Змеюка

Она тут же предложила часть очень уж дорогого сахара заменить крахмалом, который куда подешевле, а ещё добавить безвредной красочки вроде свекольной или морковной вытяжки, чтобы смотрелось приятнее. Змей только хмыкнул на это и сказал: «Смотри, Транк, на какое сокровище я случайно наткнулся», — а аптекарь притянул Камиллу к толстому мягкому брюху, чмокнул в щёчку и ответил ни к селу ни к городу: «Моя ж ты умница! Серпент, а давай ты её выдашь за моего младшенького?» Змей, хвала Создателю, отозвался в том духе, что самому нужна, мужчины посмеялись, а Камилла незаметно вытерла обслюнявленную щёку и отправилась подбирать состав и цвет: наставник позволил ей перепортить немножко ингредиентов, но самой определить нужные пропорции.

Первые две порции она, к досаде своей (как же, умелая травница ведь!), запорола. В первый раз вышло слишком жидко, а во вторую она бухнула столько красителя, что даже смотреть на эту ядовитую зелень было боязно, не то что в рот положить. Впрочем, она потом переварила всё это вместе, добавив вытяжку эмбриума и отвар эльфийского уха по матушкиному рецепту, так что получилось ничего себе такое, сладенькое и красивое зелье от кашля. Змей, посмотрев на эту красоту и осторожно попробовав её, почесал в лысом затылке и велел отнести бутыль с получившейся смесью в приют. Разливать непатентованный сироп по фиалам, кому-то его продавать — ему было лень связываться, а сиротам и такое лекарство сгодится. Вряд ли их кто-то лечит по-настоящему, а вреда от мяты, эмбриума и эльфийского уха в сладкой крашеной водичке точно не будет. Даже помочь должно… теоретически. Так он сказал. Камилла обиделась и принялась доказывать, что они с матерью давно такое варят, разве что без сахару, и никто не жалуется, у всех кашель проходит, и жар тоже, и вообще… Змей отвесил ей подзатыльник в воспитательных целях, “чтобы не наглела”, и отправил её в приют с бутылью и запиской от знакомого целителя, что сироп детям точно не повредит, главное, давать не больше ложечки за раз и не чаще трёх раз в день.

А вот с третьей попытки, как в сказке, у Камиллы получилось угадать и с густотой, и с цветом. Предъявив наставнику записи с расчётами и две дюжины пробных пастилок, она получила разрешение варить уже всерьёз, и теперь помешивала в котелке, остужая смесь настолько, чтобы не обжигаясь до волдырей, наделать из неё пастилок. Камилла помешивала и помешивала, не давая сваренной массе подёрнуться твёрдой хрусткой коркой, а сама с неудовольствием думала о шуточке аптекаря, которая — ну, а вдруг? — может оказаться совсем и не шуточкой. Словно мало ей сельских женихов!

Пришёл Корвин, покидал в ручную меленку каких-то белёсых камешков (ну, выглядело это как слоистые камешки) и спросил Камиллу:

— На тебя тоже смолоть?

— А что это?

— Тальк. Обваляешь свои конфетки, чтобы не слипались.

— Погоди, — она нахмурилась. — Тальк — это же камень. То есть, этот… минерал. Разве его можно в еду?

— Он безвреден, — пожал плечами подмастерье. — Если его проглотить, он пройдёт через желудок и кишечник, не перевариваясь. Воды он не боится, поэтому не размокнет, как крахмал или сахарная пудра. Намолоть?

— Ага. То есть, да, — торопливо поправилась Камилла, изо всех сил старавшаяся отучиться от «деревенских», как ядовито шпынял её мастер, словечек. — Спасибо, Корвин.

— Не за что.

— Ну, как это? — возразила она. — И объяснил всё, и помогаешь.

Он покраснел и завертел ручку мельницы, устроив такой грохот, что поневоле пришлось замолчать. Кожа у Корвина была бледная, под стать очень светлым, чуть ли не бесцветным волосам, и чуть стоило ему смутиться или, наоборот, разозлиться, она покрывалась красными пятнами, даже мочки ушей пунцовели. Вообще-то, он был неплохой парень. Занудный только очень. И уж так заносился со своим званием подмастерья, полученным в двадцать лет… Нет, это он молодец, конечно, но мастер-то говорил, будто взял его учеником, когда Корвину было семь. Получается, он тринадцать лет в учениках ходил? А она, Камилла, здесь всего-ничего, каких-то полгода, и ей уже доверили самостоятельную работу. Ерунду, понятно, мятные конфетки, но всё равно…

— А сложно было звание подмастерья получить? — спросила Камилла, когда Корвин ненадолго перестал громыхать своей мельницей, прервавшись, чтобы дать отдых руке, вертевшей рукоятку.

