В ожидании революции

— А как эти деньги в баксы превратятся? — спросил он.

— Говно вопрос, — сказал брокер. — Отгонишь со счёта безнал на специально обученную контору за материалы, оборудование и прочее, я дам реквизиты, они всё сделают в лучшем виде. Полученную сумму, за минусом небольшой комиссии банковским работникам, пилим пополам.

— Пилите, Шура, пилите, они золотые! — сказал он.

— Что, простите? — сказал брокер.

— Так, ничего. Классика вдруг вспомнилась. А если кинешь?

— Нет смысла, — сказал брокер. — Если я тебя кину, ты побежишь в ментовку, тебе терять нечего. А если получишь свою долю и отчалишь в солнечную Лапландию или куда ты там собрался, концы в воду. Всё будет в шоколаде.

— Кто должен подписать от института? — спросил он.

— Как обычно, — сказал брокер. — Директор и бухгалтер. На красивом бланке с гербовой печатью. Чтобы комар носа не подточил. Сможешь?

— Надо пошептаться кое с кем, — ответил он. — Тема больно скользкая…

— Зато бабки хорошие, — сказал брокер. — Честным трудом столько не нагорбатишь.

Он позвонил Юле:

— Какие планы на ночь?

— Соскучился? — сказала она.

— Есть малька. Шампанское стынет в холодильнике.

— И ещё розы, — сказала Юля. — Я обожаю, когда мне дарят цветы.

— Я как раз нахожусь около цветочного киоска.

— Буду к одиннадцати вечера.

Он сел за кухонный стол и внимательно просмотрел лист бумаги, изрисованный квадратиками и стрелками. Всю неделю он, как штык, являлся на работу в институт. Колян не преминул съязвить: «Лопнула халтура, ударник капиталистического труда!»

«Пауза», — отшутился он.

Институт у них был закостеневший, живший до сих пор в лучших традициях советского «режимного» времени. Бланки были номерные, отпечатанные типографским способом, и хранились в сейфе главбуха Клавдии Петровны. Так что первоначальную идею слямзить несколько бланков и подписать необходимые документы вместо директора пришлось отбросить как утопическую, к старушке у него подхода не было, тем более что она постоянно болела, перевалив всю текущую работу на Юлю.

Значит, всё-таки надо подписывать у директора. Но как?

Директор был заслуженный бухарик Российской Федерации, по вечно пьяному глазу мог подмахнуть любую бумагу. Но если вдруг вчитается? И кто ему понесёт на подпись?

Это было чертовски неприятно, но требовался сообщник. Колян не подходил. Колян был хороший парень и где-то даже друг, но дурак и трус, в этих делах, во всяком случае. Да и не в этих тоже. Ленка, его жена, много всякого про него рассказывала, когда он по молодости, грешен, её потрахивал.

Оставалась Юля. Каждую пятницу Юля относила на подпись осоловевшему от водки директору ворох бумаг, она же распоряжалась ключами от сейфа главбухши.

Это было поганое решение, и он прекрасно отдавал себе в этом отчёт. Он не любил обманывать женщин и, строго говоря, никогда их не обманывал. Любовниц в его жизни было достаточно, особенно после развода, но он никогда не обещал любви до гробовой доски. Секс и больше ничего. Не хотите так, найдите себе лучше. Колхоз, как известно, дело добровольное.

Он вспомнил всё, что о ней знает. Тридцать девять лет, год назад окончательно разбежалась с мужем. Сын учится в Нахимовском училище в Севастополе. Маловероятно, что она готова двинуться в неведомую заграницу от бедствий неминуемой революции. Хотя бы потому, что она в том возрасте, когда изнасилование взбунтовавшейся чернью страшит скорей на словах. Ей бы дачу обустроить, чтобы было, где картошкой запасаться на случай кровожадных событий. Да и тебе чужая ноша в зарубежных странствиях ни к чему.

— Впрочем, зачем эти песни? — с противной интонацией сказал он. — Юляша спит с Серюней лишь потому, что надо с кем-то спать. Как только на горизонте всплывёт лопух, готовый создавать с ней ячейку общества, ты будешь забыт как сгнивший помидор.

«Поэт, конечно, из тебя никудышный, — подумал он.- При чём здесь помидор?»

«Русскую женщину можно или полюбить, или разжалобить!» — эту высокопарную фразу произносил в стареньком чёрно-белом фильме про наполеоновский поход в Россию один щеголеватый французик. Точно, вспомнил он кадр из фильма, лягушатнику как раз русская графиня то ли руку перебинтовала, то ли яйца отрезала. Какое действие было дальше, он вспомнить не смог.

