Страница 4 из 13
– Не получился стих, – сказала она Грибнюк.
– Давай перепишем, – ответила та, взметнув ресницы.
Романист
Коротков писал роман. Два года писал, сидя в одном кресле и глядя в одно дерево. Писал сначала как несущественное упражнение, вместо телевизора по вечерам, но за два года роман вырос и превратился в настоящую книгу, и его стало жалко бросать. Все больше времени стал Коротков думать о романе. Не сочинять его, а просто думать о нем: как роман лежит в столе, как сидится над ним возле дерева, как много в нем информации. Писать было сложно: роман обрастал внутренними нитями, и новые слова к нему не приставлялись. Писать было сложно, но хотелось закончить. Тянуло к рукописи.
Часто Коротков садился писать, а душой находился далеко от романа. Механически подчеркивал каждое второе слово, или рисовал зонтик в конце строки. Бывало, целыми днями проводил в такой задумчивости. А порой, когда брался писать и концентрировался на этом, все его старалось отвлечь. То сигаретка просила выкуриться, то еда откушаться, то соседи стучали по полу пяткой и выбивали мысль. Редко выпадали счастливые дни, когда можно было свободно избежать ловушек и вставить подходящее предложение.
Никаких надежд Коротков в роман не вкладывал. Лишь однажды ему приснилось, что через много лет кто-то прочитал роман и подарил Короткову деньги, но приснился этот сон лишь от бедности.
Самое плохое, что он не умел писать романы. Не знал правил. Поэтому много вдумывался в свою работу. Наблюдал, как писалось каждое место. Вдруг что-то придумывалось, само, волей случая, и то ли от прыжка настроения, то ли действительно по справедливости, шло в ход, и потом на него клалось развитие. Но вдруг это место неверное? Тогда неверно все развитие из него, и Короткову надо было возвращаться и искоренять подобные места, а он не знал, как точно отличить верное от неверного. В один день он отличал, и пускался исправлять, и много исправлял, даже просто выбрасывал, но назавтра видел, что исправил еще хуже, чем было. Все это было настолько непонятно, что взбираясь мыслью по рукописи и стараясь припомнить все моменты, в которые он сплоховал, в которые сердце могло дернуться не так чисто и метнуть роман в неправильный рост, Коротков всякий раз путался в нестыковках и беспомощно распластывался в кресле, недовольный собой. Мешало, что роман, даже такой неверно выросший, успел Короткову полюбиться и показаться интересным, и его было жалко править. Роман уговаривал ничего не трогать и идти вперед. Если Коротков сдавался и решал сочинять дальше, то не мог выбрать ход, потому что желал, чтобы развитие вышло здоровым. Так он и просиживал время в тупиках фантазий, следил за годовыми пульсациями дерева и слушал, как у соседей появляются и начинают бегать дети, пока не понял, что прожил уже достаточно много напрасных вариантов романа, и пора его бросать и заводить себе ребенка, чтобы так же бегал кто-нибудь по полу. Он безжалостно прекратил роман и женился, и семь лет к нему не подходил.
Сначала время наполнилось, и долго оставалось полным, но потом снова стало пустым и старым. Чего-то не хватало во времени. Второй ребенок не смог спасти от этого. Коротков семь лет избегал романа, но однажды случайно взял его в руки, заглянул в конец и тут же смог придумать изумительное продолжение, после чего с жаром бросился писать. Прошло некоторое время, и он сам не заметил, как снова себе мешал: искал изъяны в неудовлетворительном куске, бегал курить, лежал в кресле с закрытыми глазами и перебирал лоскуты памяти в поисках решений. Словом, был опять в работе. Он вернулся в роман и решил его закончить.
С детьми писалось несказанно хуже. Он смотрел на них и забывал все, что в эту минуту построил в уме. Они подбегали и дергали за ноги, заглядывали в рукопись, просили научить читать его почерк. Он уходил от романа и щекотал их, расшвыряв по ковру, или искал им паука, а ведь в работу надо быть погруженным долгое время.
