Хранитель

Журналист взглянул на мэра.

– О чём думаете, Пётр Алексеевич? – спросил тот.

– Да вот думаю, что рыбы тут нет. Уже час сидим – а ни одной поклёвки.

– Это вы зря, Пётр Алексеевич, у нас в это время карась как бешеный клюёт, только успевай доставать и закидывать.

Словно в подтверждение этих слов, поплавок Семёнова начал прыгать, оставляя круги на водной глади, а потом и вовсе пошёл ко дну.

– Тащи его, тащи! – заорал Хохлов-старший.

Семёнов ловко сделал подсечку и вытащил на свет очень большого карася.

– Ну вот, а вы говорили рыбы нет, – радостно произнёс мэр. – А это что, не рыба? Самая что ни на есть рыба. Ух, какая огромная. Я же говорю, клёв бешеный!

– Действительно, большой экземпляр, никогда таких не видел, – проговорил Хохлов-старший.

Захар Аркадьевич снял рыбу с крючка, она вырвалась из рук, упала на землю и запрыгала в сторону воды. Семёнов закричал, упал на землю и прижал карася телом к земле.

– Ух, какой шустрый, – произнёс мэр. – Виталий Палыч, вы же у нас рыбак знатный, что скажете про этот экземпляр?

– Ну, особь солидная, – начал говорить Хохлов-старший. Было видно, ему очень обидно, что не он поймал такую рыбину. – Вообще взрослый карась может достигать в весе до двух килограммов, редко до трёх. Самый рекордный вес был около пяти с чем-то килограммов, точно не помню. Но помню, что читал об этом. А в этом, наверное, килограмма четыре.

– А по-моему, в нём больше пяти, а то и шести. Вы просто мне завидуете, – произнёс мэр.

– Надо срочно его взвесить. Поехали в магазин, там у Зинки весы есть.

Ручкину тоже стало интересно, сколько весит чудо-карась.

– Чёрт с вами, поехали, – произнёс Хохлов.

Мужчины быстро собрали удочки и погрузились в трактор.

– А Фрол нас там не встретит? – спросил журналист у мэра, пытаясь перекричать звук мотора.

– Нет. Его капитан на пять суток посадил.

Трактор подъехал к магазину. Семёнов выпрыгнул первый, прижимая сопротивляющуюся рыбу к груди.

– Зинка, Зинка, тащи весы, – прокричал он с порога.

Зинаида очень удивилась, увидев мэра с рыбиной, но весы принесла. Заметив Ручкина, слегка улыбнулась.

– Во, Палыч, смотри! – закричал мэр, кинув рыбу на весы.

– Матерь божья, – тихо произнёс Хохлов. – Шесть кило, не может быть!

– Может Палыч, может. Надо меня с ней запечатлеть. Поехали ко мне домой, фотоаппарат возьмём.

Все трое дружно запрыгнули в трактор и поехали. Виталий Павлович виртуозно управлял сельскохозяйственной техникой. На полном ходу они въехали во двор к мэру, чем довели до истерики местных собак, залившихся в истошном лае.

– Люба, неси скорей фотоаппарат, – кричал мэр своей жене, выпрыгивая из трактора на ходу, как только они подъехали к дому.

Через мгновенье в дверях показалась взволнованная супруга мэра, зажимая в руке маленький цифровой фотоаппарат.

Фотографировался Захар Аркадьевич с карасём долго, во всех возможных и невозможных позах. Наконец замученный карась каким-то чудом вырвался из рук Семёнова и громко шмякнулся об пол. Мэр кинулся за рыбиной, нечаянно наступил на неё и, поскользнувшись на мокрой чешуе, с грохотом упал. Дом сотряс ужасный громкий вопль.

– Ай, мамочка, я, кажется, ногу сломал, – орал мэр.

– Боже ты мой, что же это делается?! – запричитала его супруга, схватившись за голову.

– Я заведу трактор, нужно срочно его к врачу, – принял решение Хохлов.

– Не надо трактор, – наконец взял себя в руки мэр. – На служебной поедем. Зови Гришку, водителя моего, пускай скорую заводит. А ты, Любаня, положи карася в ванну да воды ему туда набери. Приеду, поговорю с ним вечером по-мужски.

Хохлов и Ручкин, придерживая мэра под обе руки, доковыляли до машины, сели и поехали. Нога у мэра стремительно опухала, но он держался молодцом.

В поликлинике было тихо. Лишь из-за двери врача доносились голоса.

– Что с вами опять приключилось, Анна Серафимовна?

– Так, Иван Филиппович, таблетку-то вы мне в прошлый раз дали.

– Ну, допустим. И что?

