Смертельное шоу

-- Лолита, мы тебя два часа вчера искали! -- не гася в себе горячности, выкрикнул Киркоров. -- Ты что, издеваешься?!

-- Филиппчик, милый, извини, -- еле прошептала она сухими губами.

-- Я вчера так надралась, что вообще отключилась. Ты меня больше

ни о чем не спрашивай. Я пока не восстановлюсь, ничего не пойму.

Она проткнула воздух вверх-вниз бутылкой. Таким движением бармен взбалтывает коктейль за стойкой.

-- Ладно, иди.

Судя по тону голоса, Киркоров опять впадал в полусонное состояние.

Лолита медленно уплыла в коридор гримуборных, а в холле началось странное действо. Из-за угла, со стороны черного входа, в царство света вошли два коротко, под качков, остриженных здоровяка в распахнутых на груди коричневых кожаных куртках, остановились, широко расставив ноги, и мутными взглядами начали процеживать зал. Когда их глаза-сканеры отыскали у стены Саньку, лица здоровяков напряглись. Возникло ощущение, что в их головах-компьютерах собраны сведения на всех людей земли, и теперь они отыскивали по форме носа, глаз, ушей, подбородка, лба данные на странного посетителя холла. Санька непонятно отчего улыбнулся, и у здоровяков ослабла ярость во взглядах. Возможно, их успокоило, что рядом с незнакомцем сидел Киркоров.

Правый из охранников поднес к губам рацию, и тут же из-за угла вылетели, точно их вынесло оттуда ураганным порывом ветра, три человека. Двое из них были близнецами здоровяков: коротко остриженные головы, распахнутые на груди коричневые кожаные куртки, черные брикеты раций в кулачищах. Между ними порывисто шел Иосиф Кобзон. В длинном, то ли черном, то ли темно-синем, пальто до пят он был скорее похож на банкира, чем на певца.

Когда они со скоростью курьерского поезда вонзились в коридор гримуборных, один из четырех телохранителей, окаменев, остался у двери. Он оказался одного роста с уже стоящим там парнем и оттого как-то сразу потерял значимость. Он стоял, упрямо не снимая куртку, и Санька подумал, что, видимо, ему платят больше, чем парню в костюме, раз он готов обливаться потом в жарком холле.

-- А разве Кобзон не закончил выступать? -- удивленно спросил Санька.

-- Звезды в отставку не уходят, -- ответил Киркоров и тут же вскочил.

Слева, со стороны прохода к сцене, в холл ворвались девчонки. Их было не меньше десяти. А может, и всего пять-шесть. Но они так визжали, кричали и хлопали в ладоши, что казалось, что в холл прорвалось два-три класса средней школы.

-- Вот он! -- заорала самая маленькая из них.

Ее лицо горело под цвет волос на голове. Она показала пальцем на Киркорова, и фанатки, подчиняясь этому крохотному, с красной капелькой лака на ногте, пальчику, лавиной нахлынули и на Саньку, и на Киркорова.

-- Фи-илиппчик, мы тебя любим! Фи-и!.. Фи-и!.. А-а!.. А-а!..

Голоса слились в единый сплошной писк. От него сразу заболели уши.

Санька успел отбить от велюрового пиджака Киркорова две-три руки,

но остальные уже скользили по телу певца, будто пытаясь выяснить

живой он человек или бестелесный полубог, сошедший на время на

землю.

-- Оставьте меня в покое! -- пытался вырваться Киркоров. -- Охрана! Где охрана?!

Санька сгреб рыженькую лидершу, с жалостью ощутив под руками худенькое, безгрудое тельце. Где-то под ребрами у нее ошалело, точно заяц, попавший в силок охотника, билось маленькое яростное сердечко. Санька легко оторвал девчонку от пола и отнес в угол холла. Совсем не замечая своего похитителя, она все тянулась и тянулась худенькими руками к Киркорову. Из кармана ее курточки на пол упала бумажка. Скосив на нее глаза, Санька с удивлением увидел нарисованный на клетчатом тетрадном листке портрет Киркорова.

Грохот десяти подошв перекрыл девчоночий писк. Охранники, ворвавшиеся в холл с двух сторон, за несколько секунд растащили фанаток. Они все еще визжали, размахивали в воздухе ногами и пытались укусить своих врагов, но битва уже была проиграна.

