Привет, это я

Её грудь увлажнялась всё больше от глубоких и мокрых поцелуев, а Гермиона стреляла себе в висок. Отрубала голову. Затягивала петлю. Прощалась с жизнью, не написав завещание.

Она позволит и умрёт. В этой гонке она заведомо была проигравшей стороной.

И она сама пришла, чтобы принять поражение.

Малфой просунул одну руку между их слившимися телами, второй сжимая в кулак ткань несчастного лифчика. Он приподнялся, перестав вжиматься пахом в её лоно, приспустил с одной стороны узкие джинсы и обвёл пальцами очертания тазобедренной косточки, продвигаясь всё ниже. Он толкнул руку под ткань и стянул джинсу на столько, на сколько позволяли её раздвинутые колени. Гермиона не видела ничего, кроме слабых очертаний его лица, но всё чувствовала, прикрыв глаза от стыда и смущения. Малфой немного поддался вперед, а его рука скользнула по животу и кончики пальцев уже забрались под краешек тонкого белья. Наполненные ужасом глаза распахнулись, и она схватила его за предплечье, делая слабые попытки вырваться.

— Убери руки, — хриплым, ломающимся от возбуждения голосом приказал он и прикусил ей губу.

Гермиона ослабила хватку, но не разомкнула пальцы, чувствуя, как он спускается всё ниже. Как преодолевает последние границы, как ломает последние стены между ними. Еще один жалкий сантиметр, и он будет знать о ней больше, чем кто-либо ещё. Она не была невинной девицей на выданье, но её единственный за всю жизнь партнёр никогда не касался её там.

Никогда не смотрел. Не знал вкуса. Понятия не имел, какая она.

И вот Малфой. Их отношения трудно назвать даже приятельскими, а его рука толкается между её раздвинутых ног. Она позволяет больше, чем могла представить. Хочет больше, чем должна хотеть с ним.

И она отпускает. С трудом сдерживая подступающие к глазам слёзы, убирает свою руку, отбросив её безвольной конечностью на диван.

Ёбаный пиздец. Мерлинов конец. Она была такой мокрой, что ткань трусов пропиталась насквозь. Низкий, истинно мужской стон разлился ей в шею, пока пальцы, протяжно и смакуя каждый влажный миллиметр, двигались всё ниже. Глубже. Горчее. Дурацкие джинсы сковывали движения, держали в тугих тисках, соединяя два тела в одно. Господи, что это. Помоги. Скажи, что делать теперь. Какая преисподняя их теперь ждёт.

Давящая теснота и её разгорячённая плоть расщепили на атомы его последнее самообладание. Он больше не мог держаться. Он разомкнул руки на своей шее.

И выдохнул. Гермиона вцепилась в широкие плечи, каждый мускул которых был напряжён до предела. Стоны с шипением прорывались сквозь зубы, когда его палец легко скользнул внутрь.

Да…

— Блять, Грейнджер, — с этими словами он сделал несколько неторопливых движений, просовывая руку чуть дальше, и натягиваясь, словно зверь перед прыжком.

Его стояк упирался ему в собственное предплечье, и единственным желанием было стянуть эти дебильные брюки и трахнуть её как следует, но он издевался над самим собой с каким-то необъяснимым мазохизмом. Тёрся сам об себя, как какой-то херов неудачник.

Он же обещал, что ничего не будет. Сказал это прямо в покрытое холодной испариной лицо. И когда же ты, Драко, стал так внимателен к собственным обещаниям? Ты знаешь, что она позволит тебе всё, что захочешь, но продолжаешь доводить её только пальцами, задыхаясь от задушенных стонов, рывками вырывающихся из её горла. Чёрт, она была просто прекрасна. Смущённая, но желающая его на столько, что эта борьба так чётко читалась в её лице и глазах, точно выражение которых он мог только представить. Он бы понял это, даже если бы зажмурился.

Ей точно нравилось. По-другому он не умел. Не хотел, чтобы она могла испытать что-то подобное с кем-то другим. О да, она узнает разницу и не кончит по-настоящему больше никогда. Это даже лучше, чем вечно подкалывать её и доводить до слёз.

Да. Узнай меня. Больше ты этого не получишь.

Когда второй палец оказался у неё внутри, Драко толкнулся слишком грубо, и Гермиона громко вскрикнула на всю гостиную. Малфой приложил свободную руку к её рту и наклонился к самому уху, учащая движения собственных пальцев.

