Страница 6 из 10
Позднее, после войны, у неё было два инсульта, после третьего она умерла. Сколько я помню мать, она всегда курила, отец же не курил никогда».
Артемьев Василий Николаевич, отец моего мужа.
Должен был по желанию отца-священника тоже стать попом, но избежал этой участи благодаря своему неукротимому характеру. Возвращаясь после каникул в Киевскую Духовную Семинарию и лёжа на второй полке вагона, он увидел на столике прекрасный громадный кулич и сырную пасху, украшенные, как было принято, цветами из крема и крестом из жжёного сахара. Поскольку ехавшие внизу старухи спали, он наклонился и скусил крест и цветы с обоих кулинарных чудо-изделий. Однако он не учёл, что это были «святые» изделия и везли их в Киев для освещения во время заутрени. (Церковная, очень торжественная служба, где объявляется, что «Христос воскрес». После этого объявления священником хор подхватывает эти слова и долго звучит прекрасный торжественный гимн. В это время священник выходит из церкви и освещает яйца, куличи и сырные пасхи, расставленные вокруг всей церкви. Всё это лежит или на столах, или на полотенцах на земле и священник идёт вдоль этого ряда и кропит «святой водой» яства. Служитель несёт за ним серебряный сосуд со святой водой, куда священник макает большую кисть в золотой или серебряной оправе и разбрызгивает святую воду на людей и еду. Это очень торжественный и красивый ритуал. Весенняя ночь, толпы людей в церкви и кругом неё, везде горят свечи, торжественное пение, праздничные одежды людей и предвкушение «разговения» – прекрасной сытной еды после девятинедельного поста. В некоторых семьях этот пост строго выдерживался, даже детям не давали «скоромной пищи»).
И вот Василий совершил такое кощунство. За это он был с позором изгнан из семинарии, после чего ему была только одна дорога – в ветеринары. Ни в какие другие высшие учебные заведения после семинарии не принимали. Так он стал ветеринаром кавалерийского полка, который к войне 1914 года стоял под Ровно. Его жена, Людмила Анатольевна (девичью фамилию не помню) была учительницей и происходила тоже из «жеребячьего» роду. Так звали в народе поповские семьи.
В 1909 году у них родился сын Георгий, которого звали в семье Жоржиком. Во время революции Людмила Анатольевна с сыном жила в Киеве, а Василий Николаевич долго пропадал на фронтах гражданской войны, и только в 1919-20 годах вернулся в Киев. Вскоре они разошлись. В.Н. уехал в город Малин под Киевом, где работал ветврачом и к нему часто приезжал из Киева сын. К этому времени Жорж окончил электропрофшколу и одно время работал электромонтёром в Малине, живя у отца (около года). В 1927 году Жорж держал в Киевский политехнический институт, выдержал на 5, но принят не был. В 1928-м он держал туда опять, и после поездки в Харьков в Народный Комиссариат Просвещения с трудом добился приёма на биофак КИНО, где мы с ним впервые и встретились. Василий Николаевич работал в это время в большом совхозе под Малином.
В 1937 году я приехала к Г.В. в Сочи, лето мы провели, работая на Сочинской Опытной Станции, а осенью уехали в отпуск к Василию Николаевичу. Он встретил нас, стоя у входа в хату на одном колене и декламируя латинские стихи Вергилия или Овидия, прославляющие невесту и жениха. Содержание он нам сообщил потом, т.к. мы, конечно, ничего не поняли. К этому времени В.Н. окончательно оглох. Во время войны 1914 года он был тяжело контужен и стал терять слух. Тем не менее, имея слуховой аппарат, он обходился без него. Меня он не понимал, а с сыном свободно разговаривал. Так же свободно он говорил с работающими у него женщинами. Они звали его Васыль Мыколыч и относились с доверием и совершенным послушанием. Также уважительно относилась к нему его сожительница Христина Романовна.
Уже после ареста Жоржа, в конце войны, В.Н. прислал нам в Москву посылку с сушёными яблоками, семечками и топлёным маслом. Тогда это был царский подарок! Он очень хотел увидеть внука.
