Змеюка

Она вдруг поняла, что стоит и пялится на вывеску с ножницами и бритвой. Лысенький толстячок за большим красивым окном (одно, наверное, стоило подороже, чем иной домишко) оторвался от какого-то господина, замотанного до самого носа в простыню, но всё равно важного и прямого, как палка, и приветливо помахал ей пухлой ручкой. Камилла неуверенно поднялась по ступенькам и потянула тяжёлую, железом окованную, как почти во всех лавках, дверь на себя. Прозвенел колокольчик над головой, и толстячок сказал:

— Доброго дня, красавица. Садись пока, водички себе наливай, не стесняйся — жарко сегодня. Можешь косу сразу расплести и волосы расчесать, чтобы время не тратить потом. Осветлить небось хочешь? — Он даже вздохнул тихонько. — Портите только волосы.

— И вид потом как у уличных девок, — проворчал господин в кресле. — Не це’ните, бестолочи, того, что есть. Всё хотите, как у какой-нибудь принцессы.

Камилла понятия не имела, про какую принцессу речь и почему вот прямо всем загорелось высветлить волосы, поэтому скромненько присела на не новый, но удобный диванчик. Рядом на круглом столике стоял кувшин с водой и стакан, но пить она не стала, чтобы вода не оказалась тут же на спине и подмышками (и на платье всё сейчас же проступит некрасивыми, неопрятными пятнами). Вот посидит, остынет немножко — тогда можно и выпить глоток-другой. Ждать-то всё равно долго.

Толстячок щёлкал ножницами, рассказывал всякие смешные истории, так что господин у него в кресле то одобрительно хмыкал, то вовсе посмеивался. Камилла тоже прыснула разок-другой в ладошки, не сдержавшись: очень уж у цирюльника здорово получилось какую-то горластую тётку изобразить, — а сама тем временем расплетала косу. Потом мастер осторожно снял с посетителя простыню, стряхнул с неё обрезки волос на пол и бросил её в большой мешок, а для Камиллы достал чистую. «Ого, — подумала она, — не напасёшься их так». Ещё она подумала, что в цирюльне, где после каждого посетителя простыни меняют, цены, наверное, ого-го какие — хватит ли ей кроны?

Господин посмотрелся в огромное, чуть не в половину роста, зеркало, пригладил виски и дал толстячку какую-то монету. Потом собрал в горсть волосы Камиллы (она сердито отстранилась), вздохнул, повторил про бестолочь и вышел, звякнув колокольчиком.

— Садись, красавица, — сказал толстячок. — В какой цвет красить хочешь?

Камилла мотнула головой.

— Не красить, — решительно сказала она. — Сбрить. Налысо.

Цирюльник уронил ножницы.

— Сбрить? — прямо-таки в ужасе переспросил он. Потом его лицо просветлело. — Продать хочешь, что ли? Беру. Три золотых — годится? Только брить-то зачем? Я тебе стрижечку такую сделаю, под пажа. Походишь как мальчишка, а к Солнцевороту, глядишь, волосы заново отрастут: вон они у тебя какие, за три-четыре недели до плеч отрастут запросто. Постригу бесплатно, — заверил он, потому что Камилла помотала головой. — А за лишние три-четыре дюйма всё равно тебе никто больше трёх крон не даст.

— Я не из-за денег, — сказала Камилла. — Я хочу к мастеру Асканио в ученицы, а он возьмёт только если не длиннее полпальца. А чем полпальца оставлять, проще тогда уж совсем…

— К Змею в ученицы? — толстячок воздел ручки к потолку. — Дитя, ты в своём уме?

— Как хотите, — проворчала Камилла и полезла с кресла. — Пойду другого цирюльника поищу.

— Сядь обратно… бестолочь, — горестно сказал он. — К Змею она в ученицы хочет и готова для этого наголо побриться. Будь ты моей дочерью, я бы тебе… Отец-то знает, кстати?

— Знает. — Он же вправду знает. А что посмеялся… уж родную-то дочь за столько лет лучше узнать бы должен.

Толстяк вздохнул, замотал Камиллу в простыню, чуть не придушив углом, и защёлкал ножницами, срезая аккуратно прядку за прядкой как можно ближе к голове — раз уж остатки волос всё равно потом сбривать.

— Вот твои деньги, — сказал он расстроенно, когда всё было готово, — и уйди с глаз моих.

Камилла посмотрела в зеркало на лопоухого лысого мальчишку, с какой-то радости обрядившегося в платье. Лицо у лопоухого придурка было коричневым от солнца, а вот выше лба та кожа, что всегда была под волосами, смотрелась прямо-таки мертвенно-белой.

