Страница 3 из 9
– Теперь понятно, ты прямо как учитель истории все рассуждаешь, – восхитился Серега.
– А я и буду учителем, вот кончится эта неразбериха: уйдут англичане, уйдут французы.
– Придут большевики, – перебил меня с усмешкой Серый.
– А мне до фонаря, – ответил ему я, – лишь бы все улеглось. А то ведь власти нет, прежняя сбежала и захватила с собой наших папаш, а новая не пришла. Гимназии не работают, университет закрыли, почта кое-как, многие магазины позакрывали, хорошо, что у англичан и французов можно поживиться, да рыба в море не вывелась.
– Хорош, философ, распустил хвост как павлин, и трещишь как сорока, пора домой и чем скорее, тем лучше.
– Да, Ушастик, ты прав, пора-пора; а я, замечу тебе, не трещал, а забивал твои кенгуриные уши полезными знаниями, чтобы зря не торчали на твоей еще не спелой тыкве.
И мы, прихватив свой улов, пошли домой, упражняясь в красноречии. По дороге до самого города нам не попалось ни единой живой души. Это нас совсем успокоило.
– Ты, Жоржик, смотри никому ни слова о том, что видели, ведь их будут искать.
– Не совсем дурак, понимаю, еще не хватало быть свидетелем.
Рыбу поделили поровну.
– А это Муське передай, – смущаясь говорил Серый, вытаскивая из своей торбы самую крупную ставридку, и непременно скажи, что от меня. Говорил, а уши у самого налились краской так, что будто их кто-то час растирал снегом.
– Я вообще-то выполню твою просьбу, только скажи, почему твои всегда серые лопухи, вдруг стали красными.?
Дурак ты, братец, – озлился Серый, дал мне один полновесный поджопник, и побежал к своему двору, чтобы не получить сдачи.
Я вошел во двор, затворил за собой калитку, бросил мешок с рыбой на траву и усталой походкой побрел к крыльцу. Мать копошилась в огороде и поначалу не заметила моего возвращения.
– Доброе утро, мама, я там рыбки принес, пожарь на обед.
– Доброе, сынок, оно бы было еще добрее, если бы ты на работу устроился, скоро хлеб не на что будет купить.
– Что ты, мамочка, я этого не допущу. На работу устроиться трудно, но я что-нибудь придумаю.
На самом деле работа – это великая проблема. Многие лавки и мастерские временно были закрыты, хозяева боялись иностранных солдат, не доверяли им и не знали долго ли они будут здесь? Работа была только в порту, но там претендентов было много и за место грузчика даже возникали драки. Я любил подраться, например, из-за девчонок или во время дворовых футбольных матчей, или когда мухлевал во время игры в карты и получал от противника по башке. Но в драках из-за работы никогда не участвовал. Гуляя в одиночку по приморской набережной, я иногда выпрашивал франк или шилинг у офицера Антанты. И мне нисколько не было стыдно брать у них деньги, а вот у своих никогда в жизни не попросил бы, даже если бы с голоду подыхал.
Однажды, звеня пенсами и шилингами в кармане, я прогуливался по приморской набережной. На широкой лавочке в белых парусиновых робах и темных брюках несколько иностранных моряков играли в карты. Я подошел поближе и стал с любопытством наблюдать за игрой. На кону были деньги, а игра напоминала нашу «БУРУ». Я некоторое время присматривался к играющим и понял, что я кое-какие монеты смогу унести отсюда. В гимназии среди моих любимых предметов, кроме литературы и истории, был английский, потому я легко разговаривал на нем с нашими непрошенными гостями.
– А можно мне карту? – спросил я их по-английски.
Один весельчак удивленно повернулся ко мне, посмотрел с любопытством, улыбнулся, чуть подвинулся и сказал: пожалуйста.
Остальные тоже довольно дружно заворковали: пожалуйста, пожалуйста и роздали мне карту. На кону лежало десять долларов и среди них два моих. Я сидел последний по очереди, и пока она дошла до меня, банк вырос до двадцати. Я показал пальцами, чтобы мне дали сразу две и приняв их, прикрыл ладошкой. Они ждали с любопытством, глядя на меня. Я сделал томительную паузу и, не открывая карт, попросил еще одну. Опять помолчал, а потом улыбнулся и вскрыл карты. Четыре короля!
