Страница 9 из 12
Мужчина ударил Ефимова, впрочем так – только ткнул легонько в лицо, но языковеду этого было достаточно. Истощенный многомесячным стоянием на посту, вечно простуженный, он упал в траву и захлопал глазами, как ребенок, которого вроде и есть за что наказывать, а вроде и не за что. Из носа потекла струйка крови. Только разбитых интеллигентских очков не хватало…
Сам мужчина тотчас пожалел о содеянном. В сердце кольнуло. Он еще никогда не бил стариков. И не собирался. Господи, как же это вышло-то!..
– Дочь говорит, что вы уже много месяцев ее преследуете, – растерянно развел он руками.
Ефимов приподнялся на колени, а потом с помощью протянутой руки отца девочки встал и, похлопав по карманам, отыскал носовой платок.
– Так никакого злого умысла…
Что-то мужчину мучило в сложившейся ситуации. Ему даже показалось, что он сделал сейчас что-то гадкое. Что он не расслышал в пожилом человеке искренности, поступил как все и унизил его.
– Простите…
– За что же? – спросил, хлюпая носом, Ефимов, задрав голову и промакивая кровь найденным платком.
– Пойдемте к нам. Жена поможет привести вашу одежду в порядок.
Ефимов всплеснул руками, отнекиваясь: мол, и так причинил столько волнений, что домой доберется и там уже жена приведет его в чувство… Он коротко глянул на окно, в которое за ситуацией внимательно наблюдала девочка. Ему казалось, что лицо ее раскраснелось, что она плакала.
– Поеду… Поеду восвояси…
– Только не возвращайтесь больше! – попросил отец Кристины. – Сами понимаете… Как-то все странно это… И извините еще раз…
– Все нормально, кровь уже не идет…
До полуночи Татьяна врачевала ефимовские раны, полученные на поле боя любви, а потом читала мужу вслух набоковскую «Лолиту», а он фыркал, местами искренне, приговаривая: «Фу, как неприлично»…
Всю последующую неделю Ефимов ездил в Отрадное, только место наблюдения сменил. Смотрел на девочку из-за деревьев, улыбался, глядя, как залитая солнцем Галатея выходит из автобуса, и провожал ее восторженными глазами.
В понедельник его пост обнаружила подружка Кристины, попросила не волноваться и протянула Ефимову сложенный вдвое лист бумаги.
– Все будет хорошо! Это от нее, – ободрила девушка и исчезла за кустами увядающей сирени.
В метро он развернул бумажку и увидел сноску для Интернета – и больше ничего. Подумал, что это адрес ее образа, страничка с иконой искренности и подарок ему за все мучения. За все воздается!
– Спасибо! – прошептал языковед под свод станции «Чертановская». – Спасибо.
Он несся к дому, словно молодой, будто ему даровали немного юности, и, ворвавшись в квартиру, отстранив жену – подожди, Танечка!.. Я сейчас… – влетел в кабинет и, дыша тяжело, как лошадь после забега, включил старенький пентиум. Ефимов с трудом дождался, пока тот загрузится, мигнув всеми пикселями, и сноровисто вбил ссылку в поисковую строку.
Почти тотчас он увидел картинку онлайн с заголовком «Ранетки.ру», в которой жила его Ульрика, Галатея, Мотре. Кристина сидела на плюшевой подушечке в своей девичьей комнатке, совершенно голая и с искусственным фаллосом в нежных руках.
– А, это ты! – узнала Ефимова девушка. – Так же лучше, чем в окно пялиться? У тебя кредитка есть?
– У жены, – машинально ответил он.
– Ладно, тогда первый раз бесплатно…
Кристина изогнулась, выпятив грудь в самую камеру…
Ефимов съехал с кресла и потерял сознание. С ним случился обширный инфаркт, и полгода он провел в больнице. Его выходила жена Татьяна, пусть немолодая, но его Ульрике, его судьба, подходящая к неизбежному концу.
