Страница 3 из 13
– Во мне борьба, – сказала она. – С одной стороны, я уже наелась, а с другой, не хочется отказывать.
– Не отказывай, дорогая, – заведующая поставила блюдо перед ней.
Грибнюк положила кусок в изнемогший рот.
– Кто же так говядину-то жарит, – проворчала она. – Столько мяса испортили.
И съела второй кусок. Затем еще один. Все экскурсанты пристально смотрели на немыслимый подвиг. Дышло была буквально заворожена своей подругой.
– Чего смотришь, – промычала Грибнюк. – От ответственности не уйдешь. Доставай инструменты.
Не дают расслабиться, подумала Дышло, положа на стол блокнот и ручку.
– Начинай, – сказали ей.
Она откинулась на спинке стула. Поевшая, свежая. Был удивительный день, столько нового принесший. Дышло думала о своем неумении писать. О стертых приемах, которыми она пользуется.
Вдруг всплыл стих. Поэтесса записала и прочитала его публике.
– Ничего, – чавкнула Грибнюк. – Только надо не “спускающейся”, а “спущенной”.
– Скорее “сброшенной”, – сказала Дуванчик.
– А у меня к этой строчке претензий нет, – говорила Бенько. – Меня, скорее, не устраивает “вздорные гномы”. Мне кажется, эти гномы должны быть важными.
– И почему это? – всколыхнулась бухгалтер Рубан. – Вовсе не должны.
Дышло рожала дальше.
– Все хорошо, кроме одной неясности… – начала разбирать стих Бенько, но Дышло не могла остановиться.
– Это что, про сегодняшний лес, что ли? – догадалась Дуванчик.
Перед всеми повис один образ: вбираемое в окно шоссе, густой лес, обнимающий кругозор.
Стих развивался.
– Еще не то, – сказала Бенько, – продолжай.
– Дальше.
Дальше Дышло хотела повернуть на икону. Надо как-то подобраться к задаче. Направить появляющиеся строчки на объект.
– Не могу, – сказала она. – Не про то пишется. Теперь надо про икону.
– Встань, походи, – посоветовали ей. – Поприседай.
Она вышла из-за стола и начала приседать, перебирая образовывающиеся стихи. Хрустели колени, трещали забитые мясом зубы Грибнюк. Вернулся водитель. Заведующая собирала посуду.
Дышло не знала, как подступиться к иконе. Дело было не в религии, не в чудесах, а в профессиональном желании описать икону абсолютно корректно. Такую маленькую и такую золотую. Такую породистую, пористую. Черную. С двумя людьми. Неразличимыми. С окладом, с крестиками под странным углом. Маленькую и золотую. Через каждые несколько приседаний поэтесса подходила к блокноту и записывала все приходящие в голову образы. Стихи пока не получались. Вдруг снова родилось целое стихотворение, не имеющее отношения к иконе.
Встала Бенько и продекламировала свои стихи:
Следуя ее примеру, Дуванчик тоже прочла:
Это стихотворение сочинила и Рубан. Она вскочила, вне себя от возбуждения, и продолжила запальчиво и театрально, со своей неподражаемой интонацией:
Грибнюк осталось съесть всего несколько кусочков, но она тоже захотела прочесть стихи.
– Я вставать не буду, прочитаю так, – сказала она, развалившись.
Дурович тоже внесла вклад:
Вскоре все присутствующие говорили стихами. И водитель, и заведующая, и дети, и все одновременно рожали бесформенную массу двустиший, спаявшуюся так, что не разобрать было ни стиха. Абракадабра голосов была сложной и живой. Там и здесь из нее выглядывали отдельные слова или их части. На Дышло, забывшую в этом хаосе о своем поручении, вдруг упал стих. Он скользил, и поэтесса то теряла его, разрываемая абракадаброй, то снова сочиняла. Он получился простенький и маленький, как сама икона.
– Ой, – хрюкнула Грибнюк над пустой тарелкой. – Ой-ой, сестрицы!
Перед ней возникла забытая деталь ее самого дальнего детства: изогнувшаяся аркой гусеница на деревянной стене. Деталь сладко искрилась, как фейерверк.
– Ой-ой-ой, – качала Грибнюк головой, обмякнув на стуле. – Это же надо, что происходит.
Закусочная темнела и округлялась. Стоя на месте, стулья двигались.
Обвал поэзии внезапно прекратился, наступила шумящая тишина.
Экскурсанты спохватились, обнаружив себя вокруг убранного стола, и засобирались.
– До свидания, – прощалась заведующая. – Вы мне очень понравились. Приезжайте еще.
– Как-нибудь, – говорили ошеломленные посетители и выбегали прочь.
Автобус спокойно ждал их на стоянке.
– Ну что, удалась маевка? – спрашивала Дурович, но экскурсанты жали плечами, не понимая вопроса.
Дышло перечитала стих в нормальной обстановке и он перестал ей нравиться. Ей хотелось бы рассказать больше.