Страница 106 из 108
- Ничего не знаем, - отвечали они, - с заключёнными нам разговаривать не велено.
Группу Даниловцев разделили на две камеры, расположенные по соседству. Семён Александрович оказался в группе вместе с Тихменевым Николаем Александровичем и Свешниковым Иваном Николаевичем. Оба они были ему дальними родственниками и наиболее знакомы среди Даниловских помещиков: в молодости они даже дружили, часто ездили, друг к другу в гости.
Здание старой тюрьмы. 1962 год.
Камера была небольшой, примерно, четыре на три метра и с, укреплённым решёткой, окошком, расположенным под потолком. В углу окна кусок стекла был выбит, видимо специально, чтобы проветривать помещение. Сразу же вошедшим в камеру, в нос ударил неприятный запах мочи от пустого ведра, стоящего в углу. И вообще, пахло не только этим, здесь стоял какой-то специфический запах смрада и сырости. По обеим сторонам камеры стояли двухэтажные, деревянные нары, без матрасов, рассчитанные на четверых человек, а привели туда пятнадцать пожилых людей, привыкших к спокойной и сытой жизни. Здесь же имелся маленький стол, сколоченный из грубых досок и четыре табуретки. Все стены и потолок камеры, прежние жильцы исцарапали различными надписями.
Кто-то из вошедших в камеру людей с сарказмом произнёс:
- Не зря говорят, что от тюрьмы да от сумы не зарекайся…
- Да-а, это верно, - подхватил другой, - мне и в страшном сне не могло присниться такое…
Семён Александрович как-то читал книжку про заключённого, в которой описывались условия ещё хуже, чем здесь. И он пока чувствовал себя спокойно, словно на экскурсии. Ему казалось, что может быть, завтра всё уладится, и их выпустят на свободу. В этой группе люди оказались интеллигентными, воспитанными и, войдя в камеру, они начали уступать друг другу место, тем, кто постарше, предлагали сесть. В конце концов, часть людей уселись на нижние нары, а четверо сели на табуретки за стол.
После дальней дороги люди устали, захотели поесть и в туалет. Трое стали стучать в дверь и кричать, чтобы их выпустили в туалет. Долго никто не открывал и, наконец, открылось смотровое окошечко, и там появился глаз надзирателя:
- Нечего стучать, - сердито гаркнул надзиратель, - у вас есть параша, туда и делайте…
Окошечко закрылось, а пожилые мужчины в растерянности смотрели вопросительно на остальных узников, стоя у дверей.
- Да, господа, в тюрьме такие порядки, - спокойно сказал Тихменев. – Вы же все, бывшие военные, привыкшие к походным неудобствам. Так что надо терпеливо относиться к грязи и вони.
Возле ведра сразу же скопилась очередь. Семён Александрович справил нужду предпоследним, и ведро оказалось наполненным до краёв. Пятнадцатому заключённому уже некуда было сходить. Опять люди стали долбить в дверь и кричать, чтобы разрешили вынести ведро с нечистотами. На этот раз надзиратель не отреагировал. А тем временем загазованность в камере усиливалась. Тогда в окне выдавили всё стекло, чтобы помещение лучше проветривалось, а последний, нуждающийся сокамерник, справил свою нужду рядом с ведром, на пол. Кто-то предложил закрыть ведро, издающее невыносимый запах лишней одеждой. Добровольцы отдали пиджак и вязаный свитер. Ими закрыли не только ведро, но и нечистоты рядом с ведром.
Постепенно воздух в камере стал чище, люди начали разворачивать свои узелки, чтобы перекусить. Семён Александрович не ел с утра, и у него давно урчало в животе. Он совсем плохо себя чувствовал от простуды, от усталости и, возможно, от голода.
«Надо поесть, - подумал он, - может, мне полегче будет».
Верещагин наспех собрал себе в дорогу краюху хлеба, несколько мелких картошин, сваренных в мундире и небольшой ломоть домашнего сыру – всё, что попало ему на глаза на кухонном столе. Эти продукты, завёрнутые в газету, а потом в Матрёнин, белый ситцевый платок, он разворачивал с мыслью о том, что как не предсказуема жизнь. Ещё утром он не мог даже и предполагать, что окажется в Ярославской тюрьме, вдали от дома.
Только он откусил сыру, как на улице раздались громкие выстрелы где-то возле тюрьмы. Одновременно кто-то кричал:
- Не давайте себя убить, сопротивляйтесь!
Новые выстрелы заглушили крики, и сразу стало опять тихо. Люди в камере заволновались, многие кинулись к окну, подставили табуретки и стали пытаться разглядеть, что там происходит. Другие снизу спрашивали: «Ну, что там видно?»
Один, самый высокий старичок, стоящий на табуретке, удивлённо сказал:
- Похоже, что кого-то застрелили. Вон тащат убитого, кладут на телегу, вон ещё тащат другого…
- Господа, что же это творится? – спрашивали друг друга сокамерники.
- Наверное, застрелили кого-то при попытке к бегству, - предположил Тихменев.
На улице стало темнеть, постепенно сгущались сумерки. Даниловцы поели и захотели пить. Воды, молока или другого питья почти ни у кого не было. Люди не ожидали, что окажутся в такой ситуации и не могли всё предусмотреть. Ничего не оставалось, как вновь стучать в дверь и кричать: «Дайте воды!» Стучали долго, но надзиратель не реагировал. Из коридора доносились стуки со всех сторон, видимо, из других камер тоже стучали. Но, за дверями никого не было. Толстую дверь, обитую кованым железом, пожилым людям было не выбить. Узники смирились со своим положением и притихли. В камере становилось совсем темно, никакого освещения здесь не имелось. Лечь спать могли только четверо. Такие желающие нашлись, они попытались полежать, но на неровных досках старческие кости заболели, и они сели – какой уж тут сон.