Итак, разжалобить, подумал он. Разжалобить чем? Болезнью. Неизлечимой болезнью дочки, поэтому она в Италию и поехала, в чудодейственную клинику. Где за сумасшедшие бабки спасут от рака. Смотри, не накаркай, сердито сказал он. Ты больше накаркаешь, успокоил он себя, если дочка будет шататься по Европе без средств существования, а тебя повесят на фонарном столбе как «врага народа» или просто зловредного болтуна. Как же сыграть так, чтобы поверила?

— Ну, не знаю… — сказала Юля. — Очень криминально выглядит твоё предложение.

Они сидят на ковре, он — голый, Юля завернулась в полотенце, шампанское давно выпито. «За водкой, что ли, сходить в ночной?» — думает он.

— Очень криминально, — повторяет Юля. — Тебя арестуют сразу, как только выяснится, что это мошенничество. А выяснится это в первый же месяц невыплаты кредитных процентов.

— Я исчезну, — сказал он. — Растворюсь среди народных масс. Уеду в Крым или в Караганду. А когда вернусь через пару лет, здесь будет такой кавардак, все банки прахом посыпятся. Революция, одним словом.

— Да не будет никакой революции, — недовольно сказала Юля. — Ты поменьше на Болотную площадь ходи. Только жить начали по человечески, никто не захочет в скотское состояние возвращаться.

— Нас, как обычно, не спросят. На Украине же не спросили. Но спорить не будем. Я… — он придал голосу предельную искренность. — Для меня жизнь дочки важнее, чем моя собственная.

— Понимаю, — сказала Юля. — Неужели, никак нельзя обойтись без этой итальянской клиники? Господи, какие сумасшедшие деньги: двести тысяч долларов. Есть же и у нас хорошие врачи. Потом всякие эти целители, экстрасенсы…

— Пустое, — горько сказал он. — Бывшая жена куда её только не возила. Без толку.

— А Ивана Федоровича тебе не жалко? — сказала Юля. — Затаскают ведь старика.

— Наш бухарик прошёл не одну комсомольскую стройку, — рассмеялся он. — Если при Советской власти не посадили, то сейчас и подавно орденоносца никто пальцем не тронет. Отправят на пенсию, институт, в конечном счёте, только выиграет.

— А меня? — спросила Юля.

— К тебе не может быть претензий, — уверенно сказал он. — Я надеюсь, о наших отношениях ты никому не рассказывала. Ты об этих бумагах знать ничего не знаешь, как они к директору попали, понятия не имеешь. Ну, будут косые взгляды, ну и что с того? Придёт новый шеф, будешь с ним спать, всё будет в порядке.

— Ты считаешь меня шлюхой? — сказала Юля.

— Послушай, — сказал он. — Если бы я хотел тебя обмануть, наверное, не стал бы всё это так откровенно рассказывать. Ты можешь мне верить, можешь не верить, но ты мой последний шанс в жизни. И в жизни моей дочки тоже.

— Все вы, мужики, горазды за счёт баб выезжать, — сказала Юля. — Ни стыда у вас, ни совести. Я подумаю, ничего не обещаю.

В конце сентября позвонила бывшая жена.

— Привет! Алиса тебе уже сказала?

— Что именно? — притворился он. «Какая умная у меня дочка. Ни одного лишнего слова маме». О том, что Алису зачислили в Пармский университет, дочка ему уже сообщила. «Я скоро смогу отправить тебе сто тысяч долларов, — сказал он. — Сходи в местный банк, открой счёт».

— Твоя дочь теперь учится в Италии.

— Очень хорошо, — сказал он. — Я позвоню ей по скайпу.

— Я поднакопила для неё деньги, дала перед отъездом, — сказала бывшая жена. — Я могу надеяться на твоё финансовое участие?

— Разумеется. Чем смогу, — сказал он. — Извини, мне звонят в дверь.

Юля вышла из ванны.

— С кем болтаешь?

— Из магазина звонили. Я же мебель выставил на продажу.

— Серьёзно готовишься, — сказала Юля. — Дай мне сигарету. Я подумала. Ты, конечно, гад, и в этой истории с гарантийным обязательством института очень сильно меня подставишь. Но если ты отдашь мне пятьдесят тысяч долларов, я переживу.