Смертельное шоу

-- А я поумнел.

-- Хочешь суперзвездой заделаться?

-- А что?

-- Я слизняков не люблю.

Ее серые глаза смотрели вызывающе. Казалось, из них двумя мощными потоками дует горячий ветер и -- еще немного -- сожжет кожу на щеках и лбу.

-- Аркашка брякнул, что мы будем петь вместе, -- не отводя ветер от его лица, внятно произнесла она. -- А вместе -- это хорошо. У тебя красивый нос. Ровный. И чуб. Вас стригли в зоне налысо?

-- С-стригли, -- с нажимом на "с", процеживая слово сквозь зубы, ответил он.

-- Я бы тоже вместе с тобой подстриглась налысо.

-- Зачем?

-- Мы бы так пели вместе.

-- Так уже поют... Эти... как их... "полиция" какая-то... Две телки... лысые...

Ладони сами легли ей на лопатки. Спина оказалась жестче и костистее, чем предполагал Санька. Ее словно бы выковали из стали. А может, это ладони отказывались хоть что-то чувствовать.

-- Я тебя сразу приметила, как ты к шефу первый раз занырнул. Симпатичный, думаю, парень. И с кулаками. Где мозоли-то набил?

-- В этом... интернате... Еще до зоны. Мы...

Она мягко, по-кошачьи положила ему руки на плечи. Кожа на лице через минуту должна была лопнуть от жара.

-- У тебя что, никогда никого не было? -- с сочувствием спросила она и разрешила притянуть себя ближе.

Зачем ладони сделали это, Санька не знал. От его губ до ее губ осталось меньше пяти сантиметров, в глазах мутно стояло ее лицо, и он почему-то перестал ощущать дымный запах из ее рта. Оттуда шел сладкий, ни разу до того не пробованный им аромат. От него кружило голову, будто от плохой водки.

-- Ты того... ну, это... красивая, -- еле выдавил он. -- Я тебя... -И впился онемевшим ртом в ее губы.

Сталь под ладонями сразу расплавилась, превратилась во что-то мягкое, плюшевое. Указательный палец правой руки ощутил под собой замок-"молнию" и медленно, будто боясь того, что сам замок это заметит, расстегнул его.

Она оторвала губы, хрипло, со стоном выдохнула:

-- Я хочу тебя. По... пошли в ту комнату... Я...

-- Па-а-апрошу па-а-астаронних па-а-а-кинуть па-а-амещение! -- рухнул на низ сверху чей-то властный голос.

Руки Венеры испуганно слетели с его плеч. Она с вызовом повернулась в сторону, откуда прозвучал голос. Ветер из ее глаз понесся туда, и Санька впервые ощутил, как дрогнули, стали остывать щеки. По ним словно бы водили льдом.

-- Тебе что надо, дядя?! -- спросила Венера невысокого лысенького мужичка.

-- А то, милаша, что здесь сейчас будет клип сниматься. Артисты уже приехали.

Подтверждая слова мужичка, в павильон ввалилась ватага длинноволосых, под ковбоев разодетых парней. У них были настолько одинаковые лица, что казалось, будто вошел один человек, а все остальные -- это его отражения в зеркалах.

-- Привет тухлым попсушникам! -- прокричал идущий первым.

-- Нет жизни без "металла"! -- поддержал его второй.

-- Пиву -- да! Сладким соплям -- нет! -- заглушил их басом третий.

Отражения в зеркале умели говорить.

-- Застегни! -- спиной повернулась к Саньке Венера.

Замок прожужжал очень громко. Странно, когда он его расстегивал, то даже не услышал.

Глава семнадцатая

НА ЗВЕЗД ТОЖЕ НАПАДАЮТ

В холле можно было ослепнуть от яркого света. Хотя в люстрах горели обыкновенные сорокаваттные лампочки. Но по паркету прогуливались такие знаменитости, что Саньке чудилось, будто свет струится и от них.

Вдоль сидений, стоящих под огромными зеркалами, необычной, подпрыгивающей походкой сновал туда-сюда Валерий Леонтьев. Седина в его курчавых волосах смотрелась странно. Санька никогда не видел седых певцов. Ему представлялось, что солисты вообще не стареют. Побоку от Леонтьева перемещался, стараясь не терять дистанции, Володя Пресняков и что-то упорно доказывал ветерану сцены. То, что на нем было одето, не поддавалось описанию. Наверное, лишь он один в мире мог напялить на себя что-то среднее между младенческой распашонкой и монашеской накидкой. Вечная щетина на его щеках выглядела паутиной, которую он когда-то зацепил на бегу и забыл стереть.

