Страница 10 из 18
Браво, Адольф! Ты на полвека опередил идею тех партократов России, которые скромно именуют себя демократами и, скрывая плагиат, делают все, как ты предписал когда-то для нас, но не смог сам реализовать свои идеи. Этому тогда помешал наш народ, не желавший быть «на более низком уровне культурного развития». И недаром бывший известный диссидент-антисоветчик Владимир Максимов, обнаружив, куда они клонят Россию, назвал их демофашистами. Воистину, они наследники Гитлера. Но – увы. И здесь парадокс: Гитлер методами дезорганизации намеревался сокрушить чужую нацию в интересах, как он полагал, своего народа, а они его методами пытаются добиться самоистребления своего в интересах гегемонистских устремлений нынешних провозвестников нового мирового порядка, идущих опять под сенью орла – белоголового сипа-стервятника Америки и ее звёздно-каторжанского флага.
Очерк 3. Различие ценностей Запада и России
Почему же все-таки дранг нах Остен, а не дранг ин Вест? Почему, не сокрушив Англию, главного своего соперника за господство в Европе, Гитлер ринулся на Советский Союз? Это многим, в том числе и Сталину, было непонятно тогда, как непонятно некоторым и сейчас. Казалось бы, совершенная нелогичность поведения германского руководства приводила всех в недоумение. Это недоумение стало даже более сильным ныне, когда стало известно, что Гитлер, а уж тем более его генералы, не были психически больными людьми, как это многие предполагали ранее. Они, конечно, были фанатами своей идеи (хотя и не все), но это они и сами понимали и гордились своим фанатизмом как самым ценным качеством сильной личности. К тому же фанатизм был присущ не только гитлеровцам, но и их противникам, например, тому же Черчиллю, фанатичному приверженцу идеи могущества Британской империи, ее целостности и незыблемости. Однако ответ очень прост и заключается в том, что Гитлер и не собирался окончательно сокрушать ни Францию, ни Англию, но хотел лишь, наказав их за Версальское унижение Германии и установив в Европе свое главенство, поладить с ними. Конечно, при этом предполагалось, что при сохранении государственности и даже могущества страны Западной Европы, а также и некоторые страны Восточной Европы (кроме Чехии и Польши, которые как политические субъекты будут ликвидированы) должны изменить свои границы в пользу «германского ядра Европы».
Франция, например, должна вернуть Германии Эльзас и Лотарингию, а также захваченные в восемнадцатом году колонии и признать ее влияние или даже колониальные интересы на Ближнем Востоке (кладовой нефти). О большем в то время Гитлер не помышлял, и потому странным является повсеместное приписывание ему стремления к мировому господству. Конечно, такая мечта у Гитлера была, и иногда она прорывалась при разговорах в тесном кругу соучастников и даже в печати «местного значения», для обывателя, но даже и самые фанатичные приверженцы нового мирового порядка понимали, что в предвидимом будущем Германия не в состоянии его установить. К этому было много непреодолимых препятствий, которые Гитлером вполне осознавались. Прежде всего, неизбежно было поделить мир с участниками «оси»: Италии – Египет и часть французских и английских колоний в Африке, Японии – Дальний Восток, Юго-Восточную Азию. Индии, как предполагал Гитлер, Англия должна предоставить независимость. В остальном все владения Франции и Англии будут сохранены. Гитлер был уверен, что после того, как Англия получит «взбучку», ее лидеры уразумеют свой интерес и присоединятся к Германии как гаранту… сохранения Британской империи. «…Конец войны, – говорил он ровно через месяц после нападения на Советский Союз, – положит начало прочной дружбе с Англией. Мы будем жить с ними в мире. Предпосылка – нокаут, который англичанин должен получить от того, кого он должен уважать: необходимо искупить позор 1918 года». Далее Гитлер пространно рассуждает об упадке английской культуры, но под конец заявляет: «И все же это тот народ, с которым мы можем заключить союз» (Застольные разговоры…, с. 27).