— Я не могу сказать, что сложно, — подумав, ответил он. — Очень много было… вопросов не по существу. Намёков каких-то грязных… И знаешь, мастер временами бывает резковат, — Камилла фыркнула: временами! — а в комиссии пять человек, и все наперебой стараются оскорбить тебя и унизить. Когда я готовил экзаменационную работу, у меня от злости так руки тряслись, что я едва не запорол её.

— Они, наверное, это нарочно? — предположила Камилла. — Разозлить человека, вывести из себя и посмотреть, как он справится. Разволнуется, рассердится, всё испортит — ну, и куда такому в алхимики? В лаборатории же вечно то яды, то такие составы, что от пристального взгляда сами собой норовят полыхнуть. Надо же уметь в руках себя держать.

— Всё правильно, — согласился Корвин, только вид у него был уязвлённый. — Пока меня лично не коснулось, — дотошно уточнил он, — я тоже так думал.

Камилла представила себе, как пятеро важных бритоголовых старцев наперебой изводят её в духе дорогого наставника, и зябко передёрнула плечами. Ну… пожалуй. Легко рассуждать о том, что алхимик должен быть всегда собран и выдержан, пока тебе не взялись клевать мозги, да ещё целой толпой.

Корвин опять завертел ручку, загремел жерновками. В наглухо закрытую прозрачную миску опять посыпалась белая-белая, белее настоящей, мука. Камилла подумала, что из-за такой посыпки пастилки потеряют свой нарядный вид. Но опять же, если они слипнутся в комок, вид они потеряют тем более. Она вылила заметно загустевший сироп в неглубокую, почти плоскую миску, набрала масла в чашку, смазала им руки и, тихо шипя, принялась лепить пастилки. Подумав, что если бы кто-то додумался наделать формочек, как для петушков, только совсем маленьких, вышло бы занятно: листочки, цветочки, пчёлки-бабочки…

— Дитя ещё совсем, — вздохнул аптекарь, принимая жестяную банку, полную аккуратных зелёненьких лепёшечек. — Одни сладости на уме. Так и представляю себе наместника и его свиту с зелёными мятными бабочками на палочках!

Он посмеялся, Камилла совсем уже собралась обидеться, но Змей, хоть и улыбнулся, посмотрел на неё этак… оценивающе. Сказать однако ничего не успел, потому что сухопарый господин, беседовавший о чём-то со старшим сыном аптекаря, повернулся к ним и спросил:

— А, это те самые пастилки? Отсыпьте-ка мне, господин Транк, с четверть фунта сразу. Моя супруга говорила, будто они не только освежают дыхание, но и больному горлу дают облегчение, а я как раз немного простудился.

— Надо настоящих лечебных пастилок наделать, — предложила Камилла. — С эмбриумом, который лечит кашель, и с эльфийским ухом, которое вообще от простуды.

— Какая любопытная мысль, — одобрительно отозвался Транк, отсыпая пастилки из банки в картонный пакет с названием его аптеки. — Непременно попробую.

А Змей, едва они, получив деньги за заказ, вышли из аптеки, двинул Камиллу по затылку. Не больно, обидно только. И суконную шапочку, опушённую отцовской чернобуркой (самому мастеру он двух куниц привёз, чтобы расплатиться за дочкины обновки — не хотел он ходить в должниках), сбил чуть ли не на нос.

— В следующий раз, бестолочь, — сказал он, тут же сам поправив шапочку на ученице, — все свои гениальные идеи излагай сначала мне. Одну ты, считай уже подарила Транку, молодец. Этот хитрый жирный кот сейчас ночку не поспит, пробуя осуществить твою придумку, а уже утречком пошлёт курьера в Совет Гильдии подавать заявку на патент. А мне пока некогда возиться с такой мелочью, у меня срочный и очень дорогой заказ. — Он покачал головой, выгреб, не считая, горсть серебра из кошелька и протянул Камилле. — Держи за работу, дурёха. Вот увидишь, будут у Транка и цветочки-бабочки, и лечебные пастилки — всё, как ты сказала. Надумаешь ещё кому подарить на бедность свои задумки, лучше Корвина осчастливь, он мне всё-таки не чужой.