютая злоба, а голос засочился ядом. Кажется, её поцелуйчики в щёчку с «братцем Гилбертом», которые и муж-то всерьёз не принимал, кому-то из дорогих соседушек показались купленными за сахар и маслины. А там, где завистливые дуры углядели что-то непристойное единожды, там они ещё десять раз придумают что-нибудь этакое. Например любовные делишки чудом оставшейся в живых роженицы и мучной моли из третьего сословия.