Аркадий не появлялся, и Санька совершенно не знал, что ему тут делать. Где-то совсем рядом, за стеной, сотнями голосов гудел концертный зал Кремлевского Дворца съездов, и от одной мысли, что и ему, возможно, придется когда-нибудь выйти отсюда на сцену и ощутить скрестившиеся на тебе сотни глаз, у Саньки повлажнели ладони и стало по-горячечному сухо во рту.

У входа в коридор гримуборных стоял квадратный телохранитель в расстегнутом сером пиджаке. Черная рация в его руке маятником раскачивалась вдоль туловища. Рядом с Лосем он бы, конечно, смотрелся хлипко, но здесь, где большинство певцов оказалось совсем не героического роста, он возвышался скалой.

Из-за его спины, из таинственного, недоступного Саньке коридора, вышел черноволосый парень баскетбольного роста. Его круглое смуглое лицо выглядело заспанным, а седина в пышных волосах смотрелась еще более странно, чем у Леонтьева.

Сбоку вынырнул, будто овеществился из желтого воздуха, Аркадий. Его лысина, серьга, рубаха были все того же, желтого цвета, подчеркивая, что он и вправду ниоткуда не приходил, а возник прямо в холле из молекул воздуха.

-- Тусуешься? -- стрельнул он глазами по фигурам и сразу замер. -Филипп, здравствуй! -- бросился он с выставленной острием кистью в сторону высокого парня. -- Как Алла? Все о'кей? Ну, я рад за тебя!.. Саша, иди сюда! Познакомься, это -- Киркоров...

Мог бы и не называть фамилию. Санька и так узнал того, кого не узнать невозможно.

-- А это -- Весенин, -- пнул его в бок Аркадий. -- Новый солист "Мышьяка"...

-- Ты опять в "Мышьяк" вернулся? -- удивился Киркоров.

Лицо у него оставалось все таким же сонным. Он и спрашивал так, будто из дремы не мог понять, кто же его растормошил.

-- Продюсер попросил, Филипп. Ты же знаешь, я незаменим, если нужно кого раскрутить.

-- Знаю.

-- Ты сегодня на сцену выходишь?

-- Да, последним.

-- Ну, правильно! Самый сладкий кусок на десерт... Ну, вы тут потусуйтесь, а я кое-какие дела порешаю...

Он снова локтем пнул Саньку в бок и исчез, будто растворился в желтом воздухе холла. От наваждения стало как-то не по себе, но когда между колоннами мелькнула рубашка Аркадия, похожая на огромную яичницу, Санька подуспокоился и даже что-то сказал.

-- Нет, под фонограмму, -- ответил Киркоров.

Значит, Санька спросил, живьем ли поют. Неужели и "звезды" давили пальцами на кнопку микрофона.

-- А почему? -- удивился он.

-- Запись для телевидения. Живой звук не идет. Не то звучание. В "кремлевке" вообще плохая акустика. Пойдем присядем...

Сонливость никак не выветривалась из его голоса. Саньке стало жаль певца, и он, сев рядом с ним на длинную скамью, обитую дерматином, подумал, что мало хорошего в жизни артиста, если он так устает.

-- Привет, Филя! -- возник перед ними крепыш с зачехленной гитарой под мышкой.

Киркоров протянул крупную вялую кисть и вскрикнул от рукопожатия:

-- Больно же!

-- А ты качайся на тренажерах...

Он живчиком нырнул в коридор гримуборных, и телохранитель даже не моргнул бровью.

-- Кто это? -- спросил Санька.

-- Солист "Любэ", -- с жалостью поглаживая кисть, ответил Киркоров.

-- Так у них же этот... широкоплечий такой в солистах... как его...

-- Расторгуев... А этот -- соло-гитара. Мы вместе в "гнесинке" учились...

-- А-а...

-- Слушай, где тебя вчера носило?! -- выкрикнул в сторону холла Киркоров.

Переход от полудремы к резкости, на которую способны только спорящие итальянцы, удивил Саньку. Он с интересом посмотрел на приближающуюся к ним женщину и подумал, что у него что-то со зрением.

На ее голове, плотно, как-то по-арабски обмотанной шелковым белым шарфом, был заметен только нос. От правой ноздри куда-то под косынку, скорее всего к уху, тянулась золотая цепочка. Левой рукой женщина до побелевших костяшек пальцев обжимала за горлышко бутылку коньяка. Такого дорого сорта еще никогда не видел обеденный стол группы "Мышьяк".