Страница 7 из 11
В школе, произнося фразы на английском – три-четыре скомканных слова без всякого порядка, – я вскоре понял, что, сам того не замечая, в английские предложения вставляю ивритские слова, вызывая радостный смех одноклассников-израильтян. Становиться шутом класса совсем не хотелось, и я обратился к координатору новых репатриантов с просьбой направить меня на частные уроки английского. Частные уроки оплачивались Министерством абсорбции, и вскоре я получил направление к репетитору.
Учителя английского языка звали Майк Картер, но с первого дня, только представившись, он сказал, что предпочитает, когда его называют Картер, так что его личное имя как-то забылось. На его уроки мы вдвоем с товарищем ходили к Картеру домой. Картер жил на первом этаже в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома и преподавал английский в гостиной. Ремонт в квартире был сделан таким образом, что гостиная оставалась изолированной, других комнат ученики видеть не могли. На занятиях Картер всегда сидел за длинным столом поперек гостиной, спиной к дверям, которые вели в жилую часть квартиры, и не переставая курил коричневые, очень тонкие, но запредельно вонючие сигареты. В те годы с курением еще не боролись: переворачивая левой рукой страницы учебника, правой Картер закуривал новую сигарету от огрызка только что выкуренной, умудряясь держать обе сигареты в одной руке. Здоровье и обоняние посетителей его не волновали: не нравится – уходите. Сигареты воняли страшно, но, как ни странно, их запах был скорее уместен – он перебивал другой, не менее неприятный. У Картера была маленькая собачонка Мисси, смесь таксы с дворняжкой, которую, видимо, ни у кого не было времени выводить на улицу. Она считала гостиную своим личным туалетом и ходила по-большому на разложенные по полу листы газеты «Нью-Йорк пост». Во время самих уроков собачонка обычно взбиралась на диван, стоявший у стены напротив стола, за которым мы занимались, и дрыхла себе там, не обращая никакого внимания на учеников Картера.
Картер не спешил прибрать газеты после своей Мисси, и мы с другом зачастую совсем не тонко намекали ему на это. Однако он никогда не отвечал и сразу переводил тему. На первые уроки я приходил, брезгливо оглядываясь и осматривая пол квартиры, чтобы не вступить в кучку, но вскоре понял, что Мисси считает себя слишком чистоплотной, чтобы ходить на голый пол, и ходит исключительно на подстеленные газеты. Позже, после нескольких уроков, оценив человеческие качества Картера, я как-то свыкся с запахами его квартиры и перестал обращать внимание на кучки Мисси, хотя над самим Картером и его неопрятностью мы с другом продолжали подтрунивать регулярно.
Картер был первым репатриантом из США, с которым я познакомился в Израиле. Он почти не говорил на иврите, и для меня это было очень кстати – с первого дня нам приходилось изъясняться с ним исключительно на английском языке. Картер рассказывал, что в своей прошлой американской жизни он работал на бирже, говорил, что совсем недавно в Нью-Йорке был миллионером, а потом все оставил и приехал в Израиль. Почему он так поступил, Картер никогда не рассказывал, и мы с другом решили, что он просто чудаковатый американец. Хотя, забегая вперед, скажу, что за все годы пребывания в Израиле не чудаковатых американцев-израильтян я так и не встретил. Профильного педагогического образования у Картера не было, но каким-то чудесным образом ему разрешили подрабатывать, помогая репатриантам-школьникам в изучении английского. На уроках, помимо изучения самой грамматики и чтения, мы много разговаривали. Картер рассказывал про жизнь в США и спрашивал нас о жизни в СССР – такое общение на живом английском было для меня не менее полезным, чем изучение языка по учебнику. Говорили про все. Много говорили про американский футбол – Картер чертил что-то на бумаге, пытаясь объяснить нам правила. Бейсбол Картер не любил, а вот баскетбол с Майклом Джорданом в составе непобедимых «Чикаго Буллс» занимал его внимание не меньше нашего. Правда, он всегда болел за «Нью-Йорк Никс» и даже был знаком лично с легендарным центровым Патриком Юингом. Еще помню, что как-то речь зашла о вегетарианцах, и, вытаскивая новую сигарету из пачки, Картер пошутил, что мясу живых животных он предпочитает мясо умерших.
