Страница 6 из 11
Меня поместили в больничную палату, полную пациентов, обреченных на обрезание, и выдали голубенький халатик с эмблемой больницы «Сорока», который надевался задом наперед и у которого был характерный разрез сзади. По требованию персонала я стал надевать халатик на голое тело, но обнаружилось, что он коротковат для моего роста. Разрез начинался от самой поясницы и шел вниз, и это свело на нет последние остатки уверенности в себе. Через час-полтора меня позвали в операционную, и я посеменил (то есть мелкими шагами прошел) туда, придерживая полы халата сзади и постоянно оглядываясь.
Обрезание в больнице юношам делали тогда под общим наркозом. Я слышал много рассказов о красивых медсестрах, присутствовавших при процессе, историй о конфузах у почему-то возбужденных этими медсестрами пациентов, но рассказы эти явно сочинялись под впечатлением от немецких порнофильмов. Для общего понимания могу сказать, что в ситуации, когда он начинает понимать, что к нему скоро притронется ледяной скальпель, его уже не поднимет ни медсестра с бюстом Памелы Андерсон и губами Анджелины Джоли, ни домкрат, ни богиня любви. Но медсестра в операционной все-таки присутствовала, и когда я задрал полы халатика, конфуза мне было не избежать, хоть и по другой причине – в предчувствии скальпеля мой самостоятельный друг скукожился до постыдных микроразмеров, которых нельзя достичь, даже окунувшись летом в холодную четырнадцатиградусную воду Черного моря. Уже овеянный Морфеем, в течение нескольких минут я серьезно опасался, что им либо понадобится отдельное хирургическое вмешательство, чтобы вытащить его из убежища, либо как минимум понадобится микроскоп, чтобы ту самую крайную плоть отделить… Как всегда бывает во время нервного ожидания операции, вскоре эти опасения сменились другим, еще более страшным – что будет, если они начнут резать еще до того, как я усну.
Пока засыпал, я все-таки решил уточнить у хирурга и лишний раз убедиться, что разрез халатика сзади точно ни на что не намекает и моя девственная попа может оставаться спокойной. Понимаю только сейчас, что с моим девственным на тот момент ивритом (только несколько месяцев в стране) и уже под действием наркоза я не вполне точно мог передать врачу мои опасения, и он мог воспринять мои слова не как опасение, а как призыв к действию… Но врач был с кипой и слишком кошерный для этого, а анестезиолог вроде понимала по-русски, и только теперь мне понятно, почему они так ржали.
Процесс медицинского вмешательства занял всего несколько минут, которые я, посапывая, проспал. Уже через пятнадцать минут я очнулся на больничной койке без крайней плоти. В полуобморочном состоянии я приподнял одеяло и внизу увидел очень много бинтов. Бинты я решил не трогать. Через пару часов меня уже выписывали, сперва объяснив, как надо себя там подмывать, а еще что-то про швы и про экстренные ситуации. Проблемы еще не начались, а мне хотелось только как можно быстрее уйти из больницы.
Утром следующего дня я проснулся от ужасной боли, распиравшей меня внизу. Мне никто не объяснил заранее, а сам я никак не мог ожидать такого – наложенные на него швы мешали естественному процессу утренней эрекции, который никто не отменял. Интересно, женщины вообще представляют себе, что ощущает ученик, которого вызвали к доске, или солдат, стоя в линейном ряду, если у них эрекция? То, что ощущает мужчина при эрекции на следующий день после обрезания, лучше себе не представлять. Спросонья мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, что вообще происходит, и, осознав причинно-следственную связь, я призвал себе на помощь самых уродливых женщин, которых я знал и когда-либо видел (а конкретно, представил себе нашу стокилограммовую учительницу иврита в неглиже). Через несколько минут мое богатое воображение помогло, и бунт внизу был временно усмирен. Но долго расслабляться в то утро не получилось – мне еще предстояло менять повязку.
