Шкатулка

Тут уж хочется освежить бабушкины воспоминания. Она тоже не очень-то любила вдаваться в подробности жизни на севере. Может, по причине того, что в Инте-то и располагался лагерь политзаключенных – знаменитый и описанный Солженицыным «Архипелаг ГУЛАГ». И именно в нем работала ефрейтором моя мама! Не сомневаюсь, что все, кто там служил, жил или даже рядом постоял, были заинструктированы и засекречены до гробовой доски.

Но жизненные моменты, сильно отфильтрованные в зомбированных НКВДшных мозгах, все-таки, хоть и дозированно, но сливались мне в семейный архивный сундучок. По словам бабушки, которая, несмотря на все внешние запреты, была дамой сугубо верующей, мы с Женькой были для нее «нехристи». И, если Жека, которому в ту пору шел уже шестой год, был, как говорится, оторванным ломтем, с которым уже не сваришь каши в плане приобщения к господу богу, то я был еще дитятей неразумной и безмолвной. А посему, перспективной в плане крещения. И родился у Евгении Кирилловны крайне опасный, но единственный возможный для реализации план моего крещения. История почти детективная, грозящая карой не божьей, а в ту пору власть имеющей, партийной. Последствия ее могли быть столь плачевными, что и думать не хочется. Так вот. В ту пору дружен был отец не только с Николаем Петровичем Старостиным, но и с семейством Урбанских. Да, да. Это действительно они – «Коммунист», «Чистыми руками», «Летят журавли» и т.д. Все это – их сын Женя. За что уж они попали на вольное (сказал – и сам рассмеялся от этого словца) поселение – не знаю, но только, как говорится, «мотали срок» они тоже в Инте. Ну, хоть не за решеткой. Хотя успокаивало это мало. Отец был дружен с Жекой Урбанским, высоким веселым худющим пареньком с огромным кучерявым чубом и толстыми добрыми губами. Вместе играли в баскетбол, футбол, волейбол. Отец практически везде был капитаном команды. А хоккей с мячом вообще судил. Жека частенько бывал у нас дома и практически был уже членом семьи. Бабуля любила его безмерно. Ну, кому же еще могла она доверить свой секрет и посвятить в свою тайну, не дающую ей покоя ни днем, ни ночью? Несмотря на зверские времена, церковь, все-таки существовала. И попы были. Только вот, отделены были эти категории граждан друг от друга – люди и попы. А без попа это таинство теряло всякий смысл. И решилась-таки бабуля! Подговорила она Женьку привести попа домой. Нет, бояться того, что кто-то будет дома, было не нужно – как отец уже говорил, работали они, как рабы – от рассвета до заката. Уж не знаю, каким макаром Жека уговорил попа принять на время гражданский вид, но, все же приволок он его, переодев в шинель и треух. Радости бабушки не было конца! И, когда обряд моего крещения закончился, она щедро одарила его продуктами из родительского пайка. Крестика у меня, конечно, не было, н бабуля использовала свой, серебряный, который по окончании процедуры она успешно вернула на место на своей шее. Так вот я был окрещен и узнал об этом только в 16 лет, когда все страхи и запреты были уже позади, но все равно, мерещились где-то за спиной, как бы грозя кривым заскорузлым Гулаговским пальцем: молчи!!! Враг подслушивает!!! Болтун – сам враг Советской власти!!! Родители об этой истории так и не узнали. Мы не хотели их расстраивать даже по истечении многих лет. Так вот откуда моя тяга к господу и к церкви, господи! И причем – с детства. Правда, правда!

Бабушка нас с братом очень любила, но все чаще и чаще вспоминала проданный в деревне дом, погибшего сына Сашку. Ах, какие были времена!