Благодаря Картеру за несколько месяцев я неплохо подтянул английский и перестал вставлять ивритские слова в разговорную речь. Уже через много лет я разговорился с коллегой-адвокатом, выходцем из Нью-Йорка, и слово за слово выяснилось, что он знаком с Картером и его семьей. Коллега рассказал мне, что в американской жизни Картер действительно был успешным биржевым брокером, пока не попал в аварию – его машина перевернулась, Картер потерял обе ноги, а его жена не выжила. Картер переехал в Израиль и решил обучать детей-репатриантов английскому. Бесплатно. Хотя мы всегда считали, что за наши уроки платит Министерство абсорбции. За любимой собакой Картер ухаживать не мог – домработница приходила к нему по утрам, с восьми до десяти, и по вечерам, после восьми. А мы приходили к Картеру до прихода домработницы, обычно к шести вечера, и находили кучки, которые оставляла нетерпеливая Мисси…
Мой первый афикоман[1]
С Песахом у меня связаны неоднозначные воспоминания. Из прошлой жизни помню вкусную хрустящую и крошащуюся мацу, которую приносил из синагоги в картонной коробке дедушка. Помню, как знакомые говорили полушепотом для посвященных: «У нас есть маца». Помню родителей друга, которые непременно держали мацу на холодильнике, завернутую в белое с кружевами полотенце. Помню устрицы и багет, которыми я закусывал во время Песаха в начале девяностых в баре «Дов» на Кармеле в Хайфе в те далекие времена, когда казалось, что во всем Израиле не найти ни крошки хлеба.
В мой первый год в Израиле на традиционное чтение Агады меня пригласил к себе домой одноклассник Яир. Мы совсем не дружили, но в качестве зачетных дел – мицвот – израильтянам полагалось приглашать к себе домой новых репатриантов. В классе новых репатриантов на всех израильтян не хватало, и перед праздником нас разбирали по домам, как горячие булочки.
Родители Яира жили в большой вилле в богатом пригороде Беэр Шевы. За праздничным столом расположились многочисленные члены семьи и их гости. Мы с Яиром были самыми старшими среди десятка детей разных возрастов, родных и двоюродных братьев и сестер Яира.
Сначала долго читали Агаду. В то время я был еще не силен в языке, и обязательное чтение Агады показалось мне очень нудным. Собственно, таким оно мне кажется и сейчас. Но я не унывал – наискосок от меня сидела мать Яира, Эсти. Молодая, красивейшая восточная Женщина с большой буквы, она время от времени приветливо улыбалась мне и выглядела скорее как старшая сестра своего сына. В общем, пока остальные долго и нудно читали Агаду, я не отрывал глаз от ее декольте и старался не пускать слюни.
Потом детей отправили искать афикоман. «Офигоман» услышал я, и Яир объяснил мне, что на Песах детям нужно искать кусочек мацы, завернутый в салфетку, а тем, кто найдет, обещан приз. Дети гурьбой побежали искать офигоман. Мы с Яиром, как самые старшие, встали из-за стола степенно. Он – потому что никакой афикоман искать не собирался, а я – потому что не хотел вставать из-за стола и терять свою точку обзора. Но тут встала, колыхнув грудью, сама Эсти, и мне ничего не оставалось, как последовать за одноклассником.
Мы поднялись на второй этаж. «Искать можно везде!» – сказал Яир и повел меня в спальню своих родителей. В нижних ящиках родительского шкафа Яир разворошил груду материнского белья – все эти невиданные нежнейшие трусики и бюстгальтеры одурманили меня запахом и зажгли воображение настолько, что хотелось зарыться в них с головой. После, кое-как положив все на место, Яир открыл другой ящик и вытащил оттуда огромный фаллос-вибратор, почему-то сиреневого цвета.
– Чем не афикоман? – Яир смотрел на меня, заходясь в смехе, а я смотрел на дверной пролет за его спиной, в котором стоял его отец.
1
А ф и к о м а н – часть средней мацы, которую заворачивают в салфетку и прячут. Пасхальная трапеза кончается, когда дети находят афикоман (за что традиционно получают подарок). Каждый участник седера съедает кусочек афикомана, после чего нельзя больше есть и пить, кроме двух оставшихся бокалов вина.