Страница 22 из 29
В результате в конце сказки не меняется ничего! Констелляция героев та же, что и в начале: незамужняя Царевна живет при папеньке (феминное, чувственное так и не имеет возможности развития), Змей лишь глубже погрузился в бессознательное, Никита снова трудится во благо Материнского комплекса. Таким образом, Герой просто убеждается в наличии силушки молодецкой. И все! Трансформации не происходит. Так в чем же дело?! Зачем тогда вообще было воевать со Змеем?!!
Сдается мне, мифологический мотив русского богатыря находит отражение в таком психологическом феномене, как страх успеха20, а точнее, страх ответственности за успех. Ведь взять в жены царевну, воцариться на престоле и обрести казну – это, кроме признания и славы, еще и большая ответственность. «Тяжела ты, шапка Мономаха!» – недаром пушкинское выражение из «Бориса Годунова» стало афоризмом. На персональном уровне это могло бы быть проявлено, как если бы человек создал некое изобретение, написал книгу, заработал внушительное состояние на виртуальной бирже, но так и не решился бы пойти в патентное бюро, в издательство, участвовать в реальных торгах, так бы и не осмелился явить свое детище миру, а лишь гордился бы втайне своим потенциалом. Увы и ах! Страх явить свои таланты миру превращает Героя из потенциального властителя в Кощея, над златом чахнущего.
Более того, я рискну предположить, что «нетипичный герой» является общим восточнославянским макро-паттерном. Русские люди гордятся тем, что наша страна имеет огромные ресурсы, великий потенциал. И этого достаточно. Реализовывать его вовсе необязательно. Все победы приносятся в жертву комплексу – Матушке Земле Русской.
Однако Никита Кожемяка отнюдь не главный богатырь русской мифологии. О нем рассказывается только в одной сказке. А сказочные персонажи и герои мифов и легенд (включая былины), имеют существенные отличия, в том числе и с точки зрения аналитической психологии. В сказках у героя нет чувств и переживаний, ничего не говорится о его мыслях, сомнениях, страхах, надеждах. Сказочный герой, по словам одной из самых известных юнгианцев Марии-Луизы фон Франц, либо весь белый, либо абсолютно черный21. Дело в том, что сказка по сравнению с мифом или легендой пересказывается намного чаще, а при многократном пересказе истории обедняются и схематизируются. Сказочный герой действительно полностью схематичен. В былинах же, как и в любом другом, более развернутом мифологическом материале, мы постигаем базисные паттерны человеческой психики глубже, они видны не так ясно и четко, как в сказках, так как содержат куда больше специфического «неочищенного» культурного материала, зато дают возможность понять чувства и движущие мотивы Героя.
Поэтому, чтобы рассмотреть «нетипичный героический паттерн» глубже, мы и обратимся к былинам. В данной главе мы будем говорить о былинах так называемого Киевского цикла. Существует еще и не менее интересный Новгородский цикл, но его персонажи в большей степени описывают архетипы Трикстера (ловкача, шутника и обманщика) и Персоны.
Все былинные Герои Киевского цикла констеллируются вокруг князя Владимира Красное Солнышко, составляя его дружину. Здесь важно отметить разницу между реальной исторической личностью Владимиром Святославовичем или, как его еще называют, Владимиром Равноапостольным (Красное Солнышко) и Владимиром Всеславьевичем (также Красное Солнышко) – былинным персонажем. Как мифологический персонаж, сам князь никаких подвигов не совершает и прав называться богатырем не имеет. Он просто владеет миром, он Всеславьевич – сын великой Славы и, кстати, рабы Меланьи, ключницы княгини Ольги.
Женат былинный князь на всецело вымышленном персонаже, которого в реальности никогда не существовало, княгине Апраксии. Слово апраксия с древнегреческого переводится как «бездеятельность, бездействие»22. В медицине этот термин означает нарушение целенаправленных движений и действий, возникает этот симптом при очаговых поражениях коры больших полушарий головного мозга23. То есть феминный принцип Киевского княжества весьма ущербен. Кроме того, ни словом не упоминаются княжеские дети, в былинах их вовсе нет. При княжеском дворе живет лишь племянница Забава Путятишна.