Забирая в 1948 году мать в Караганду, Жорж не смог заехать к отцу. В 1955 году после первой реабилитации, Василий Николаевич собрался переехать в Норильск к сыну. К этому времени Христя умерла, и он остался совершенно один. Всё роздал и продал, купил билеты в Норильск и, садясь на лошадей ехать на станцию, упал у телеги мёртвым. Жорж очень тяжело переживал эту смерть, он очень любил отца, копией которого был сам. Видимо, у В.Н. была та же аневризма аорты, от которой погиб и Жорж.
Артемьева Людмила Анатольевна, мать моего мужа.
После рождения сына не работала, начала работать метеорологом-вычислителем после революции. Сына любила эгоистической любовью, доставляя ему немало осложнений в жизни.
В Норильске у неё испортилось зрение, операцию сделали поздно, и она почти ослепла. В 1962 году она умерла, видимо, от нефрита или рака печени. Диагноз был приблизительный. Всю жизнь она прекрасно, профессионально вышивала и очень это любила.
Георгий Васильевич Артемьев, мой муж.
Я знала трёх людей весёлых, блестяще остроумных. Это были академики Б.Л. Астауров, Н.П. Дубинин и мой муж, причём Жорж, по-моему, превосходил их обоих.
С умным, весёлым и ядовито-остроумным студентом Жоржем Артемьевым я познакомилась в 1928 году, поступив в Киевский университет. Не прошло и недели, как мы уже были навсегда влюблены друг в друга».
Во второй свой приезд в Бирск я, как говорится, на полную катушку «включил журналиста». Я смотрел, я слушал, я спрашивал. Домик состоял, как мне помнится, из трёх комнат. Та, что побольше, гостиная, вся была в книгах. У одной стенки стоял шкаф, полностью забитый фотоальбомами. Альбомы – от старинных, дореволюционных (их мало), до самодельных «Альбомов для рисования», заполненных снимками о периоде в Норильске и уже в Бирске – по годам, вернее, по летним сезонам.
Это была богатейшая фотолетопись, и в неё мы даже не углублялись – чтобы только пролистать эти альбомы, понадобилась бы, наверное, целая неделя.
Помню, что Ирина Борисовна показала мне старые фотографии: своих бабушек, дедушек, родителей, братьев.
Все её рассказы тоже не записывал, берёг плёнку. Теперь я понимаю, что самое интересное она могла рассказывать как раз не в микрофон, а вот за таким листанием старых фотоальбомов.
Я прожил у Ирины Борисовны три или четыре дня. Она отвела мне местечко в маленькой спальне (может быть, это была комната Георгия Васильевича?), а сама уходила куда-то вглубь дома.
По утрам мы садились завтракать, и тут я уже включал магнитофон. Эти завтраки длились часа по три – я только успевал переворачивать, менять и подписывать кассеты. По-хорошему, мне надо было делать это месяц. Или даже два. Так много могла бы рассказать Ирина Борисовна. Но – как уж получилось…
Ирина Борисовна:
– Киевский университет назывался тогда Киевским Институтом Народней Освиты (КИНО), где лекции частично читали на украинском языке. Слово «университет» считалось крамольным, сказать, что ты учишься в университете – за это выгоняли. Хотя КИНО для учебного заведения – название малоубедительное. Позже КИНО переименовали в ВИНО (Выщий Институт Народней Освиты), получилось совсем уж неважно.
В Москве и Ленинграде университеты продолжали работать, а в Киеве университет должен был исчезнуть. Хотя помещался он в том же здании и преподавали в нём старые профессора.
Что значило тогда поступить в высшее учебное заведение человеку не рабоче-крестьянского происхождения? Мой старший брат Кирилл поступал три раза, выдерживал на круглые пятёрки, но приняли его только на третий год. И то не в тот вуз, в который он хотел. Кирилл великолепно рисовал и мечтал стать архитектором. Но вместо Архитектурного был принят в Энергетический и в конце концов стал очень способным математиком и физиком.
Мы держали экзамены по куриям: была курия рабочих, курия крестьян и курия интеллигенции. Рабочий и крестьянин мог выдержать на двойки и его принимали. А мы выдерживали на пятёрки и нас не принимали.