-- Ты что, сука, наделал?! -- заорал на одного из охранников, еле удерживавшего самую толстую из девчонок, пузатый мужик со всклокоченной сединой на крупной бульдожьей голове. -- Ты для чего, сука, туда был приставлен?!

-- Они... они... сбили меня с ног и через сцену сюда... Ну, не стрелять же по ним?

-- Ты уволен! -- тут же решил кадровый вопрос мужик. -- Тащите их всех на улицу! Выбросите на хрен!

-- У них билеты на концерт, -- зло посопротивлялся виновник инцидента.

-- Я сказал, на улицу!

Подчиняясь общему движению, Санька понес свою пленницу к выходу. Она уже не дергалась и не тянула руки, а только тихо всхлипывала и шептала: "Фил-липпчик, я тебя люблю... Я тебе детей нарожаю... Ты такой красивый". В эту минуту впервые в жизни Саньке захотелось ударить девчонку. По заднему месту. Да побольнее. Чтоб на всю жизнь запомнила. Но руки были заняты, а когда они освободились уже на улице, холодный порыв ветра прошил насквозь его свитер и рубашку, обжал ледяными пальцами тело, и он понял, что и девчонке стало так же неуютно.

-- Ты далеко живешь? -- спросил он, стараясь не смотреть в ее красные глаза.

-- В общаге.

-- Ну, вот и иди в общагу, -- зачем-то сказал он.

Охранники, вынесшие остальных девчонок, так состязались в мате, что, кажется, вздрагивали даже кремлевские ели.

-- В чем дело?! -- вопросом заглушил всех подошедший милиционер. -Что случилось?! Вызвать "воронок"?!

-- В отделение их всех! -- скомандовал седой.

-- Да отпусти ты их, -- попросил Санька. -- Соплюхи же. Малолетки.

Пойманная им лично девчонка стояла рядом и пыталась спасти уши в воротнике джинсовой куртки. Но уши были слишком большими. Или воротник узким.

-- Прими нарушителей! -- то ли потребовал от него, то ли предложил седой, и милиционер, видимо, хорошо и давно знавший его, безропотно подчинился. Его губы тут же приблизились к черному брикету рации, висящей на плече...

Из отделения милиции Санька вернулся к Дворцу съездов только через два часа с лишком. За девчонками приехали вызванные по телефону родители, дело замяли, но на душе все равно остался камень.

Билетерши, памятниками сидящие у входа во дворец, пропустили его с таким видом, словно он всю жизнь работал рядом с ними. Хотя, возможно, все объяснялось гораздо проще: они видели, как Санька вместе с седым выволакивали девчонок, и оттого посчитали и его гэбэшником.

Дорогу в обход зала к фойе он не запомнил. В таких лабиринтах можно проводить конкурсы юных следопытов.

А в концертном зале стояла темень поплотнее ночной, и было непонятно, закончилось представление или нет. Но стоило Саньке шагнуть за плотную, пахнущую пылью занавесь, как темноту разорвала знакомая музыка.

Ощупывая рукой стенку, Санька прошел метров десять, и глаза стали привыкать к полумраку. Все зрители, каких он только мог высмотреть вблизи, оказались женщинами. Это удивило его. До этой минуты Санька считал, что раз мужчин и женщин на земле поровну, то в таких пропорциях они и должны сидеть в концертном зале. Дворец съездов эту статистику упорно опровергал.

-- Он! Это он! Миленький! -- локтем толкнула соседку женщина на крайнем сидении и по-молитвенному сложила ладони у подбородка. -- Боже, какой красивый!

Ей было не меньше сорока пяти, обручальное кольцо отсутствовало, а платье, которое она, возможно, считала самым большим своим достоянием, стоило около двадцати долларов в палатке у станции метро. Санька сам видел.

А мелодия все набирала силу и, наконец, изнутри ее выплыл голос. Мягкий, грустный, какой-то совсем нездешний голос. Он вместе с мелодией ввинтился в ускорившийся темп и сразу из мягкого и грустного стал сильным и волевым. Санька отыскал певца на сцене. Он резко, порывисто двигался по сцене, почти летал, и Санька даже не поверил, что перед ним тот сонный, вялый Киркоров, рядом с которым он сидел в фойе. Его как будто подменили. Худющие полуголые танцовщицы совершенно не успевали за ним.