- А грибов-то! А ягод! (Бабушка упирала на «о» и это было и смешно и умилительно). Бывало, пойду за грибами, лукошко полное за пять минут! А вот раз пошла-то по грибы и, леший его знает, нету грибов, пропали совсем! Только мухоморы да путики (опята, по- нашему, там они считались грибами сорными). Зашла я, значит, в лес подальше, еще дальше, выхожу на опушку. Сама-то, вишь, глаза вниз, грибы высматриваю, значит. А тут поднимаю – батюшки светы! Волк! Стоит напротив, шагах в пяти, серый, худющий, глаза огромные, желтые. И на меня смотрит. По-моему, он испугался ещё пуще меня. От окаянный! Откуда он взялся? Я лукошко-то бросила и жару! Бежала до дому, не останавливаясь, только пятки сверкали. Все думала, бежит ли он за мной, али нет? Как выбежала на опушку, так только и остановилась. Руки-ноги трясутся. Оглянулась – нету его! Верно, он и сам перепугался да дал деру в другую сторону. С тех пор далече в лес я не заходила. Мальчонку, вон, лучше кликну, денежку дам, он через полчаса мне лукошко-то и принесет полное. Все – белые! А я уж и подожду его возле рощицы. Вот. А уж какие у нас осетры в реке были! А раки! Тодысь Петрович, помню, встретился навстречу на телеге. Глянь, а на телеге чо-то здоровенное лежит, а хвост по земле ташится! Я ему, мол, это што за чудо? А он: белуха, называется. Тот же осетр, только здоровеннищай! А в 45-м какой урожай по всему был! Все удалось, все выросло. Что говоришь? Немцы? У нас? А как же, были, конечно. Только пленные. Пригнали их откуда-то. Тошшие, страшные, голодные! А я в ту пору с бабами на мельнице работала. Так вот, председатель дал мне ружье и говорит: сторожи! Мужиков-то нет, все на фронте, вот он меня и назначил, значит. Я ему говорю – не знаю я, как им, т.е., ружьем - то пользоваться. Не боись, говорит, Кирилловна, оно все равно, не заряжено, да и бежать-то им некуда. Везде – Рассея. Далеко не убегут. Вот и стою я, как дура, с этим ружжом, не знаю, что делать. Присели они на холмик, смотрят на меня, на ружжо. А рядом зерно лежит для перемолки. Тут один не выдержал, кинулся к зерну и давай его есть. Жадно так, ладошками загребает, даже не жует. Остальные, мать честная, за ним. Я вроде че крикнула, да не услышали они. Стою я, значит, дальше. Тут вдруг один как рванул в сторону леса, да прочь от деревни! Я ему кричу: стой, паразит, стрелять буду! Какой стрелять? Он и в ус не дунул, убежал. Это уж я потом смекнула – а может, живот у его схватил? Столько зерна-то сожрать? Слава богу, председатель, коды пришел, не пересчитывал их. Забрал ружье и куда-то повел их дальше. А я-то страху натерпелась! Хуже, наверное, чем с волком, да с шаровой молнией! Как это не рассказывала? Ну ладно, слушай. Хотя, что там говорить-то? Как-то рано утром выглянула в окно – загляденье. Тихо, туман, прохлада в росе, за околицей уже ничего за туманом не видно. Тут гляжу – батюшки светы! Шар огненный плывет над землей! И сияние от него шибко сильное! Как от жар-птицы. Я окно-то и открыла, чтобы лучше на него поглядеть. А он, не будь дурак и повернул-то ко мне. И летит так медленно. И прямо ко мне! Я шасть от окна. Да и не закрыла его с перепугу! А он летит, летит, и в комнату ко мне! Я к печке-то прижалась, ни жива, ни мертва. А он остановился посреди комнаты, как осматривается, окаянный. Я прям окаменела, глаза зажмурила, будто он меня и впрямь увидеть может, если я на него взгляну. Сколь времени прошло, уж и не знаю. А только открываю глаза – а он уже в окне, летит помаленьку на двор. Так я и дождалась, пока он за околицей не пропал из виду! Вот бесовские дела! Так я после два дня в церкви молилась от злого духа! Слава богу, господь упас, больше со мной такого не приключалось!

Время идет, потом бежит. И только недавно я понял, что оно летит. По большей части, мимо. Задерживается оно только во время отпусков, отдыха (в зависимости от его интенсивности и места) и командировок. Это – остановки, где можно выйти из поезда (а может, из межпланетного корабля), оглядеться по сторонам, сладко потянуться и с тупой и счастливой улыбкой уставиться в небо, наблюдая за чудными облаками, отмечая в подсознании их схожесть со знакомыми персонажами. Все. Время замерло. На неделю. Потом опять куда-то заторопилось и начало ускоряться, хотя отпуск еще не закончился. Понимаешь, что привык и к этому… Иииииии потом снова – день сурка. Как же я его ненавижу! Выходные, как всегда, ждешь интуитивно, но в понедельник понимаешь, что никаких приятных воспоминаний они не оставили. А, вроде, должны были… И это называется жизнью. Хорошо еще, что я не Дориан Грей. Да, да, хорошо, что хоть что-то меняется в твоем облике. Конечно же, не в лучшую сторону. Иногда … да нет, практически каждый день, малознакомый человек, то и дело, появляющийся в зеркале, вызывает если не отвращение, то точно негатив своими ежедневными переменами. Однако, постоянно быть в одном и том же облике – тоже ужас! Ведь с годами и его возненавидишь. За обыденность, типичность и надоедливость. И, наконец, уродство. Главное, ничего изменить невозможно. Вроде бы хочется, и иногда даже, вроде понимаешь, как. Но приходит утро, и сурок просыпается вместе с тобой, автоматически сучит лапками, жует, сопит, бурчит, морщит лоб, дует щеки и корчит мыслящее лицо на службе. Все, попался. Капкан называется - «понедельник-пятница». Хорошо хоть в пятницу настроение по инерции повышается, несмотря на то, что впереди ничего и не светит. Собака Павлова. Да, именно это «миг» и называется жизнь. Сужающийся круг, похожий на центрифугу. Скорость все больше, впечатлений все меньше. И остановиться невозможно. Только спотыкаешься о болячки. Больно, но терпеть надо. Да и к боли, как это ни странно, тоже привыкаешь. И уже кружится голова, и сознание не успевает за взглядом и мыслями. А это кто там впереди? Господи, она! Ээээхххх! Тормози! Не выходит. Пробуем еще раз. Рррррааз! Фух, как тяжело! Но вроде бы стою, оглядываюсь вокруг. Ничего не понимаю. И никого не узнаю. Хотя… если приглядеться, вроде все свои. Да, надо отдохнуть. Наверное, просто устал. А в понедельник снова … в болото. Но жить надо. Зачем-то… Все-таки это лучше, чем помереть и существовать где-то в небытие. Да и есть ли это «где-то»? Так что, лучше существовать сейчас, а жить (это не одно и то же) нужно КАЖДЫЙ ДЕНЬ, пытаться делать так, чтобы он был полон позитива для тебя и окружающих, запомнился на всю жизнь. Трудно, но можно. По крайней мере, потом будет, что вспомнить. А иногда так приятно вспомнить что-то такое приятное…! Воспоминания – это тоже жизнь!