Так он писал, пока не добрался, как казалось, до середины. Роману исполнилось во всем сложении двадцать лет. Дерево за двадцать лет поменялось, и было уже другим деревом, комната облезла и просила ремонта, кресло вдавилось, стол расшатался, сам Коротков сморщился и полысел. Только роман остался таким же свежим и налитым энергией.
Коротков заметил, что вокруг становилось все больше чужих романов. Строились библиотеки, открывались книжные магазины, всюду рекламировались романы. Люди постоянно читали, даже на рабочих местах. Раньше такого не было.
Коротков посетил библиотеку и пошел по выгнутым от обилия романов рядам. Перед стеной стольких законченных трудов он осознал собственную неизлечимую мелкость. Он открывал романы наугад и видел подстрекательство и наглый вызов. Он видел угловатых птичек, металлолом, повреждения и расстройства, но не видел своих чистых и ровных зданий. Ему становилось больно и зло оттого, что он пишет свой роман настолько неправильно. Он вчитывался, но никак не мог понять дух этих повреждений, этих птиц, не мог взять что-то, что научило бы его так мастерски их применять.
Он стал посвящать роману еще больше времени, лишь бы тоже скорее стать на полку в магазине, но чем ближе подходил к концу, тем труднее шлось.
Вскоре чужие романы проникли абсолютно во все русла. Дошло до того, что даже сослуживец Короткова написал роман. Его долго поздравляли; никто не верил, что мог проглядеть такого человека. Коротков вообразил, что найдет в нем друга по занятиям, поэтому шепнул, что тоже пишет. Тот управился с поздравлениями и отвел Короткова в сторонку, где объяснил, что им дружить нельзя. Сегодня все захотели с ним дружить. Все тайком шепнули, что пишут.
Коротков прибежал домой и принялся яростно писать, без исправлений, поточно, вскапывая бумагу своей силой. За окном взрывались молнии, ломались деревья одно за другим. Прошла дождящая ночь, наступил рассвет. Проснулась и ходила семья.
Сын согнул линейку и принес показать.
– Разогнуть бы эту линейку и дать тебе по спине! – вскричал Коротков. Сын сбил его с важной мысли в самом конце романа.
Ребенок убежал, оставив линейку на столе. Коротков задумчиво вертел ее в руках и пытался вспомнить, с какой же мысли сбил его сын. Линейка, подумал Коротков, похожа на бумеранг. Он выбросил ее в окно, но она не вернулась.
Терпилы
1
В начале марта у рынка остановился разрушенный упрямый опель, в котором приехал Федор Полоз с полным багажником семян. Этой весной Федор хотел изменить свою жизнь и попробовать себя в бизнесе, начав с небольшой сезонной торговли. Идею бизнеса он случайно прочитал в журнале, и так был впечатлен доступностью разобранного в статье примера, что той же зимой взялся его воспроизвести. Нашел поставщиков семян и упаковки, арендовал место на рынке, получил кредит, и за несколько вечеров после работы при помощи жены и детей расфасовал семена в красочные рекламные пакетики с обещаниями роскошного всхода. Фасовали весело, с домашней болтовней и включенным телевизором. Детям Федор приплатил, чтобы ощутили смысл работы.
Он приехал темным утром, когда на рынке было время продавцов. Повсюду раскладывался товар, скучные заспанные лица бил озноб. Между прилавков бегали собаки, мечтающие о подаянии. Проезд к роллету Федора был заблокирован разгружавшимся микроавтобусом, поэтому Федор носил мешки со стоянки у входа на рынок. Всем стало интересно, что за незнакомец возник, и что он будет продавать, – пока Федор убирал снег и раскладывал семена, возле него сошлась группа продавцов.
– Новенький! – позвала проворная полная женщина.
Сталкиваться с ней Федор стыдился больше всего.
– Здравствуйте, – неловко ответил он.
– Семена привез?
– Немного. Всего несколько мешков. Буду торговать по выходным.