Страница 45 из 48
А затем для понимания психологии науки и ученых надо принять во внимание, что по мере углубления в науку и роста воодушевления и любви к ней со стороны ученого данная наука растет в его глазах, приобретает все большее и большее значение и величественный вид, оттесняя на задний план не только разные мелкие житейские интересы, но и разные немелкие предметы и явления, в том числе и другие науки, по меньшей мере не менее важные, чем его специальность, при объективной оценке со стороны. То же относится к тем специальным областям данной науки, которые данный ученый специально разрабатывает, и даже к отдельным темам и проблемам какой-либо специальной области. Такому Гирке, который идее Genossenschaften (между прочим, идее, на честь первого открытия которой он отнюдь не притязает) посвятил огромную монографию, вложив в нее много лет тяжелого, по большей части крайне кропотливого и самоотверженного труда, проблема так называемых юридических лиц представляется не одним из многих второстепенных вопросов науки права, а вопросом и проблемой просто; теория юридических лиц как «социальных организмов» является одним из первых членов символа его научной веры и миросозерцания; теория же юридических лиц как фикций возбуждает в нем такое негодование (научное воодушевление проявляется и действует не только в форме преданности истине, но и в борьбе против научной неправды), что если бы эта теория имела свои легионы и с ними попыталась победоносно войти в храм науки, чтобы воцариться там, то он один бросился бы сражаться с этими легионами и положил бы свою жизнь за теорию «социальных организмов». Знающие его лично, слышавшие его лекции или имевшие случай беседовать с ним об этих проблемах, думаю, не сочтут эту характеристику выдумкой.
Описанные, весьма характерные для психологии ученого мира явления, в частности вырастание облюбованных областей знания, а подчас и мелких проблем до гигантских размеров в глазах ученых, объясняются, конечно, не чисто интеллектуальными процессами (например, Гирке не только высокоталантливый и великий юрист, но и вообще очень умный человек), а именно эмоциональным элементом, присущим всякой истинной науке. И, собственно, спорить против таких возвеличений не приходится, как нельзя, например, спорить с поэтом, ставящим поэзию выше всего, доказывая, например, что торговля или ремесла заслуживают предпочтения, или спорить с отцом, в своем сыне души не чающим, доказывая ему, что скорее следует ценить и любить такого-то другого, например племянника, очень выдающегося и прекрасного мальчика во всех отношениях. Притом такое преимущественное воодушевление по поводу облюбованной науки и специальных ее областей есть такая сила, без которой наука и сотой доли той грандиозной работы, которую она совершает на благо человечества, мощно двигая вперед его духовное и материальное благосостояние, не могла бы совершить.
Тем не менее в описанной склонности ученой психики к научным пристрастиям и возвеличениям подчас микроскопических вопросов или очень специальных областей есть и своя опасная сторона: хотя эта тенденция вовсе не ведет необходимо к односторонним выводам и ошибкам, а соответственные эмоции в нормальных случаях только усиливают освещение исследуемой области и дают возможность ученому узреть то, чего бы другой, менее заинтересованный духовно, менее воодушевленный, никогда бы не увидал и не открыл, все-таки в этой тенденции подчас кроется опасность сужения горизонта, развития духовной слепоты по отношению к другим областям знания и мысли, иногда даже полного извращения ума и миросозерцания, а то и потери равновесия в смысле психического здоровья. И именно истинные ученые, а не ремесленники и шарлатаны подвергаются такой опасности. Пожалуй, инстинктивное чутье (или и осознание) этого является наряду с другими одною из сильных побудительных причин, заставляющих ученых группироваться, искать общения с другими учеными. Чувствуется сильнейшая потребность иметь таких коллег, с которыми можно было бы дружно побеседовать или поспорить и повоевать (пожалуй, еще большее удовольствие!) на научные темы, «освежиться» в их обществе и т. д. – и это необходимейший элемент гигиены ученой профессии. Его доставляет обыкновенно в лучшей и идеальнейшей форме всякая сильная и здоровая universitas litterarum. Здесь, в университете, происходит как бы кровообращение в организме, циркуляция мысли.
