Змеюка

Эту Предвечную, кстати, мастер Асканио поминал всякий раз, когда добрый человек сказал бы «Создатель». А вот до Создателя и его Пророчицы Змею как раз не было никакого дела. Когда Камилла в солнцев день собралась по привычке в храм и спросила разрешения у мастера отлучиться из дому, тот плечами передёрнул и сказал: «Ну, сходи», — с таким видом, точно Камилла по лавочкам прогуляться просилась. И тут же заорал: «Корвин, у тебя основа под „Слёзы невесты“ готова?» — так что ясно было, что сам он никуда идти не собирается. Она даже подумала, что раз отпросилась, то сходит, понятно, а в другой раз… может, ещё и тоже не пойдёт. В здешней часовне на ученицу Змея небось не ласковее посмотрят, чем дома — на ведьмино отродье.

Мать помогла ей затащить сундучок наверх, в комнатку чуть ли не на чердаке. Спасибо, хоть отдельную, а то вон служанки втроём жили; Камилла же, давая отдых гудящей голове, пристрастилась читать перед сном что-нибудь не по алхимии, а стихи какие-нибудь или истории про лихих наёмников — соседкам бы точно не понравилось, что у неё лампа горит за полночь. Она, кстати, хотела на свои деньги горного масла купить для лампы, но Змей высмеял её, заверив, что уж на освещение как-нибудь сам заработает. А если ей деньги карманы жгут, так пусть лучше купит на осень и зиму боты суконные и тёплые штаны: в подвале скоро холодно станет, как в погребе.

— Он вообще хороший, — вздохнула Камилла. — Язык только… ядовитый, а так он заботливый.

Она села на кровать и сложила руки на коленях. Убираться в лаборатории ей было велено только в ужасном негнущемся фартуке до самого пола и в длинных, до локтя, перчатках из толстой, но мягкой кожи, под которые руки сначала смазывались жирной вонючей дрянью. Закончив уборку, надо было помыть и фартук, и перчатки, и руки с мылом, и лицо умыть, а потом и руки, и лицо опять намазать, но уже не вонючей дрянью, а душистым маслом, которое подмастерье по имени Корвин варил целыми котелками. Наверное, там было что-то ещё, кроме цветочного масла, разбавленного прокалённым рапсовым, потому что руки от него за тот семерик, который прошёл до приезда матери, стали мягкими-мягкими, даже мозоли на ладонях от ножа и от пестика почти сошли.

— Если что, — сказала мать, присев рядом и обняв её за плечи, — возвращайся. Отец уже успокоился, не злится больше. Сам понимает, что всё верно, городской алхимик лучше ведьмы деревенской. Но если не по тебе окажется, приезжай обратно, а в селе поболтают да и заткнутся. Сама знаешь, всю жизнь на дураков оглядываться…

— Лучше вовсе не жить, — кивнула Камилла и привалилась лбом к её плечу.

Матушка потёрлась щекой об её макушку, назвала Камиллу «ёжиком» и, вздохнув, встала.

— Ладно, — сказала она, — пойду, а то мастер твой гостей не любит, я гляжу. Вечером приходи на постоялый двор, поговорим по-людски, а то всё мне кажется, что твой заботливый вот-вот придёт гнать меня отсюда.

========== Ученица ==========

Камилла то ли слышала от кого-то, то ли читала, будто на юге глава семьи может из семьи этой изгнать любого, кто его приказа не выполнил: сына, младшего брата, племянника, внука… В Империи такого, понятно, не водилось — отречься можно было только от осуждённого преступника. А парень, которому исполнилось шестнадцать, мог хоть вдрызг разругаться с отцом и уйти проситься в ученики к кому угодно, наняться к любому хозяину или тем более в армию завербоваться — всё равно он оставался кровной роднёй и законным наследником, даже если отец орал ему вслед, что знать его больше не знает и на порог не пустит.

Но то парень, девчонке такая свобода не светила ни в шестнадцать, ни позже. Пока в девках ходишь, отец тебе хозяин, как замуж выйдешь — муж. Ну, это по закону, понятно, в жизни-то всякое бывает. И всё-таки, даже позволив дочери стать чьей-то ученицей, отец в любой момент мог приехать и забрать её, объявив, что нашёл ей мужа. С мастером он мог договориться, что заплатит за уже полученную дочкой науку в несколько частей, а то и вовсе чьей-нибудь чешуёй расплатится, не деньгами, и пришлось бы тому отпускать домой ученицу, а Змей Камиллу отпускать точно не хотел. Даже пожалел как-то, что в Империи не обвенчают девчонку четырнадцати лет — он-де знает, за кого её замуж выдать, чтобы она могла учиться и дальше.