– О!! корош, мальчик, – сказал тот, который усадил меня за стол. Я быстренько сгреб валюту и положил в карман. Давненько у меня в руках не было столько денег с тех пор, как исчез отец. Я встал, извинился, потер ладошки и сказал: гудбай, френды. Они все как по команде, удивленно-вопросительно посмотрели на меня и стали усаживать вновь за игру, один даже потянул за рукав ветровки, пытаясь вернуть на скамью, я легко высвободил руку и тихо сказал по-английски: нельзя, мама будет ругать, и они хором засмеялись, так как я еще и сгримасничал, как обиженный ребенок. Я знал, что такое карты и в следующий раз может не повезти, и не исключено, что я просажу все и те два доллара, которые у меня были. И что скажу маме?
Один из них неодобрительно покачал головой, но настаивать не стал. Так я впервые выиграл у иностранцев деньги.
Долго я еще бродил по городу впустую, просаживая время, а к обеду вернулся домой. Во дворе, на лавочке Серый тоже в карты, но в «дурочка» играл с Марией. Они не видели как я появился и весело смеялись от того, что Муска усердно колотила по носу колодой карт своего любимого и приговаривала: не будь дураком, не будь дураком.
– Эээ! Остановись, умерь свой пыл, сестренка, насмерть забьешь пацана, и с кем я буду ходить на рыбалку?
Я конечно же застал их врасплох, и они оба засмущались.
– Откуда тебя черт принес, рыбачок?
– Обычно один говорит: откуда? другой отвечает: от верблюда.
– Все, спасибо, ясно, больше вопросов нет.
– Вот и я говорю: нет, а у меня есть, как например: и что это ты вокруг Марии Сократовной вертишься?
– А тебе то что? – встряла в наш разговор Муська, – тебя ж никто не спрашивает, когда ты у Веры Павловной в саду цветочки подстригаешь? Ты ведь не садовник?
– У Верки, что ли? – как-то неожиданно смутившись, ответил я, и почувствовал, как у меня загорелись уши.
– Нет, не у Верки, а именно у Веры Павловной, – поправила меня Муська, – конечно не у той, что в романе Чернышевского, а у той, которая живет возле грузинской пекарни. Она года эдак на два – три постарше тебя, красивая, богатая вдова, у тебя конечно губа не дура, но, как мне кажется, ты в нее влюблен по уши.
– Ну все, хорош, Моська, остынь, плетешь всякую ерунду.
– Ха-ха! – перебил Серый, – я то могу подтвердить, как ты ее в щечку поцеловал, а потом, когда ты обращаешься к младшей сестре, говори Муська, а не Моська.
Вера действительно была и уже успела овдоветь (муж ее утонул в море вместе с баркасом, во время шторма), и она мне нравилась, хотя и была старше меня. Она такая красивая, красивая, что я млел при виде ее. Она это чувствовала и вертела мною как хотела. А однажды сказала, что я симпатичный, но слишком молодой для нее, просто пацан. Я так обиделся, что долго ночью не спал.
С Серым мы учились в мужской гимназии и навыков отношений с женским полом у нас не было. Ему повезло, что у меня была сестренка почти его возраста. Симпатичная вихрастая блондинка, что-то нашла в этом лопоухом, долговязом гимназисте. Он был добрым застенчивым парнем; и мы долгое время втроем совершали вылазки на пляж и в горы. Муська была шустрая, бесстрашная, веселая девчонка и сумела быстро завладеть сердцем этого несмышленыша. Время шло, они взрослели и все чаще и чаще уединялись под разными предлогами.
С Верой Павловной мы познакомились случайно, хотя она жила недалеко от нас.
До исчезновения отца, в свободное от учебы время мы проводили с Серым в затоне, где рыбаки и владельцы яхт швартовали свой парусный и весельный флот, на ночлег и на отдых. Там стояла и наша небольшая парусная яхта. Отец научил меня управлять парусом, но выходить на морские прогулки самостоятельно не разрешал.
Он хранил ключи от замков яхты в доме на стене, на самом видном месте, наивно полагая, что их никто не тронет. Возможно так бы и было, если бы ни его долговременное отсутствие. Однажды мы втроем рискнули нарушить отцовский запрет и выйти на яхте самостоятельно.