К замене повязки я готовился долго и, оттягивая сам процесс, раскладывал на умывальнике и вокруг него все, что только могло мне понадобиться. Ковыляя в ванную комнату, я отклонил предложение помощи от мамы и проигнорировал полный боли взгляд отца – мой впечатлительный и переживающий папа чувствовал мою боль издалека, но в помощники не годился. Итак, я уединился в ванной комнате. Представьте себе, что вам нужно снять пластырь с раны, которая еще болит. Процесс знаком? Вы сначала пытаетесь это сделать «нежно» – берете пластырь за кончик и медленно отлепляете, пока не понимаете, что по-хорошему нужно как следует факинг дернуть… Как поменять повязку там? Я медленно начал распутывать бинты, но я не был готов к тому, что увидел. Когда мои глаза увидели открытую рану там, красную бесформенную массу в месте, которым мужчины дорожат больше всего, я пошатнулся, и у меня начала кружиться голова. Мне хотелось кричать и материться – что эти бляди с ним сделали?! Видимо, в предобморочном состоянии хватаясь за шкаф, чтобы не упасть, я что-то опрокинул, и сразу же из-за закрытой двери услышал мамин голос: «Рома, что случилось?» Я еще не успел ничего ответить, как она спросила: «Тебе нужна помощь?» Угроза помощи помогла мне прийти в себя и более решительно взяться за процесс. Помните фильм «Ронин», когда Де Ниро помогает оперировать себя и говорит: «А сейчас я отключусь?» Я менял себе бинты на нем еще до того, как сняли тот фильм! Сказав маме, что у меня все в порядке, кое-как сняв бинты и наложив вместо них новые, я растянулся на полу ванной комнаты весь в холодном поту и пролежал так минут пять без сознания, пока мама снова не поинтересовалась, все ли со мной в порядке.
Та первая перевязка, конечно, была самой главной – следующие мои бескрайнеплотные приключения уже были менее яркими и не такими болезненными. Сначала мне предстояло привыкнуть к новой, немного ковбойской походке – ноги максимально раздвинуты при ходьбе, чтобы не создавать трения, – потом на неделю или две пришлось отказаться от джинсов, носить старые отцовские семейные трусы, помнящие еще времена Брежнева, а на улицу выходить только в старом адидасовском спортивном костюме в совдеповском стиле. Дальнейший ежедневный процесс смены бинтов происходил менее болезненно, месиво между ног уже не так пугало и начинало принимать более узнаваемые формы. Эрекция по утрам все еще была неприятной, но, видимо, деформировала швы и освободила немного свободного пространства для роста и расширения. Вода, как говорится, точит камень.
Выздоровление прошло бы скорее, если бы не гениальная игра в «Ма шломо?» (в свободном переводе с иврита – «Как его дела?»), которую придумали мои долбанутые друзья. Таких травмированных, как я, в нашей компании было еще двое, а суперприкольная игра заключалась в том, чтобы исподтишка бряцнуть по мужскому хозяйству зазевавшегося товарища внешней стороной ладони или схватить его между ног, восклицая: «Ма шломо?», – под громкий гогот и восторг свидетелей. После одного такого захвата, заставшего меня врасплох, я еле приковылял домой в крови, весь в холодном поту от страха, переживая о будущем потомстве. К счастью, мне повезло, и через неделю после удаления крайней плоти, также на грани потери сознания, я снял оставшиеся швы, которые уже начали сами выползать.
Я испытал на себе процесс расставания с крайней плотью и теперь всерьез сочувствую мусульманам, которые проходят подобный процесс тринадцать лет, без наркоза и, думаю, в антисанитарных условиях. А с товарищем отношения у меня вновь наладились недельки через три – постепенно вернулось утраченное доверие на понятийном уровне, и вскоре после этого окончательно возобновилась связь между ним и руками в отсутствии достойных партнерш. Когда партнерши наконец появились, они тоже вроде ни на что не жаловались. Во всяком случае, до сих пор ни одна не жаловалась на него.
Картер
До приезда в Израиль, после многочисленных уроков с репетитором и к тому же на фоне одноклассников в маленьком западноукраинском городке, где прошло мое детство, я был убежден, что неплохо знаю английский. Только когда меня перевели в израильский класс, я осознал, насколько недостаточны мои знания. Особенно сложно было учить совершенно новый для меня язык – иврит – и одновременно совершенствоваться в английском.