— Давай. Сделай это для меня, — он шептал ей в ухо с хриплыми стонами, всем своим существом ощущая, как она сжимается. В ней и так было очень тесно. Она была такой узкой, что он дрожал от наваждения, с каждым толчком представляя вместо руки собственный член.

Быстрее. Быстрее.

— Скажи… Скажи моё имя… — они рычали и стонали в унисон, Гермиона всё еще вцеплялась в его плечи, двигаясь навстречу его пальцам. Он убрал руку с её лица и прикусил за мочку уха, оставляя на ней влажный след. — Скажи, прошу тебя.

Хищник. Убийца. Обольститель. Ядовитая змея. Монстр. Любовник. Дъявол. Малфой.

— Д-Драко, — она столкнулась с его лбом своим, шумно зашипев от растекающегося удовольствия. Судорогой сводило ноги, застывали кости, наливались горящим свинцом жилы.

Лучше, чем алкоголь. Лучше, чем наркотик. Лучше, чем вся чистая кровь мира.

Два сильных и влажных толчка. Один беззвучный вскрик. Три секунды, чтобы прийти в себя. И закрученная в скользкую змею бесконечность, чтобы попробовать забыть.

Никогда.

Малфой резким движением убрал свою руку и встал на ноги, один Мерлин знал, как он сумел сохранить такую прыткость, после всего, что только что вытворял, стоя на коленях перед самой ненавистной девчонкой в школе. Он жадно облизал свои пальцы, размазывая эту бесстыжую отличницу по подбородку, пропуская язык между пальцев, не желая оставлять ничего лишнего.

Закрываешь глаза и пустота.

И его здесь больше не было. Пока Гермиона дрожащими руками справлялась с ширинкой, он просто исчез. Растворился в полутьме, как какое-то мифическое создание. Как демон, соблазнивший слабую плоть и бросивший её гореть в собственном пламени греховной инквизиции.

Гермиона села на диван, всматриваясь в гнетущую темноту. Она поправила под свитером съехавший со своего места бюстгальтер и одёрнула полы одежды так, будто этот пуловер мог растянуться до самых колен и спрятать её под своей затейливой вязкой. Но он не мог. И ничто не могло.

Выбившиеся из взлохмаченного хвоста волосы лезли в лицо, посылая острые волны раздражения в перегруженные мозги. Гермиона рывком стянула резинку, почувствовав, как вместе с ней с неприятным треском вырвалось несколько волос. Она попыталась снова собрать непослушные пряди и стянуть их тугим колечком, но ничего не выходило. Дрожащие руки никак не могли собрать чёртовы волосы и, перестав себя мучить, Гермиона просто отпустила их мягкими волнами по спине, сложив бесполезные ладони на коленях.

Она убила в себе Гермиону Грейнджер. Желание стать кем-то другим отравило ей разум, и она сама толкнула своё тело в пропасть. Не было даже жалости. Ни капли жалости к себе, ни капли злости к нему, за то, что не остановился, когда она просила. А она просила? За то, что он никогда не останавливался. О нет, Малфой был не при чём. Она сама завела этот поезд, прокручивая снова и снова маленький ключ, стягивая тугую пружину механизма. Лучше бы он сделал это. Лучше бы он разделся и сделал это как полагается, тогда они смогли бы разделить всё на двоих.

Стали бы частью одного.

Но ей досталось всё. Целое блюдо, которое едва могло влезть в сворачивающийся от тошноты желудок. Она могла бы назвать себя идиоткой? О, да. Конченной девицей? Вероятно. Шлюхой? Естественно.

Шлюхой. Мерлин, она действительно шлюха. Отдавшаяся по первому зову, признавшаяся в своих низменных слабостях. И кому? Уроду-Малфою, который её ненавидит, издевается, тешит непомерных размеров самолюбие своими жестокими играми.

Теперь ты довольна?

Никто не мог сделать ей больнее, чем она сама себе делала и, когда горячие капли разбились об раскрытые ладони, она позволила себе зарыдать. Дрожа всем телом и не сдерживая отчаянный вой, толкавшийся через нос и горло. Размазывая по лицу слёзы, перемешанные с капающей из открытого рта слюной. До болезненной икоты, сжимающей грудь, выпускающей позорные громкие всхлипы. Она ревела, как маленькая девочка, у которой отобрали куклу, но на самом деле у неё отобрали нечто более важное. Достоинство.