…Прежде чем скончаться в отведенный ему час, Ефимов успел закончить фундаментальную работу над «Поэтикой древнесаксонского языка», а награду от Королевского общества в десять тысяч фунтов уже получала вдова лауреата Татьяна Ефимова. В честь такого события из далекой Австралии в Кембридж приехал и Павел Ефимов, сын лауреата. Он торжественно пообещал переназвать своего второго сына именем отца. Видимо, в Австралии так можно…
Мальчик и раввин
Последние три дня мальчишка крутился на тротуаре возле салона красоты, в котором работала его мать. Пяти лет от роду, он не знал в своей жизни никого, кроме мамы, папы, добрых дедушек и бабушек. Ни одной печалинки не вошло в его крохотное сердце. Его никогда не обижали, а если родители наказывали за проказы, то он даже не понимал, что это в наказание – «не буду тебе сегодня читать». И хорошо, радовался он, любящий засыпать под свои фантазии, в которых не было ничего осознанного – только одни запахи и очень цветные картинки.
Няня мальчика уже четыре дня как болела, и мать брала сына с собой в салон красоты. Она служила элитным косметологом и велела сыну не мешать ей, ни в какие двери не входить, а играть в комнате для детей, где за ними присматривала специальная тетенька, полная и незамужняя.
Мальчику были не интересны кубики, конструкторы и всякая другая всячина, которой было предостаточно и в его комнате дома. Ему хотелось вырваться в летний день, и он ныл матери в приоткрытую дверь, что тут скучно, пахнет как дома в ванной, а в буфете только черный кофе, который он не пьет, потому что маленький.
– Не хочу здесь!
Он мешал ей работать, и она велела охраннику вывести сына на улицу и следить за ним в оба глаза.
И вот он, в аккуратных шортиках, белой маечке и сандаликах на босу ногу, уже жмурится от летнего солнца, рассматривая спешащих куда-то прохожих… Но и это занятие вскоре наскучило, он немножко млел от жары и, сидя на крыльце салона, почти заснул. Он что-то услышал от охранника, что-то вроде, мол, не уходи никуда, я сейчас… Вдруг он понял, что остался один. Вскочил, попрыгал мячиком от вернувшейся энергии и шмыгнул в подворотню исследовать изнанку улицы.
В проходных дворах было куда прохладнее, задирая голову к небу, он видел верхние этажи домов и впервые в жизни услышал свои шаги. Он ухнул, как сова из мультика, и колодец проходного двора трижды ухнул в ответ. Мальчик был смелым, а потому запрыгал в сторону старика в странных одеждах. Старик был похож на летнего Деда Мороза или волшебника: в странной черной шляпе, черном костюме, белой рубашке, застегнутой под горло, и с длинной седой бородой. Согбенный долгой жизнью, он шел, не глядя по сторонам, казалось, что спешил.
Мальчик подбежал и стал рассматривать его беззастенчиво, как это делают маленькие дети, а затем, схватив старика за руку, спросил:
– Ты кто?
– Иди, мальчик, иди! – высвободил руку прохожий. У него был артрит, и он ненавидел, когда к его рукам прикасались.
– Ты странно как-то одет!..
– Ты тоже.
– Но у меня нет юбки!
– Это не юбка…
– А что?
– Тебя будет искать мама.
– А чего у тебя такая странная одежда? Сейчас лето. Ты нищий?
– Я так специально одет, – злился старик, опаздывающий в синагогу на Бронной. Он должен был сегодня встречаться с раввином из Литвы, старым товарищем, приехавшим в Москву на пару дней повидаться и отпраздновать Шабат.
– А зачем ты так специально одет? – не отставал мальчик.
– Чтобы отпугивать таких, как ты!
– А мне не страшно! Мне не страшно! Ты кто? Ты кто?
Старик был совсем не мягкого нрава. За жизнь он обучил разным важным вещам сотни детей и немало взрослых. Он умел нагнать страха на любого мальчишку.
– А я вот сейчас за уши тебя!
– За уши? – удивился мальчик.
Старик ловко ухватил его за ухо и потянул за него артритными пальцами.
– Ой! – вскрикнул ребенок. Его еще никто не таскал за ухо, никогда не причинял боль, а потому он рассердился, хоть и стоял на носочках сандалий, чтобы уменьшить натяжение:
– Ты злой старикашка! Моя мама работает в салоне красоты, она сбреет тебе бороду, и ты не сможешь колдовать!
– Я не Хоттабыч!
– А кто?
– Я раввин! – ответил старик и отпустил красное пылающее ухо мальчишки.
– Здо-орово! – протянул тот, впервые услышав это слово, отдающее чем-то сказочно-непознанным. – Покажешь фокус?