– Так я её сосала, сосала, а она не рассасывается. Выплюнула, очки надела, пригляделась, а это пуговица. Что же это вы надо мной издеваетесь-то, Иван Филиппович?

Дверь с шумом растворилась, и в кабинет втащили хромающего и стонущего мэра.

– Не время, мать, причитать, – произнёс Хохлов. – Видишь, вождь наш ранен? Уступи ему место.

С этими словами он согнал бабку со стула и усадил Семёнова.

– Что случилось, Захар Аркадьевич? – испуганно спросил доктор.

– Ой, Филиппыч, спасай, всё рыбина проклятая.

– Какая такая рыбина?

– Большая, просто огромная. У меня и фото есть.

– Какое фото?

– Может, все-таки ты лечить начнёшь, а не допрос устраивать?

– Ладно, не волнуйся так, сейчас сделаем рентген, если что, наложим гипс, и будешь как новенький.

– Мне как новенького не надо, ты мне как было верни.

С этими словами доктор с хромающим мэром удалились в соседний кабинет.

– Подождём? – спросил Хохлов, глядя на журналиста.

– Подождём, – ответил Ручкин.

Минут десять они сидели молча, каждый погружённый в свои думы.

– А может, пока ждём, за здоровье Аркадьича выпьем? По чуть-чуть, – нарушил молчание Хохлов, достав из-за пазухи бутыль с красной жидкостью.

– Что это?

– Вино. Вкус обалденный. Закачаешься.

– Дайте-ка угадаю, Самуила Степановича рук дело?

– Верно мыслите, недаром что журналист.

– Я не знаю, где тут у Филипповича стаканы, поэтому давай по-простому, – произнёс Хохлов и сделал большой глоток из горла. – На, держи, – сказал он, протягивая бутыль Ручкину.

– Надо же, какой цвет интересный, – проговорил Пётр Алексеевич, разглядывая бутылку. – Не просто красный, а прям как земля у вас, вот точь-в-точь.

– Надо же, а я и не замечал. Дай бутылку, рассмотрю получше.

– А вот и мы! – раздалось в дверях. Это был Семёнов в обнимку с Коноваловым. У мэра правая нога была в гипсе, но сам он был весёлый и довольный.

– Ты, Захар, теперь как Джон Сильвер, – произнес врач.

– А кто это? – спросил Хохлов.

– Пират такой был, – ответил Ручкин.

– Так у него же вроде одна нога была, – возмутился Семёнов. – А вторая деревянная.

– Ну, хочешь, и тебе ногу отрежем, – произнёс Коновалов и захохотал.

– Да ну тебя, – обиделся мэр. – О, а дайте-ка мне для анестезии, – сказал он, заметив вино в руках журналиста.

Возвращался Пётр Алексеевич снова затемно. Ему в этот раз удалось не напиться. Хотя вино, правду говоря, оказалось очень и очень вкусным. Такого он не пробовал даже в самых дорогих ресторанах. А в них он знал толк, так как любил посещать дорогие заведения и пробовать эксклюзивные дорогие напитки. Войдя в дом и включив свет, он увидел на столе записку.

В ней было написано: «Неплохо. А теперь поразмысли над тем, что увидел».

День восьмой

Церковь

А поутру пошёл снег. Первый снег. Он ложился тонкими, мелкими, белыми хлопьями на красную землю, постепенно укрывая её. Всё вокруг покрывалось тонким белым покрывалом. Потихоньку белели крыши домов, заборов, деревьев. Из серого унылого села, с красной, режущей глаз землёй, постепенно вырисовывалась нарядная зимняя картинка, точь-в-точь как на открытке какой-нибудь новогодней тематики. Пётр Алексеевич задумчиво смотрел в окошко, любуясь на падающий снег и попивая медленными глотками горячий чай. Чай был противный. Ручкин решил, что надо бы сходить в магазин, прикупить продуктов, да и шапку не мешало бы приобрести, снег всё-таки, холодает.

Не спеша собравшись и выйдя на улицу, журналист сделал глубокий вдох, задержал немного в лёгких морозный воздух и с шумом выдохнул. Он шёл по дороге, а под ногами нежно хрустел первый снег. Неподалеку пробежали ребятишки, которые кидались друг в друга снежками. Под ногами прошмыгнул большой рыжий кот, оставляя на снегу следы маленьких лапок. Он недовольно взглянул на Ручкина, фыркнул и посеменил дальше. Кот был явно недоволен переменами погоды. В атмосфере чувствовалось приближение пусть ещё не близкого, но неизбежного Нового года. Идиллия. С этими мыслями Пётр Алексеевич незаметно добрёл до магазина.