Иногда здесь появляется своего рода сердце университета, центр импульсов и оживления для многих других членов, в виде, например, какого-либо гениального философа, дающего импульсы не только университету, но и всей эпохе. Теперь, положим, таких нигде не видно, и это вовсе не необходимо для силы и блеска университета – достаточно, чтобы принимающие участие в жизни ученой корпорации вносили хотя бы скромную лепту в духовное общение. Достойные примеры научных подвигов или по крайней мере истинно научной деятельности, столкновение, трение и обмен мыслями и миросозерцаниями, взаимное сообщение идей и идейного воодушевления – все это вырабатывает и создает в виде, так сказать, средней равнодействующей «университетский дух», который представляет нечто неопределимое и неуловимое – отнюдь не совокупность определенных идей и мыслей, а скорее веяние высоких чувств и настроений. Это лучшее украшение всякого живого и здорового университета и вместе с тем сила, движущая и направляющая, захватывающая и заставляющая двигаться в своем направлении подчас и тех вновь поступающих в общение членов, у которых вначале было совсем другое в сердце и уме, менее достойное. Университетский дух – великий педагог и лучший управитель и попечитель университета, хотя он не издает никаких правил и распоряжений, не имеет канцелярии, чиновников и иных видимых орудий и средств власти.
Эти замечания, впрочем, не означают мистического представления какого-то особого существа. Дело идет только о психическом взаимодействии отдельных людей и о порождаемой им общей духовной атмосфере. Эта атмосфера тем выше и чище, чем достойнее отдельные члены общения. Университетский дух падает и разлагается от введения в коллегию недостойных элементов; он неминуемо возникает и растет по мере увеличения числа и преобладания верных и преданных слуг науки – настоящих ученых.
В связи с вопросами психологии науки нам необходимо было уяснить, между прочим, и отношение учебников к подлинной научной жизни, к живому научному процессу. Что касается отношения учебников к эмоциональному элементу научного процесса, вопроса о том, насколько в этом отношении и направлении руководства могут быть признаны верным отражением и изображением настоящей, живой науки, то и здесь приходится дать только отрицательный ответ.
Учебники – невоодушевленные предметы не только в буквальном, но и в том переносном смысле, что не в них живет и отражаются воодушевление и энтузиазм науки, что и в этом смысле в них не воплощается и даже не отражается настоящая природа научного процесса. Это только «пособия», содержащие склад некоторых понятий и сведений, необходимых как средство предварительной ориентировки, как минимальная амуниция при движении по пути науки к высотам настоящего царства ее. До известной степени, конечно, и учебники могут отражать научное воодушевление автора, но все-таки не для отражения эмоциональной жизни науки они предназначены и не для этой цели они являются годным средством. И даже считается достоинством учебников как таковых (сообразно особому назначению сих предметов) если не бесчувственность, то во всяком случае бесстрастие – холодная объективность.
Впрочем, разъединение учебной литературы и эмоциональной стороны научного процесса представляет столь резко выраженное свойство и тенденцию этой литературы, что приводить здесь подробные доказательства означало бы ломиться в открытые двери[44].
Тем более само собою разумеется и не требует никаких пояснений решение вопроса о том, можно ли познакомиться с тем своеобразным проявлением научной жизни, которое называется университетским, академическим духом, только путем пребывания в сфере действия этого духа, или же для этого достаточно выписать и прочитать или выучить известную совокупность учебников.
44
Такая же тенденция, хотя и в менее резкой форме, проявляется и в других областях печатной научной литературы (не в лекциях!). В основе ее, пожалуй, отчасти лежит недоразумение относительно существа и смысла научной «объективности». Научная объективность состоит не в устранении чувства (результатом были бы научная impotentia и чисто ремесленное производство), а именно в решающем значении научного чувства (убеждения), причем отнюдь не вредит подъем его хотя бы до энтузиазма и экстаза; требуется только устранение тех иных чувств и интересов, которые могут явиться конкурентами и врагами научного чувства. Иногда, может быть, играет известную роль то, что называется «ложным стыдом». Впрочем, научное чувство и характер содержания научных книг (не только учебников) обыкновенно таковы, что и при отсутствии умышленной тенденции оно (это чувство) в печатной литературе может находить разве лишь слабое и редкое отражение. Иное дело лекция, о чем см. ниже