От Англии, по его заявлению, Гитлеру ничего не нужно, кроме отказа ее от главенства на европейском континенте, где отныне доминировать должна Германия. Поэтому в апреле 1942 года он говорит, что «был бы рад, если бы в этой войне с большевизмом на его стороне сражались английские флот и авиация. Но ход истории, – философически рассуждает далее Гитлер, – неотвратим, и ситуация неизбежно сложится так, что проблема сосуществования кровнородственных народов будет решена в борьбе: сильнейший будет верховодить слабейшим, дуализм недопустим» (там же, с. 166). Он высмеивает тех английских политиков, которые недооценивают силу германского рейха и «настолько косны и тупы», что смели ему перед войной заявить, что в случае, если она начнется, Германия станет доминионом Великобритании. «Единственным англичанином, действительно разбиравшемся в современной политической ситуации, был герцог Виндзорский, который хотел пойти навстречу нашим требованиям о возврате колоний…» – заявил Гитлер в мае 1942 года. Эти «косные и тупые» нынешние английские политики не заметили, что «ситуация изменилась, и на периферии их империи объявились новые грозные противники – Россия, Япония и США», и вместо того, чтобы «попытаться достигнуть соглашения с Германией, стали искать дружбы с США» (там же, с. 282–283).
Именно США Гитлер рассматривает как наиболее опасного противника и Германии, и Британской империи, поскольку они сильны экономически, имеют большой флот и малоуязвимы на своем континенте. Правда, для фюрера утешительно, что Соединенные Штаты никогда не обладали высокой моралью, а управление этой огромной империей евреями сказывается на ней губительно. К тому же «Рузвельт… действует так подло и мерзко, что сразу видно: это не здравомыслящий человек, а явный безумец». И, хотя все это должно помешать США «выиграть борьбу за новый мировой порядок», но проблема для Германии и Англии остается, и поэтому «я рад за немецкий народ, который однажды увидит, как Англия и Германия плечом к плечу выступят против Америки» (там же, с. 38).
Против США должна, по Гитлеру, объединиться как крепость вся Европа (что сейчас и происходит). Гитлер говорит о создании единой Европы «во имя образования великого содружества», как о своем «вкладе в историю». Поскольку ожидать, что сплочение Европы произойдет в результате стремления «множества государственных деятелей» к единству – невозможно, то «оно будет осуществлено исключительно силой оружия» (там же, с. 388). Собственно, война на Западе для него только и имеет подобную цель, а вовсе не как средство уничтожить соседние «кровнородственные» страны. Европа должна во всеоружии и как неприступная крепость встретить неизбежную в будущем «войну континентов». Во имя единства Европы и союза с Англией Гитлер готов был отказаться даже от колоний, он об этом прямо и говорит: «Я хотел прийти к соглашению с Англией на основе того, что колонии нам не нужны», поскольку связь Германии, к примеру, с африканскими колониями трудно осуществить (там же, с. 467). Поэтому он клеймит и всячески поносит нынешних руководителей Англии, особенно такую «слабовольную скотину как Черчилль, который полдня пьянствует… и вот-вот впадет в маразм», за то, что они не понимают истинной пользы своей страны и, связавшись с еврейским руководством Америки и России, погубят империю. «Англичанин из… упрямства объявил войну Германии, чтобы окончательно потерять свои позиции в мире» (там же, с. 209).
Для Франции, частично оккупированной, но сохранившей государственность (коллаборационистское правительство в Виши все же обладало определенной независимостью и даже сохранило дипломатические отношения с некоторыми странами, воюющими с Германией, например, с США), Гитлер тоже видел свои перспективы, если она выступит на его стороне. «…Ей (Франции) не придется уговаривать нас вернуть находящиеся в наших руках позиции на Ла-Манше…» (там же, с. 284). Изменения же ее границ, несправедливо возникшие по Версальскому договору, Франция компенсирует «за счет новых земель в Центральной Африке» (там же). В противном случае Гитлер предрекает Франции потерю всех территорий (Мадагаскара, Мартиники, Индокитая, африканских колоний), которые заберут у нее США и Англия. Так уже, казалось бы, побежденную Францию Гитлер уговаривает присоединиться к Германии, а не «сидеть на двух стульях», рискуя оказаться на полу.