— Спасибо, мастер, — дрогнувшим голосом сказала она.

Тот молча махнул на неё рукой, словно муху прогонял, и принялся аккуратно сплетать срезанные волосы. Камилла удивилась тому, как их много оказалось, — вроде бы на голове не так смотрелись, — но ничего не сказала. Собрала с полочки под зеркалом золотые монеты и низко, по самые брови, повязала платок.

У мастера Змея было заперто, и пришлось долго стучать, чтобы какой-то парень с недовольной надутой мордой открыл наконец.

— Мне бы господина Асканио, — решительно сказала Камилла и сдёрнула с головы полушалок. — Он слово дал, что возьмёт, если постригусь.

***

— Эх ты, Змеючка, Змеева ученица, — вздохнула мать.

Камилла искоса глянула на наставника, но тот только ухмыльнулся: он своим прозвищем ещё и гордился, пожалуй. А Змеючкой её на второй же день обозвали соседские мальчишки. Сначала один заорал: «А, лысая, лысая! А промеж ног тоже побрито?» Кутаться от таких в платок — себе дороже, это Камилла по своему детству в селе знала: только покажи слабину — загрызут. «А вот мастер Змей мне нужное снадобье сварит, — сказала она с самым снисходительным видом, — так у меня вместо волос чешуя вырастет. И зубы ядовитые». В ядовитые зубы (да и в чешую тоже) они, понятно, не поверили, но Змеева ученица… немного, видно, было желающих с мастером связываться. Поорали вслед про Змеючку, но Камилла на это только одобрительно кивала, а кому таких дразнить интересно? Отстали…

Мать, в общем, ни расстроенной, ни рассерженной не выглядела. Это отец перекинул дочку через колено и от души отходил ремнём по заднице. Камилла вцепилась зубами в руку и только злобно сопела, так что отец отпихнул её со словами: «Дура упрямая, вся в матушку». Ну… дура — так дура, а уговор уговором: брал-таки её Змей ученицей. С испытательным сроком до Солнцеворота, но брал.

— Вот тут твои вещи, — сказала мать, кивая на сундучок, который приволок незнакомый парень, носильщик с постоялого двора, что ли. — А вот это вам, мастер, чтобы моя дочь в самом деле училась, а не ваши подштанники стирала. — Она положила на всё тот же почерневший стол стопку книг. — Посмотрите, может, глянется что.

— Свои подштанники я дорогой прачке отдаю, — покривился он, — кому попало не доверю, так что тут ты зря беспокоилась. — Три-четыре верхние книги он только бегло просмотрел, а вот на самую нижнюю глянул — и пропал. — Предвечная! — выдохнул он, — Это откуда у тебя такое диво?

— Прабабкино приданое, — усмехнулась мать. — Сгодится в уплату?

— Эта — сгодится, — объявил он. — Остальное забери, такое и у меня есть, а тебе ещё, я так понимаю, теперь уже внуков натаскивать. А про девчонку не беспокойся, я учеников беру не для того, чтобы потом в Коллегии позориться с криворукими неучами. Гонять буду так, что сама ещё обратно домой прибежит от злобного гада.

— Не прибегу, — пробурчала Камилла. — Учиться буду.

— Ну-ну, — ухмыльнулся Змей. — И вот ещё что… Учить девчонку буду, а вот следить за тем, чтобы подолом не вертела — это уже не моё дело. Мне твоя сопля ни для чего не нужна, я вообще не по девочкам. Но если ей в городе от вдруг свалившейся свободы головёнку закружит — это ваши проблемы.

Ох, какая там свобода! По хозяйству, правда, делать приходилось ещё меньше, чем дома. То есть, вообще ничего — у Змея на всё прислуга была, даже кровать можно было оставлять как есть, служанка застелет. А вот привести мастерскую в порядок, потому что с самой весны там убирались только тупые криворукие подёнщицы (у Змея, похоже, все были криворукие и тупые) — это как раз было обязанностью ученика. Чтобы каждую лопаточку, каждую мензурку знал, как родную. Так что Камилла чистила, скребла и отмывала, аж по спине ручьём текло. И читала, читала, читала, и делала длиннющие выписки, потому что Змей часто задавал такие вопросы, что голова пухла. Книги у него были чуть ли не про всё на свете — про травы, про камни, про звёзды и прочие светила, про зверей, птиц и гадов… из чего только ни варились разные зелья, и всё это алхимик должен был знать. А ещё, какие ингредиенты можно совмещать, а какие — Предвечная упаси…