Камилла слушала, помалкивала, думала про себя, что ещё два года у неё точно есть — до шестнадцати никто её дёргать отсюда не станет. А вот потом… Отец оставлял ей деньги после каждого своего приезда, но тратить их было особо не на что: кормил свою ученицу сам Змей, он же отвёл её в самом начале осени к портнихе и потребовал, чтобы девчонку «одели по сезону, и так, чтобы приличному человеку не было стыдно за свою ученицу». Сам приличный человек на выход одевался в бархат и шёлк, к ним прилагались серебряные перстни, пряжки-пуговицы и серёжка в левом ухе (мог бы и золото носить, но на золото плохо ложатся чары, пояснял он, а вот серебро зачаровывается на раз); и чтобы ему не стыдно было за свою ученицу, Камиллу одели так, что она только хмурилась: не слишком ли жирно? Не расплатишься ведь потом…

Словом, на полученные от отца деньги она купила свод законов о браке и семье и несколько вечеров упорно одолевала книгу, словно нарочно написанную таким языком, чтобы всякая деревенщина бросила читать на первой же строчке. Камилла не бросила и в конце концов нашла-таки закон о том, что женщина или девица в ранге либо подмастерья официально признанной гильдии, либо мага, закончившего обучение, признаётся э-ман-си-пированной, вот. Дело было за малым — стать настоящим магом (про подмастерье Камилла даже не загадывала). Про способы расшевелить дремлющие способности говорил ещё носатый Искатель с цепью на шее. Рожать было рановато, конечно, да и невинности лишаться пока что тоже, но вообще-то, Камилла собиралась расстаться с этой не слишком ценной вещью за неделю-другую до совершеннолетия, чтобы набрать наконец полный первый круг и поехать в Школу целителей, откуда уже ни отец, ни братья не выцарапают. А если не получится, и придётся возвращаться в Монастырские Сады… Ну, там видно будет. Ни Михе, ни его дядьке эта несчастная первая кровь даром не нужна, им нужна травница за бесплатно, а какой-нибудь Сим и пикнуть не посмеет, что его опередили. Осталось только найти того, с кем можно было бы становиться женщиной, а вот тут было сложно. Желающие-то найдутся хоть на какую лысую, но хотелось бы после этого остаться живой, здоровой и не ограбленной, а связываться с тем, кого хорошо знаешь — неловко ведь будет потом. Как с ним встречаться, разговаривать и вообще…

Мать, правда, говорила, будто отец ни про замужество, ни про Миху и разговор с его дядькой ни разу даже словечком не вспомнил, и всё равно Камилле было тревожно. Матушка, может, на это внимания не обращала, а вот со стороны очень было видно, как задевает отца, что живёт он в доме жены и что для сельчан не она жена Фина-охотника, а он муж Лаванды-травницы. Зачем надо было идти в примаки, если отцу это так не по душе, Камилла понять не могла, но почему-то так ей и казалось, что отец сговорится с Томасом-трактирщиком и выдаст её за Миху из наилучших побуждений: и дочка привычным делом занята, и никаких примаков больше в доме, одни невестки — всё, как у добрых людей. Вон Якоб уже поглядывает на Дину, и матушка вроде не против. Что бесприданница, беда невелика: своих и денег, и добра хватает, зато девка стряпает так, что пальчики оближешь, рукодельница, каких поискать, и характер при этом как у птички, лёгкий и весёлый. А что глуповата, так есть вон уже в доме две умницы, мужикам вечная головная боль.

Такие мысли бродили в бритой головушке Камиллы, пока она размеренно помешивала варево красивого золотисто-зелёного цвета, прямо как камень Искателей под её руками. От массы в котелке остро и свежо пахло мятой — это кто-то привёз из столицы мятные пастилки для освежения дыхания, и его родные-приятели, понятно, захотели такие же. Так что аптекарь Транк спросил Змея, не возьмётся ли тот наделать таких пастилок, потому как у самого аптекаря в разгар зимы выше головы работы с микстурами от кашля и от лихорадки, а упускать такую возможность заработать лишний грошик не хочется. Змей, видно, тоже был не прочь заработать лишний грошик, особенно на такой ерунде, и Камилле поручили сварить густой мятный сироп, остудить его и наделать маленьких, с ноготок, лепёшечек.