Что же касается былинных Героев, к Киевскому циклу принадлежит довольно много богатырей, самых же известных – трое: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Рассматривать всех троих мы не будем, ибо в этом нет никакого смысла. Алеша Попович в большей степени соответствует архетипу Трикстера (Плута, Ловкача), нежели Героя, он «богатырь, который берет не силою, но хитростью». А подвиги Добрыни в большинстве своем дублируют героические свершения Муромца.
Академик Рыбаков считает вполне реалистичным допущение, что Добрыня и Илья… являют собой один и тот же персонаж, да еще с реальным, исторически зафиксированным прототипом. Добрыней звали родного дядю по матери и ближайшего советника князя Владимира Святославича, который, кстати, и помог племяннику воцариться в Киеве. Личностью он был во всех смыслах выдающейся – бывший гусляр-сказитель (а в языческие времена это были одни из образованнейших людей, приравнивающиеся к всеведущим волхвам), ставший воеводой и архонтом-управителем огромной державы. Вполне возможно, пишет Рыбаков24, что именно Добрыня, обладающий великими знаниями «старин» и волхования, разработал идею Киевского пантеона славянских богов, а также стал учредителем культа Перуна в Новгороде.
Все былины с именем Добрыни попадают в первый, «языческий» период правления его племянника. Вряд ли ранние былины Киевского цикла принадлежат авторству самого Добрыни – их же главному герою. Слагались они, вероятно, другими «велесовыми внуками»[19], однако бывший гусляр вполне мог быть их заказчиком и меценатом.
В 980 г. Добрыня утверждает в «Велесовом» Новгороде новый для этих мест культ Перуна, действуя в данном случае как верховный жрец – Pontifex maximus25. Но участвовал в создании языческого пантеона Руси Добрыня под своим именем, а затем, после крещения венценосного племянника, окрестился и сам, приняв имя… Ильи. С этим именем он уже крестит Новгород, воюя с язычниками «не мечом, а огнем». И с начала христианизации Руси былинный Добрыня начинает замещаться Ильей Муромцем. Происходит как бы секуляризация эпоса, пишет Рыбаков26, некоторое разделение теологической сферы язычества и богатырского эпоса, в котором нет уже ни Перуна, ни Велеса, ни Хорса. Единственной связью былин с мифологическими преданиями был былинный эпитет Владимира – Солнце-князь.
И возвращаясь непосредственно к теме «нетипичного героя», по причине вышесказанного, мы рассмотрим «старины» именно об Илье Муромце, так как цикл из почти пятидесяти былин о нем охватывает всю его жизнь до самой смерти, представляя законченный гештальт.
До тридцати трех лет Илья был калекой:
Невозможность владения конечностями сближает Илью Муромца с игошей – демоном славянской мифологии, безруким, безногим уродцем (о нечисти мы подробно поговорим в следующей главе). Таковыми, по преданию, становились дети, проклятые своими родителями. Родительское проклятие здесь является символом отказа принять некую часть души сына или дочери, те их особенности и самобытные качества, что не укладываются в фантазию родителей о «нормальном ребенке». В данном случае это богатырская сила Ильи, которая совершенно точно ни в какие «нормы» не вписывается. Спасти про́клятого ребенка, превратившегося в игошу, могут только чужие люди, так как родители, согласно мифу, его не видят. Если перенести данную сказочную метафору в аналитический процесс, речь идет о том, что родители как раз видят эту «неугодную часть», но воспринимают ее как уродство, которое нужно прятать и скрывать.
19
Этот эпитет принадлежит в «Повести временных лет» полумифическому певцу Баяну, разговор о котором пойдет в следующих главах.